Глава VII
ДАЛЬНИЕ ПЕРЕЛЕТЫ
Важнейшей задачей, которую Нестеров считал необходимым разрешить после выполнения петли, было обучение летчиков полетам на дальние расстояния, в любых условиях погоды и освещения.
Докладывая о своих планах K. M. Борескову, Петр Николаевич сказал:
- Я считаю, господин полковник [45], что авиация не будет надежной помощницей армии до тех пор, пока не сможет летать, куда хочет и когда хочет. От тренировки, которую мы изо дня в день проводим над своим аэродромом, толку мало. Нужно научиться летать на дальние расстояния и в плохую погоду. Главное - положить почин. Разрешите мне сделать пере лет в Одессу без промежуточных посадок!
- Как это без посадок? Какая у вас дальность полета на "Ньюпоре"?
- Сто верст в час, бак на три часа полета. Триста верст!
- А до Одессы сколько по-вашему?
- Около четырехсот пятидесяти!
- Так что же вы, батенька, мне голову морочите?!
- Никак нет, господин полковник, говорю совершенно серьезно. Вы видите, какая сейчас погода?
В царской армии существовал обычай - при личной беседа отбрасывать приставки к названию чинов: подполковника называли полковником, штабс-капитана - капитаном, подпоручика - поручиком.
- Вижу, конечно, - ураган, ливень, не приведи господи...
- А куда ветер дует, вы обратили внимание?
- Ну на юг, так что же из этого?
- Вот ветер мне и поможет!
- Что-о-о? Вы что же - в бурю лететь хотите?
- Нет. Выжду, когда чуть поутихнет. Мне нужен сильный попутный ветер, а то не долечу.
- Ну, удивили!.. Никак не ожидал! Но верю в вас. Разрешаю!
Выйдя от командира роты, Петр Николаевич приказал механику Руденко полностью заправить баки бензином и касторкой [46] и быть наготове к большому полету, а сам отправился на метеостанцию, чтобы подробно изучить синоптические карты и составить себе ясное представление о предстоящей погоде.
На следующее утро, 1 марта 1914 года, буря действительно несколько утихла. Дождь лил уже не сплошь, а с перерывами. Сквозь быстро несущиеся по небу рваные тучи иногда проглядывало солнце. Порывистый ветер сменился ровным и продолжал дуть точно на юг. Анемометр на метеостанции показывал его скорость - 20 метров в секунду, то-есть 72 километра в час. Это было именно то, чего хотел Петр Николаевич.
В 10 часов утра, тщательно проверив с механиком самолет, опробова!В мотор я приказав снова долить бак по самую пробку, Петр Николаевич сел в кабину, приказал Руденко сесть за собою и в 10 часов 37 минут взлетел с Сырецкого аэродрома.
Взлет против сильного ветра произошел легко, но с земли казалось, что самолет еле-еле двигается вперед. Набрав около 100 метров высоты, Нестеров начал разворачиваться, и самолет стремительно понесло боком. Но как только он стал по ветру, его точно подхлестнуло. Быстро он превратился в крошечную точку в небе, а затем исчез, попав в полосу дождя.
Провожавший Нестерова подполковник Боресков, летчики и механики 3-й авиационной роты разошлись по своим работам, оживленно обсуждая затею Петра Николаевича. Кто-то предложил пари - удастся или нет Нестерову долететь без посадки до Одессы, но никто этого не поддержал. Слишком все его уважали и желали ему успеха.
А в воздухе в это время происходило вот что.
Как только самолет развернулся на юг, Петр Николаевич взял по карте курс на Васильков и Белую Церковь, имея оправа от себя железную дорогу, помогавшую ориентироваться в условиях низкой облачности и дождя.
От Белой Церкви железная дорога отходила в сторону, и лететь вдоль нее значило делать большой крюк, на что не хватило бы горючего. Но Нестерова это не смутило. Все у него было обдумано. Поскольку самолетных компасов тогда еще не было, а карманным пользоваться было невозможно из-за окружающих стальных предметов, Петр Николаевич следил за курсом по земным ориентирам. Когда попутный ветер сменился на попутно-боковой и видимость ухудшилась, он определял направление сноса по косым ливням дождя, смешанного со снегом.
Этот, "сумасшедший" по тогдашним понятиям, полет продолжался до Умани, где, наконец, выглянуло солнце. Узнав с воздуха Умань и сверив по часам, что перелет проходит в соответствии с его расчетами, Нестеров продолжал лететь на юг. Снова не имея отчетливых ориентиров, он определял курс самолета "астрономически" - по отношению к положению солнца. Вот с высоты 600-800 метров, на которой происходил весь перелет, он увидел впереди городок... Это Ананьев. Значит, и на этом участке маршрута удалось не отклониться от намеченного курса!
Теперь уже недалеко и до цели. Вскоре под правым крылом самолета показалась железная дорога. Еще через, несколько минут вторая железная дорога показалась с левой стороны. Обе дороги сближались перед носом самолета, упираясь в мутное пятно на горизонте - шапку из пыли и дыма, всегда нависающую над большим городом. Вот на горизонте блеснуло море, и, наконец, ровно через три часа после вылета под крыльями самолета замелькали улицы красавицы Одессы. В 1 час 46 минут пополудни Петр Николаевич блестяще посадил самолет на одесском стрельбищном поле, которое использовалось тогда и как аэродром.
Таким образом, весь перелет из Киева в Одессу продолжался 3 часа 9 минут и был совершен со средней скоростью 150 километров в час, то-есть в полтора раза большей, чем нормально давал самолет этого типа! Этим перелетом были перекрыты все существовавшие до того рекорды скорости и дальности полетов без промежуточных посадок.
Первоначально Петр Николаевич предполагал пробыть в Одессе только до следующего утра - чтобы просмотреть самолет и мотор и отдохнуть. Но получилось иначе: пришлось задержаться на целых четыре дня. В те годы Одесса была одним из наиболее мощных авиационных центров нашей страны, уступая лишь Киеву. Она соперничала с обеими столицами - Петербургом и Москвой - и по размаху вовлечения общественности в развитие авиации и по числу летчиков и самолетов. В Одессе, правда, совершенно не было сколько-нибудь крупных ученых, интересовавшихся авиацией, но были крупные богачи - банкиры и фабриканты, не скупившиеся на довольно щедрые подачки Одесскому аэроклубу. Этот аэроклуб начал функционировать еще в конце 1907 года [47]. "Меценаты"-капиталисты субсидировали аэроклуб и для саморекламы и вследствие вошедшего в поговорку "патриотизма" одесситов, старавшихся, чтобы и в "модной" области авиации Одесса была на виду.
Благодаря этому Одесский аэроклуб первым в России смог позволить себе роскошь приобрести во Франции еще в 1909 году самолет системы "Вуазен". Член аэроклуба - русский гражданин, носивший голландcкую фамилию Ван-дер-Шкруф, - совершил на этом "Вуазене" 25 июля 1909 года впервые в нашей стране (после А. Ф. Можайского) официально зарегистрированный полет на моторном самолете. Обрадовавшись своему успеху, тот же пилот захотел продемонстрировать свое искусство перед "отцами города" - военным начальством и финансовыми воротилами, но при попытке повторить полет в их присутствии вдребезги разбил самолет.
Вслед за первой в России Авиационной неделей, происходившей в Петербурге с 25 апреля по 2 мая 1910 года, Одесский аэроклуб провел уже 17 мая того же года свою "неделю". В октябре 1910 года одесситы обогнали столицу, организовав "Первый южный съезд деятелей авиации и воздухоплавания". Почетным членом съезда был избран Н. Е. Жуковский. Первый же "всероссийский" съезд был созван в Петербурге лишь весною 1911 года.
С марта 1911 года при Одесском аэроклубе начала функционировать авиационная школа, с военным отделением для офицеров и гражданским - для всех желающих, имеющих средства для уплаты за обучение. Из солидно поставленных ремонтных мастерских при аэроклубе в дальнейшем развился крупный авиационный завод, откупленный в личную собственность председателем аэроклуба - А. Анатра.
Ко времени прилета Нестерова в Одессе, помимо перечисленных общественных и промышленных авиационных организаций, имелись еще военно-авиационный отряд и воздухоплавательный парк.
Естественно поэтому, что Петр Николаевич встретил в Одессе многих старых знакомых, и все настойчиво требовали, чтобы он побывал в их организации или воинской части, сделал бы доклады о "мертвой петле" и прочих своих работах. Отказывать было неудобно, да Петр Николаевич и сам стремился как можно шире пропагандировать выработанные им методы пилотирования.
Поэтому и получилось, что лишь 5 марта, в 11 часов утра Нестеров смог продолжить свое воздушное путешествие и вылетел в Севастополь, важнейший военно-учебный авиационный центр страны. На этот раз о" не торопился и сделал по пути две промежуточные посадки - в Николаеве и Перекопе, отдав визит тамошним воинским частям. В 6 часов 40 минут вечера Петр Николаевич опустился на великолепный аэродром Севастопольской военно-авиационной школы, находившийся в долине реки Качи.
В качинской школе Петр Николаевич прочел подробный доклад о новых способах пилотирования и только что выполненном перелете. Он совершил и несколько показательных полетов, делая глубокие виражи с крутыми кренами. Петель Нестеров не делал, так как они еще были под запретом.
И вот тут-то произошла тяжелая катастрофа, вызвавшая много кривотолков. 7 марта, желая продемонстрировать перед прославленным гостем свое умение хорошо летать, после Петра Николаевича вылетел, также на "Ньюпоре", лучший инструктор авиационной школы штабс-капитан Д.Г. Андреади - тот самый, который совершил в 1912 году перелет из Севастополя в Петербург.
Вскоре после взлета, находясь на небольшой высоте, Андреади также начал делать поворот с крутым креном, и вдруг все присутствовавшие увидели, как самолет, не уменьшая крена, но уже опуская свой нос вниз, начал скользить на крыло... Вера в искусство Андреади была так велика, что всем еще хотелось думать, что вот летчик выровняет самолет, и только побледневший Петр Николаевич тихо, но отчетливо прошептал: "Смерть..." Мгновение, и самолет с грохотом врезался в землю. Подбежавшие товарищи с трудом вытащили из-под обломков страшно изуродованное тело летчика. Андреади уже не дышал...
Нестеров тщательно проанализировал катастрофу и на следующий же день сделал в школе обстоятельный доклад об ее причине. В личных бумагах Петра Николаевича удалось обнаружить неполный, к сожалению, текст этого доклада, выдержки из которого мы и приводим:
"Погиб Дмитрий Георгиевич Андреади... В газетах его гибель связывают с моим прилетом в Севастополь.
Я не буду говорить о том, на кавие грустные размышления наводит подобное сопоставление: дело здесь не в моем спокойствии, а в жизни близких мне людей. Я буду говорить о тех выводах, к которым я пришел после различных опытов в воздухе.
"Когда гибнут на аэропланах ученики, то всем более или менее ясна картина катастрофы и мнения о причине ее очень легко слетают с уст каждого мало-мальски знакомого с делом авиации. Но когда это случается с опытным авиатором, то большинство теряется в догадках и безотрадные мысли приходят тогда не только ученикам, но даже и опытным летчикам.
Гибель Андреади, известного всем отвагою и опытом летчика, вызвала у многих недоумение и растерянность. А между тем причину нужно найти во что бы то ни стало, o- ведь это спасет многих от подобной опасности, и я постараюсь выяснить как причину гибели Андреади, так и других, погибших на "Ньюпорах"...
Главную причину всех катастроф на "Ньюпоре" нужно искать в неправильном принципе управления аппаратом, том принципе, который находил себе место в 1910 году и от которого многие старые опытные летчики не хотят отказаться.
Аппарат имеет рули "направления" и "глубины", и старая школа требует, чтобы повороты вверх или вниз и вправо или влево делались рулем соответствующего названия. Все это было хорошо, когда летали полегоньку, но когда аэропланы стали летать, как птицы, эта школа показала свою несостоятельность.
Я вспоминаю старые взгляды (так нас учили): "при повороте аппарат теряет скорость; чтобы поддержать скорость, нужно дать на снижение". Это, как я объясню ниже, и служит очень часто причиной гибели. "В случае остановки мотора нужно немедленно дать руль вниз", - как пример обучения к этой привычке приведу следующее: ученик сидит на пассажирском месте и управляет через плечо инструктора, последний неожиданно выключает мотор, и если ученик реагирует не сразу, то инструктор дает резкий толчок рычагом вниз и кричит: "Смерть, не зевайте!"
А между тем аппарат имеет настолько большую инерцию, что после остановки мотора его еще можно поднять метров на 15-25.
Для выравнивания кренов рекомендуется старой школой ("Памятка летчика" и другие пособия) сделать поворот рулем направления в противоположную крену сторону.
Это губительное правило, повлекшее немало жертв. От этих взглядов пора уже давно отказаться, и вот почему.
Дело в том, что пока аппарат без крена, рули действуют соответственно своему названию, но с появлением крена, хотя бы и малого, и с его увеличением, действие рулей меняется, и, что особенно ясно видно, например, при крене, близком к 90°, руль глубины, становясь почти вертикально, играет роль руля направления, а руль направления наоборот - заменяет собою руль глубины... Всякий поворот обусловливается определенными креном и радиусом, почему в каждом случае можно определить тот конус, который должен описать аппарат поверхностью крыльев и руля глубины. |Чем больший крен, тем меньше радиус поворота и тем острее конус.
Если руль глубины не будет соответственно взят на подъем, то аппарат выйдет за пределы своего конуса и поворот становится не нормальным. Во время поворота аэроплана крыло, которое поднято выше, должно опережать крыло, обращенное к вершине конуса, т. е. вниз, так как первое описывает дугу большую, чем второе... Таким образом, для поворота следует пользоваться следующим приемом: давая крен (искривлением крыльев и др.), подействовать рулем направления в сторону крена, тем менее, чем больше крен, и рулем глубины на подъем, тем более, чем больше крен.
Это правило остается в силе и при повороте во время планирующего спуска, только тогда приходится больше действовать рулем направления, чтобы направлять аппарат носом вниз.
На аэропланах с большими ротативными моторами на повороты сильно влияет их жироскопичесхое действие [43]. Влияние их следующее: если мотор, двигаясь с аппаратом, ввинчивается по часовой стрелке, то при повороте налево он стремится отклониться в плоскости под прямым углам к плоскости поворота в сторону вращения, т. е. в данном случае вверх, а при повороте направо - вниз. При вращении мотора обратно часовой стрелки получается обратное. Поэтому монопланы задираются (кабрируют) при повороте налево, а бипланы (с мотором сзади) - при повороте направо. Наоборот - монопланы клюют носом при повороте направо, а бипланы - при повороте налево.
Пока крен небольшой, влияние жироскопа сказывается незаметно; приходится уменьшать или увеличивать соответственно действие руля глубины на подъем, но пр.и больших кренах, т. е. при крутых поворотах, жироскоп сильно дает себя чувствовать, и действие его необходимо учесть.
Поэтому необходимо при крутых поворотах налево компенсировать влияние жироскопа увеличением действия рулем направления в сторону крена, а при крутом повороте направо необходимо уменьшить действие руля направления в сторону крена и даже иногда действовать в сторону, противоположную крену.
Последнее является настолько неинстинктивным, что трудно укладывается в представлении, и необходимо всецело проникнуться сознанием этого положения, прежде чем приступить к опытам крутых поворотов направо (на "Ньюпоре"), При крутом повороте
направо аппарат так сильно запрокидывается крылом - носом вниз, что вызывает головокружение, и пилот сразу теряет представление о том, что с ним происходит. И если нет высоты, то это поведет к катастрофе, так как пилот даже не успеет прийти в себя и врежется в землю.
Вот в чем заключается моя система управления аппаратом, и те, кто летает теперь по этой системе (таких же много), подвергаются меньше опасностям, чем летчики старой школы. О выравнивании кренов я скажу ниже, а теперь перейду к разбору причин катастрофы Андреади.
Штабс-капитан Андреади поднялся на высоту около 100 или 120 метров, направил аппарат на снижение, дал очень большой крен и с этим креном, не выравнивая его, шел по большому кругу, быстро приближаясь к земле.
Картина такова: Андреади делал повороты всегда со снижением (но старой школе), т.е. перед поворотом, и во время сто держал руль глубины на спуск, поворачивая одним креном и рулем направления. Для крена в 75°-85° на "Ньюпоре" радиус нормального поворота должен быть около 30 метров. У Андреади был круг значительно больше потому, что рулем глубины он заставлял аппарат выходить из нормального конуса поворота. Благодаря этому центробежная сила недостаточна, чтобы противодействовать силе тяжести, и аппарат начинает скользить вниз на внутреннее крыло; но если рулем направления действовать в..."
На этом заготовленный Петром Николаевичем письменный текст доклада обрывается. Далее он говорил экспромтом. Но поскольку по возвращении в Киев Нестеров повторил этот доклад по просьбе членов Общества воздухоплавания, сохранились конспективные заметки Е. Касяненко, из которых окончание доклада и стало известно. Нестеров объяснил, как бы должен был действовать Андреади, чтобы не сорваться в скольжение - взять руль высоты на себя и поддерживать самолет рулем направления в сторону, противоположную повороту. Он предупреждал, что особенно внимательно нужно следить, чтобы самолет не потерял необходимой скорости, так как вслед за тем может наступить "непоправимая потеря управляемости", то-есть переход самолета в самопроизвольное вращение. Позже это вращательное падение получило наименование "штопор", из которого, как тогда считалось всеми, включая и Нестерова, вывести самолет уже невозможно [44].
Общий вывод доклада был тот, что Андреади стал жертвой совершенно неправильного метода пилотирования, привитого ему старой, отжившей школой. И то, что этой жертвой стал такой летчик, как Андреади, должно лишний раз показать даже самым опытным летчикам, что им нужно вдумчивее относиться ко всем происходящим в полете явлениям, а не предаваться самонадеянности на основании благополучного, хотя бы и большого, прошлого опыта.
Известно, что Петр Николаевич неоднократно повторял свой доклад и при дальнейших посещениях различных авиационных частей в разных городах. После его докладов там обычно уменьшалась аварийность.
Не прошло и трех месяцев после совершения перелета Киев - Одесса - Севастополь, как Нестеров отправился в свой следующий, еще более дальний и неизмеримо более сложный перелет - из Киева в столицу империи - в Петербург. Поставленная себе Петром Николаевичем задача - покрыть расстояние 1 250 верст за светлое время одного лишь дня, при стоверстной скорости самолета "Ньюпор-IV" - была исключительно трудной.
На этот раз маршрут перелета проходил не над равнинной местностью юга России, где в случае нужды можно было произвести посадку почти повсеместно, а над местностью весьма пересеченной, изобиловавшей громадными лесными массивами, частыми возвышенностями и оврагами.
Здесь вынужденная посадка грозила в лучшем случае разрушением самолета.
Стремясь, как всегда, провести перелет в условиях, максимально приближающихся к боевым, Петр Николаевич организовал его чрезвычайно просто. В то время все другие летчики, собираясь в дальний перелет, начинали свои приготовления весьма задолго. Они отправляли автомобили для рекогносцировки пути, заранее расставляли по всему маршруту наблюдателей и склады запасных частей, подыскивали пригодные для спуска площадки и завозили на них механиков и запасы горючего. Нестеров же лишь изучил маршрут по десятиверстной карте, из которой сделал себе выкопировку на кальке. Руководствуясь также только картой, он выбрал и места для трех промежуточных посадок, поскольку на столь дальнем маршруте нельзя было обойтись без пополнения в пути запасов горючего.
Чтобы сократить количество промежуточных посадок, Нестеров сам сконструировал дополнительный бензиновый бак, для того чтобы увеличить продолжительность беспосадочного полета с трех до четырех часов. Этот бак он приказал установить на самолет своему новому механику - Геннадию Матвеевичу Нелидову, с которым потом не расставался до последнего дня своей жизни.
Горючее и смазочное - бензин и касторовое масло, общим количеством 9 пудов, Петр Николаевич отправил в намеченные для посадок пункты по железной дороге, а квитанции положил во внутренний карман кожаной куртки. При посадках он предполагал предъявлять их и таким образом получать бензин. Чтобы не терять времени на подвоз бензина от железнодорожных станций к самолету, посадочные площадки были намечены как можно ближе к станционным складам. Таких "баз" было выбрано три: Быхов, Городок и Сущево (близ станции Дно). Кроме того, Петр Николаевич пометил на схеме пункты, в которых имелись склады горючего крупнейшей в то время нефтепромышленной фирмы Нобеля, где также можно было достать бензин необходимого качества.
Зачем это было нужно? Исходя из летно-технических свойств своего самолета, Нестеров разбил весь путь на четыре этапа. Однако он учитывал, что при благоприятных условиях, быть может, удастся ограничиться всего тремя этапами. В таком случае пополнять баки бензином пришлось бы не там, куда он его предварительно заслал.
Вот в этом и состояла вся подготовка к перелету!
Заблаговременно было получено лишь разрешение командира 3-й авиационной роты подполковника Борескова, который, как всегда, благожелательно отнесся и к этому предприятию Петра Николаевича.
После долгого ожидания на аэродроме попутного ветра Нестеров однажды, едва начал брезжить рассвет, все же попытался вылететь при безветрии, надеясь отыскать на высоте воздушный поток нужного ему направления. Но пришлось вернуться обратно, так как, "прощупав" воздух на разных высотах, он убедился, что ветер всюду противный.
Тогда Петр Николаевич решил в ожидании благоприятного момента вообще переселиться в дежурную комнату на аэродроме, чтобы не потерять времени, когда ветер станет попутным. Постоянно просыпаясь, чтобы посмотреть на ветроуказатель, он встал утром с совершенно измученным видом.
Посмотрев на него, Геннадий Матвеевич Нелидов только покачал головой и, ни слова не говоря, благо в ожидании вылета ему все равно делать было нечего, приволок из мастерских кучу какого-то металлического лома и инструменты. К вечеру Петр Николаевич с удивлением увидел, что от ветроуказателя в дежурную комнату проведена передача и уже не надо выходить наружу, чтобы на него смотреть.
Но чтобы видеть показания стрелки, установленной в комнате, приходилось опять часто просыпаться, и на следующее утро вид у Нестерова был еще хуже. Его слабое здоровье не допускало таких ночных бдений.
Тогда Нелидов взмолился:
- Ваше благородие, если вы себя не жалеете, то хоть детишек своих пожалейте! Ну как вы сможете так далеко лететь такой измученный? Этак и угробиться недолго... Разрешите, я буду дежурить!
- А тебе не лететь, что ли? И тебе силы нужны будут. Но уж если взялся за гуж - не говори, что не дюж...
- Дозвольте хоть по очереди... ведь все равно и я не шлю!
На том и порешили. И, бодрствуя ночами и умышленно запаздывая разбудить Петра Николаевича на смену, Нелидов то посматривал на ветроуказатель, то заботливо поправлял на командире сползавшее одеяло.
Так прошло две недели томительного ожидания, без всякого отдыха, потому что по утрам, как только выяснялось, что и сегодня вылететь не придется, Нестеров принимался за свои повседневные занятия по отряду.
Но вот в ночь на 11 мая, осторожно подергав командира за руку, Нелидов хрипло прошептал:
- Ваше благородие, вроде как бы пора...
Одного взгляда на указатель было достаточно, чтобы увидеть, что наконец-то задул столь долгожданный ветер на север.
Не ожидая приказания, Нелидов побежал к самолету и стал снимать чехлы.
- Стой! Куда ты? Сперва позавтракай перед вылетом! - кричал ему вдогонку Нестеров.
- Сейчас, ваше благородие, вот мотор опробую и пойду завтракать!
Как всегда аккуратный до мелочей, Петр Николаевич сперва тщательно побрился, сменил манжеты и воротничок, потом спокойно отправился на метеорологическую станцию. По его виду никак нельзя было бы подумать, что он собирается отправиться в перелет, каких еще не было.
Когда Петр Николаевич завтракал, через окно до него донесся шум заработавшего мотора. Капризный "Гном" работал неровно, с перебоями...
Бросив вилку, Нестеров подумал: "Этого только еще недоставало", - и, послушав минуту-другую, выскочил на аэродром. К самолету бежали, разбуженные шумом, механики и мотористы всего отряда... (Как раз когда Петр Николаевич подходил к самолету, "Гном" еще раз чихнул и остановился.
- В чем дело?
- Должно быть, свечи маслом залило, ваше б па- гор од ие.
- Быстро сменить все свечи!
Несколько минут дружной работы, и мотор заработал. В 3 часа 40 минут утра Нестеров, с так и не позавтракавшим Нелидовым, был в воздухе.
О том, как проходил перелет, лучше всего рассказать словами самого Петра Николаевича. Его статья была опубликована в петербургских газетах.
"...Наконец, ночью на 11 мая ветер задул на север. Чутье, выработавшееся за мою летную практику, подсказало мне, что полоса этого ветра захватывает широкую зону и, пожалуй, донесет меня до Петербурга.
Первый этап до станции Быхов, через Бровары, Чернигов и Гомель, был очень благоприятным. Эти 400 верст между Киевом и Быховом я покрыл в три с половиною часа. В половине седьмого утра мы были в Быхове. Потребовалось 40 минут, чтобы получить на станции бензин, наполнить баки и пуститься в дальнейший путь.
В 8 часов 10 минут утра мы снова поднялись и полетели дальше вдоль линии железной дороги. Не успели подняться, как подул южный горячий ветер, преследовавший нас до самого Витебска. Этот ветер с его сильными порывами "е столько помотал полету, сколько мешал. Ветер своими бросками сбивал нас с пути. От Быхова до Витебска была самая неприятная часть перелета, так как горячие волны южного ветра скверно действовали на голову и у меня и моего механика начались приступы тошноты. Между тем сесть было негде, так как на этом участке маршрута на протяжении 150 верст идут сплошные леса.
Первоначально я хотел сделать второй спуск в Городке, но под Витебском меня и механика укачало так, что я поспешил спуститься. Это было в половине десятого утра. Отдохнув два часа, в 11 часов 30 минут, я снова поднялся и в полдень спустился у станции Городок. Здесь мы пообедали, наполнили баки и чистили мотор.
В 2 часа 30 минут пополудни я снова поднялся, но здесь произошла неприятность, едва не заставившая отказаться от перелета: испортился маслопровод, и смазка прекратилась. Пришлось сделать посадку в трех верстах от Городка. Исправление потребовало трех часов. Поскольку посадка была совершена на такую маленькую площадку, с которой взлетать вдвоем было рискованно, я вернулся обратно в Городок без механика, а Нелидову пришлось пройти эти три версты пешком. И только в 6 часов 20 минут вечера мы смогли снова подняться из Городка.
Но зато теперь сильный попутный ветер вознаградил нас за эту потерю времени: мы летели со скоростью 150 верст в час, и я решил не делать остановки на станции Дно, а лететь прямо в Петербург. Эти последние 480 верст были покрыты в три часа, и в 9 часов 35 минут вечера я спустился па свой родной Гатчинсиий аэродром, где впервые учился летать".
Очевидцы так описывали прилет Нестерова в Гатчину:
"Прилет Нестерова был совершенно неожиданным для гатчинских летчиков, и на аэродроме находилось всего несколько офицеров, заканчивавших свои обычные полеты. В "ачале десятого часа вечера присутствующие были удивлены шумом мотора приближавшегося по воздуху аэроплана. Аэродром уже погружался в темноту, когда к самым ангарам красивым спиральным спуском, показывающим особое мастерство летчика, приземлился самолет с двумя людьми на борту.
- Гатчина? - послышался голос с самолета.
- Да, Гатчинский аэродром... - ответили неожиданным гостям. - А вы откуда?
- Я штабс-капитан Нестеров... прилетел из Киева... - с изумлением услышали подходившие к само лету гатчинцы.
- Как?.. Каким образом?.. - засыпали они вопросами Петра Николаевича. И немедленно, поручив самолет попечению школьных механиков, повели усталых Нестерова и Нелидова ужинать, а потом заботливо уложили спать".
Несмотря на, казалось бы, столь утомительный перелет, Петр Николаевич спал недолго. В 3 часа утра он был уже на ногах и вместе с Нелидовым детально просматривал самолет и мотор. Здесь его атаковали корреспонденты петербургских газет, тут же сочинившие версию, что "Нестеров в воздухе обогнал телеграмму о своем вылете", хотя он вовсе и не давал никакой телеграммы.
Весь этот необычайный перелет занял 18 часов, из которых собственно полета было 8 часов, а 10 часов ушло на задержки при посадках. Средняя скорость полета составляла 125 верст в час, средняя высота перелета - 600 метров. Общая дальность по прямой - 1 150 верст.
Для того времени это было прямо-таки неправдоподобным достижением. Оно вызвало не менее многочисленные отклики, чем "мертвая петля", но на этот раз единодушно восторженные. Теперь и высокое начальство и рядовые летчики по достоинству оценили происшедшее событие. Оно всколыхнуло национальную гордость, и не было газеты, которая не расхваливала бы Нестерова на все лады.
Вот отрывки из некоторых, наиболее характерных статей, опубликованных в те дни в Петербурге по поводу перелета Нестерова:
"В Петербурге слет "аристократов воздуха". Пуарэ, Раевский, Пегу околдовали столицу. Вы только представьте себе: 250 тысяч народу смотрели эквилибристику Пегу! Сто мертвых петель - это, конечно, захватывающее зрелище...
А в те же самые часы, когда миллионы глаз и рук восторженно приветствовали триумфатора-француза, другой изумительный "король воздуха" летел из Киева в Гатчину. Ему не делали ни встреч, ни оваций. О его еще небывалом в России полете никто даже не знал - по крайней мере в Петербурге. Помните ли вы перелеты Андреади и Дыбовского из Севастополя в Петербург или аэроклубный конкурс, на котором 600-верстную дистанцию между двумя нашими столицами никто не сумел одолеть в 48 часов? Или, наконец, недавнее путешествие Бриндежона де-Мулинэ из Парижа в Россию - боже мой, сколько тогда писали, сколько шумели! Сколько было контрольных станций в пути, сколько вспомогательных пунктов! Какое неимоверное количество людей следило за каждой верстой пройденного расстояния!
...Штабс-капитан Нестеров проснулся утром в Киеве, а к заходу солнца, никого не тревожа, без шума, без чьей бы то ни было помощи долетел до столицы. Это произвело необыкновенное впечатление. Как-то разом все сто петель, сделанные в тот же день французом Пегу, потускнели, превратились в "петельки". И разом же петербуржцы вспомнили, что Нестеров первым в мире сделал и "мертвую петлю" в воздухе...
...Я не уверен, - пишет автор статьи, - установил ли киевский летчик мировой рекорд своим 8-часовым перелетом из Киева в Питер. В смысле расстояния, может быть, и нет. Но что касается скромности, то здесь сомнений быть не может, - такого "теневого" рекорда, такого рекордного отсутствия толпы и рисовки авиационный мир еще не знает... Еще вечером Пегу был героем дня, а утром... восторгами и вниманием овладел наш киевский летчик. Брошенная им фраза: "Я потому прилетел в Гатчину, что не хотел опускаться на чужом аэродроме", привела всех в восхищение. Трудно сказать, чего тут больше: скромности или равнодушия к тем неистовым овациям толпы, которые ждали бы киевского гостя, если бы он явился к полетам Пегу. Попробуйте сыскать среди авиаторов второго, который, подобно капитану Нестерову, отказался бы от торжества встречи!"
Другая газета писала:
"Еще в прошлом году лейтенант Дыбовский и недавно погибший штабс-капитан Андреади потратили на перелет Севастополь-Петербург первый - 41, второй 37 дней. Нестеров покрыл путь в 1 250 верст в 18 часов, отдыхая в пути 10 часов и затратив на перелет около 8 часов.
Без шума, никого не оповещая, штабс-капитан Нестеров в 3 часа 40 минут утра, имея пассажиром своего механика унтер-офицера Нелидова, на своем "Ньюпоре" полетел в Петербург. По обязанности Нестеров сообщил о своем намерении начальнику авиационной роты. Товарищам по роте он не сказал ни слова..."
12 мая в Гатчину приехали поздравить Петра Николаевича сам начальник Офицерской воздухоплавательной школы генерал А.М. Кованько с другими генералами и офицерами. Днем к прилету Нестерова было приурочено торжественное открытие летнего полетного сезона в Гатчинской авиационной школе.
Вечером гатчинцы устроили своему бывшему однокашнику товарищеский обед, превратившийся в сплошное чествование Петра Николаевича.
Каждый из выступавших с приветственными речами старался найти и высказать еще и еще новые оценки громадного значения выполненного перелета. Нестеров покорил даже "ненавистника авиации" - генерале Кованько, который в своем выступлении горячо поздравил летчика и провозгласил "ура" в честь того, что этот замечательный перелет выполнен русским человеком.
Под конец банкета собравшиеся потребовали, что-бы выступил и виновник торжества.
- Ваше превосходительство, господа офицеры, - произнес, поднявшись со своего места, Петр Николаевич, - я не буду говорить о том, как я тронут вашим вниманием и добрыми пожеланиями. Прошу верить, что я благодарен всем вам от всей души. Мое горячее желание, чтобы такой перелет, как мой, - вы все сами понимаете, какое он имеет значение для нашей военной авиации, - каждый из вас смог бы совершить не хуже меня... Но я хочу воспользоваться случаем и вернуться к вопросу о "мертвой петле". Ведь для нас, военных летчиков, петли все еще под запретом, тогда как невоенные летчики петлят сколько им захочется. Это приносит только вред военной авиации... Говорят, что это запрещение временное, так как, мол, наши аппараты не считаются вполне безопасными для совершения петель, но я-то ведь летаю как раз на таком "не вполне безопасном" аэроплане, и ничего со мною не случилось, даже когда я, нарушив запрет, сделал в марте вторую петлю, в верхней точке которой потерял скорость...
Я считаю, что "мертвая петля" должна быть обязательно включена в программы обучения летчиков в авиационных школах...
В будущей войне "мертвые петли" сыграют громадную роль. Воздушная война сведется к борьбе аппаратов различных систем. Эта борьба будет напоминать нападения ястребов на ворон. Те летчики, которые сумеют научиться полностью владеть сбоям аппаратом, сумеют придать этому аппарату подвижность ястреба, легче смогут путем всяких эволюции нанести врагу скорейший и серьезнейший урон... И разве найдутся среди вас такие, которые захотят оказаться в положении ворон!..
Некоторые из присутствовавших обиделись, считая, что, говоря о воронах, Нестеров намекает на них. Но большинство выразило полное согласие со словами Петра Николаевича и устроило ему повторную овацию.
Кое-кто, правда, попытался было поставить под сомнение самую возможность боя в воздухе: уж очень, мол, велики скорости... Где же тут попасть в противника! Это и с земли трудно, а с движущегося аэроплана и вообще недостижимо...
- Нет, помяните мои слова, - отвечал Петр Николаевич, - как только начнется война, начнутся и бои в воздухе. Нужно предусмотреть, чтобы у летчиков было с собой оружие. А пока его нет, что вы скажете о том, чтобы толкнуть вражеский самолет колесами своего шасси? Я над этим вопросом очень даже думаю....
Помимо товарищеских приветствий и хвалебных газетных отзывов, Нестеров получил за свой перелет и несколько официальных поощрений.
Ему была объявлена благодарность начальством Военно-инженерного управления, все еще ведавшего в то время вопросами воздушного флота.
По Киевскому военному округу в связи с перелетом П. Н. Нестерова был издан специальный приказ ? 29 от 6 июня 1914 года [49]:
"Утром 11 сего мая начальник XI-го корпусного авиационного отряда шт.-капитан Нестеров вылетел с аэродрома по направлению на Петербург и к вечеру того же дня достиг г. Гатчина.
За лихой и умелый перелет благодарю от лица службы шт.-капитана Нестерова.
Надеюсь, пример такого перелета возбудит соревнование среди других офицеров 3-й авиационной роты и привьет им сознание, что для успеха дела нужна не только смелость, а также и глубокое понимание и тонкое знание свойств аэроплана и мотора. Этим и силен шт.-капитан Нестеров, и этим он обязан своим успехам. Кто же этого не делает или недостаточно настойчиво ведет своих подчиненных по этому пути, нравственно ответственен за несчастные случаи с летчиками и наблюдателями.
Начальник Штаба генерал-лейтенант Драгомиров".
Из Киева же Петра Николаевича известили, что Научно-технический комитет Киевского общества воздухоплавания постановил преподнести ему диплом почетного члена комитета как обнаружившему большие технические познания.
Из Москвы на имя Нестерова поступила телеграмма об избрании его почетным членом Московского общества воздухоплавания, руководимого, как мы уже отмечали, отцом русской авиации Николаем Егоровичем Жуковским.
В столице Императорский Всероссийский аэроклуб постановил учредить "Почетную книгу русского воздухоплавательного спорта" - для увековечения памяти известных летчиков, куда вписывать их имена и деяния, начиная с 1909 года, считавшегося тогда годом начала развития русской авиации. На первое место в этой книге за 1913 год аэроклуб постановил вписать имя Петра Николаевича Нестерова за совершение первой в мире "мертвой петли".
Петра Николаевича нарасхват приглашали посетить различные учреждения, где также организовывались его чествования. Однако от приглашения Императорского Всероссийского аэроклуба Петр Николаевич отказался наотрез. Он письменно ответил, и этот ответ был опубликован в газетах, что не может принять приглашения, так как всегда резко отзывался о деятельности аэроклуба.
Но приглашение посетить Государственную думу Петр Николаевич принял, так как решил использовать благоприятную для него ситуацию и добиться отпуска средств на постройку своего самолета.
Вот как писали об этом посещении петербургские газеты:
"В последние дни много говорили и писали об успехах авиации за границей и гораздо меньше о том, что делается в этом отношении у нас в России. А между тем именно на-днях случилось выдающееся событие в сфере отечественной авиации - перелет военного летчика Нестерова из Киева в Петербург.
Весьма понятно то чувство восхищения и удивления, которое было проявлено многими депутатами, когда штабс-капитан Нестеров появился в стенах Государственной думы... Нестерова провели в думскую столовую и там, за бокалом шампанского, высказали ему чувства симпатии и восторга перед его подвигом. Нестеров просто, очень даже просто относится к своему поступку. Столь же спокойно описывает он и свое состояние в момент, когда им первым в мире была описана воздушная "мертвая петля". Он не видит в этом ничего особенного, но это не причина, чтобы и всем его соотечественникам относиться к его поступку с таким же безразличием.
Например, штабс-капитан Нестеров вырабатывает проект аэроплана, основанного на иных принципах, чем ныне существующие. Препятствием к воплощению его идеи является единственно недостаток материальных средств. Материальная поддержка Нестерову необходима, и если его проект найдет себе одобрение в Техническом комитете, то военному ведомству надлежит изыскать средства на постройку аэроплана, быть может, имеющего изменить самые принципы авиации.
Граф Цеппелин нашел в родной ему стране и сторонников и противников, но высоко практический народ предпочел рискнуть громадными суммами, и в результате грозная воздушная эскадра уже и в мирное время наводит панику на соседей.
Неужели же в России не найдется нужной суммы на осуществление проекта нестеровской летательной машины? Не верится, тем более не верится, что сегодня, при появлении штабс-капитана Нестерова в Государственной думе, энтузиазм среди представителей народных не нарушался ни партийными взглядами, ни взглядами политическими. Все сознали, что полет отважного офицера - успех всенародный и что осуществление его идеи важно для всего неотступно идущего вперед человечества".
Статья была подписана одним из видных в то время членов Государственной думы.
С появлением статьи совпал по времени забавный эпизод, который тоже оказался Петру Николаевичу "наруку": некий французский делец прислал ему телеграмму с предложением совершить, за большие деньги, турне по Западной Европе для демонстрации "мертвых петель" в исполнении их автора.
Нестеров ответил довольно резким отказом, приписав в конце ответной телеграммы: "Я не фокусник".
Этот эпизод тоже был подхвачен корреспондентами нескольких газет, написавших, что будет позором, если Нестерову не предоставят возможности построить его самолет, в то время как иностранцы предлагают ему громадные деньги за несколько полетов на потеху публике.
И вот тогда-то, под давлением столь настойчивого общественного мнения, Петру Николаевичу были отпущены необходимые средства, а московскому заводу "Дукс" дано распоряжение построить за казенный счет "аэроплан по чертежам штабс-капитана Нестерова".
Петр Николаевич немедленно выехал в Москву, чтобы лично договориться с администрацией завода о порядке выполнения заказа. Здесь ему удалось посмотреть и на полеты Пегу, о чем уже упоминалось выше.
При переговорах возникло затруднение: каким образом, служа в Киеве, конструктор сможет осуществлять наблюдение за постройкой своего аппарата? Но и этот вопрос быстро разрешился. Нестерова уполномочили наблюдать на заводе "Дукс" за ходом постройки самолетов "Моран-Сольнье", заказанных военным ведомством на смену уже устаревающим "Ньюпорам". Таким образом отлучки из Киева были легализированы.
Однако служебные обязанности командира отряда все же призывали Петра Николаевича в Киев. Да ему и самому нужно было туда вернуться - привести в порядок чертежи проекта самолета и, конечно, повидать после столь продолжительной отлучки семью. Нежный отец, он очень соскучился по своим маленьким детишкам.
Отъезд Петра Николаевича из Москвы почти совпадал и с отъездом Пегу. Московская авиационная общественность воспользовалась этим случаем и организовала в одном из ресторанов прощальный банкет.
Много там было выпито, много сказано красивых слов и добрых пожеланий, а когда наутро официанты явились прибрать отдельный кабинет, в котором проходил ужин, то обнаружили, что одна из стен покрыта росчерками. Это все летчики, уже делавшие петли, расписались вверх ногами, а еще не петлившие поставили свои неперевернутые подписи.
На первом месте помещалась подпись Нестерова, а под нею изобразил свой росчерк Адольф Пегу.
Владелец ресторана приказал оставить эти подписи неприкосновенными, и с тех пор, если в Москве затевалась какая-нибудь авиационная вечеринка, она обязательно проводилась именно в этом кабинете.
Затем, 30 мая, Нестеров снова приехал в Москву, привезя все чертежи своего самолета. Воспользовавшись правом наблюдать за постройкой заводом "Дукс" самолетов "Моран", он сам, без помощи какого-либо инструктора, детально изучил конструкцию этих самолетов, а затем и выучился на них летать. Как и ранее, он осваивал этот новый для него тип самолета, надо сказать очень чуткий и строгий в управлении, не торопясь, по этапам. Сперва только рулил по земле с опущенным хвостом, потом делал пробежки на большей скорости с поднятым хвостом, затем несколько раз пролетел на малой высоте по прямой и, наконец, поднялся высоко в воздух и всесторонне испытал его управляемость и маневренность в воздухе.
Совершив на "Моране" два или три пробных полета, Петр Николаевич, еще более неожиданно, чем в предыдущий раз, совершил еще один - свой последний - дальний перелет, из Москвы в Петербург. Теперь он также не проводил никакой предварительной подготовки и даже не взял с собою пассажира-механика, что было для того времени неслыханной дерзостью.
Приехав рано утром 11 июля 1914 года на Ходынский аэродром, Петр Николаевич приказал вывести из ангара "Моран" и полностью заправить баки горючим. На вопрос механика он ответил: "Не знаю, может быть, здесь над аэродромом полетаю, а может быть, куда-нибудь улечу..." И улетел!
Хотя "Моран" был и быстроходнее "Ньюпора", но на перелет такой дальности и у него не хватило запаса горючего. Что же сделал Нестеров? Он знал, что со времени перелета Петербург-Москва 1911 года неиспользованный бидон бензина был зарыт в землю близ станции Тосно. Там Петр Николаевич и опустился, отыскал бидон, который хотя и сильно заржавел, но сохранил в себе бензин неприкосновенным, сам залил его в бак и, попросив сбежавшихся местных жителей подержать самолет, пока он будет запускать мотор, снова взлетел. Через пять с половиною часов после вылета из Москвы он был уже в Петербурге, откуда и послал телеграмму на завод, чтобы там не беспокоились по поводу его исчезновения!
Об этом перелете мало писали в газетах, поскольку главное внимание печати было отвлечено событиями назревавшей первой мировой империалистической войны. Однако в авиационных кругах и среди высшего военного начальства этот перелет произвел особенно сильное впечатление. Теперь уже любое высказанное Нестеровым положение принималось как должное. Его авторитет стал непререкаемым.
Глава VIII
КОНСТРУКТОРСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
"Я прибыл в Петербург, чтобы добиться осуществления величайшей мечты моей жизни - построить новый аэроплан совершенно новой системы".
Это была первая фраза Нестерова, обращенная к корреспондентам, атаковавшим его после перелета из Киева в Гатчину.
"...В моем аппарате крылья будут иметь переменный угол атаки. Благодаря такому устройству я надеюсь достигнуть возможности спуска на самой незначительной площадке, замедляя полет в последнюю минуту отгибанием крыльев, как это делают птицы..."
Этими словами Петр Николаевич еще раз подтвердил, что считает конструкторскую деятельность своим основным призванием.
Между тем до сих пор замечательные успехи Нестерова-летчика невольно заслоняли от внимания историков интереснейшие творческие идеи и техническую деятельность Нестерова-конструктора.
Основа конструкторских идей, которыми руководствовался Петр Николаевич, наиболее полно высказана в докладе, прочитанном им 12 апреля 1914 года на заседании киевского отделения Русского технического общества. Этот доклад был застенографирован ближайшим товарищем Нестерова по работе в Киевском обществе воздухоплавания - Евгением Касяненко [50].
"...Уже редко можно найти местность,-сказал Петр Николаевич, -над которой не пролетал бы аэроплан... Глядя на это, пожалуй, можно прийти к выводу, что авиация уже встала на правильный путь и остается лишь применять ее для практической жизни. Казалось бы, что все это говорит о безопасности аэроплана, но так ли это?
Ведь почти каждый день нам приходится читать в газетах о гибели авиаторов, и это - только о гибели, а о поломках уже не пишут, так как это обыденная вещь. Мне скажут, что процент катастроф с каждым годом уменьшается, следовательно, и опасность уменьшилась. Но это не. так.
Раньше летали только конструкторы на собственных аппаратах да несколько счастливчиков, которым удалось подойти к этому делу. Летали посредственно, довольствуясь уже тем, что их аппарат находится в воздухе, и не задаваясь какими-либо большими задачами, тем более, что и публика была еще нетребовательна.
...В отношении обезопасения аэроплана за последние три года ничего не сделано... Более того, аэроплан благодаря увеличению скорости и масс стал значительно опаснее, чем прежде, так как спуск на нем требует большого искусства от летчика. Каждому должно быть ясно, что никакая машина не может сразу развить скорость 100 - 200 верст в час, следовательно, ее разбег требует огромной ровной площадки, ровной потому, что при большой скорости каждый резкий толчок о кочку может повлечь за собой катастрофу. При спуске обратное: к земле нужно подвести аппарат с возможно меньшей скоростью, а между тем при малой скорости аппарат становится неуправляемым...
Аэроплан - машина воздуха и боится земли. Чем выше, тем спокойнее.
Для всех нас, летчиков, главную опасность представляет не столько полет, как взлет и спуск... Вне аэродрома могут летать только более искусные летчики и только в местности, изобилующей ровными площадками. Поломка аэроплана при спуске является настолько обычной, что считается естественным, когда летчик посылает вперед запасные части.
К чему же стремились конструкторы за эти три года? До 1910 года аэропланы быстро совершенствовались в своих деталях, улучшая свои баллистические свойства. Появилось много новых машин, более удачных, чем первые, и как только аэроплан показал возможность практического применения его, военный глаз сразу оценил это и потребовал от аэроплана специальных качеств.
Благодаря военной опеке развитие аэроплана остановилось или, вернее, понеслось по ложной дороге. Вопросы о больших скоростях и грузоподъемности решились очень легко: просто воспользовались малым удельным весом авиационных двигателей и начали покрывать перегрузку и плохие полетные качества избытком мощности мотора-до 100-150 сил. Это увлечение дошло до таких размеров, что в воздухе появились не аппараты с моторами, а моторы с крыльями - просто летающие бомбы, как их назвали в последнем салоне... [51]
Необходимо иметь аппарат со способностью летать при всяких скоростях. Только тогда авиация встанет на практическую ногу, наравне с автомобилем [52]. Конструкторы боятся усложнить управление введением дополнительных рычагов и тормозов, опасаясь отвлечь внимание летчика, но ведь на автомобиле при езде по городу требуется куда больше внимания, чем на аэроплане, где дорога стеснена только при взлетах и спусках...
Таким образом, мы видим, что в развитии авиации сыграло большую роль военное дело, поставив ее на ложный путь. Авиация только еще начала развиваться, как ее одели в латы и броню, не дав возможности показать все, на что она способна, и потому она развилась уродливо, в одну сторону, как растение в питомнике по воле садовника.
Освободите авиацию от этих военных доспехов, дайте ей вздохнуть свободно, и она найдет свой естественный путь, и тогда человек полетит лучше птицы, затрачивая по примеру больших орлов минимальную мощность. Только тогда воздух будет доступен каждому смертному!"
Горячее стремление Петра Николаевича сделать самолет общедоступной машиной было заложено и в проект его собственного самолета. Он добивался улучшения летных и маневренных качеств не за счет повышения мощности, а, наоборот, при ее уменьшении.
Развитие самолета как главным образом военного средства Нестеров считал большим злом, препятствующим его общедоступности. Подтверждением этому может служить разговор, происшедший по прилете в Одессу между Петром Николаевичем и одним из старейших русских летчиков-спортсменов А.В. Шиуковым По словам последнего, когда он поделился с Нестеровым идеей установить пулемет на самолет собственной конструкции, тот ему ответил так:
"Как странно, что вы - гражданский человек, мечтаете о вооружении самолета, в то время как я, кадровый офицер, - о создании самолета, предназначенного для использования среди широких масс населения... И вам я рекомендую взяться за разрешение именно этой благодарной задачи. У вас для этого гораздо больше возможностей, чем у меня..."
Человек, с детства воспитанный для войны и проявивший беззаветную храбрость при встрече с врагом в воздухе, герой первого в мире воздушного тарана, мечтал больше всего о том, чтобы сделать авиацию орудием мирного прогресса своего народа. Таков характер русского человека - стремление прежде всего к миру и культуре!
В связи с этим нелишне отметить, что в некоторых изданиях утверждалось, что якобы Нестеров задавался целью создать специально военный самолет-истребитель.
Эта выдумка абсолютно несостоятельна. Во-первых, в то время еще вообще не существовало понятия "истребительная" авиация. Во-вторых, Нестеров в своих проектах стремился лишь ввести и доказать преимущества изобретенной им новой системы управления. В-третьих, при наличии в то время моторов мощностью 100,150 и, в единичных экземплярах, до 200 лошадиных сил он проектировал поставить на свой двухместный самолет всего лишь пятидесятисильный двигатель. Да и приводимые впервые в этой книге собственноручные чертежи последнего варианта проекта самолета Нестерова, по которым в 1914 году должно было начаться его сооружение, ясно показывают, что в них нет ничего общего с идеей истребителя.
Конечно, как военный человек Нестеров не недооценивал значения авиации как средства войны. Наоборот, как офицер-патриот он делал очень многое для того, чтобы русская авиация поднялась на должную высоту и смогла хорошо выполнять боевые задания. Но в своем техническом творчестве Петр Николаевич шел по намеченному им, совершенно определенному пути, никуда от него не отклоняясь.
Поскольку о ранних конструкторских попытках Нестерова ужи говорилось, здесь мы остановимся на тех работах, которые он выполнял в Киеве, когда, став знаменитым после совершения "мертвой петли", получил реальную возможность претворять в жизнь свои замыслы.
Первой такой работой явилась практическая проверка основного нововведения - управления "по-птичьему", без вертикальных киля и руля поворотов. Эта прочерка была совершенно необходима для того, чтобы с полной уверенностью закончить доработку проекта самолета в целом.
11 сентябре 1913 года Петр Николаевич, уже без затруднений, добился, чтобы ему был предоставлен отработавший все сроки эксплуатации старый "Ньюпор-IV", Который он мог бы как угодно переделывать по собственному усмотрению [54].
Когда самолет прикатили с "кладбища" [55], куда тот уже был выброшен, и механики уселись около него покурить, обсуждая, зачем это начальнику понадобился "гроб на колесах", к ним незаметно подошел сам Петр Николаевич. Не успели механики вскочить, чтобы отдать честь, как он их остановил:
- Сидите, сидите, ребята. Вольно! Я пришел к вам не как начальник. Я хочу с вами поговорить о деле, в котором не имею права приказывать, могу только просить...
- Рады стараться, ваше благородие!
- Заранее не говорите, что рады стараться. Дело вот в чем: я хочу этот самолет переделать так, чтобы испытать новую систему рулей, которую изобрел... Без вашей помощи мне не обойтись. Много платить за работу я не могу, так что работа будет невыгодная. Дело для вас добровольное. Кто не захочет, обижаться не буду: ведь работать придется в свободное от службы время, а отдохнуть каждому нужно... Ну, а теперь кто из вас согласен мне помочь?
На минуту наступила тишина. Таким не похожим на все привычное было обращение командира к "нижним чинам".
Затем встал Нелидов и, приложив руку к козырьку, сказал:
- Я согласен, ваше благородие. Только разрешите доложить: денег ваших мне не надо. Мы и так рады вам помочь... Верно я говорю, ребята?
- Верно, верно, Матвеич! Не сомневайтесь, помо жем, ваше благородие, - разом заговорили остальные механики.
- А даром я не согласен, - ответил Нестеров. -Лишний рубль каждому солдату пригодится. Не себе, так семье в деревню послать.
- Рады стараться, ваше благородие!!!
И Петр Николаевич рассказал, что и как надо сделать.
Фюзеляж "Ньюпора" был несколько укорочен, руль поворотов снят совсем, а горизонтальное хвостовое оперение сделано совершенно новое. Вместо громадного полукруглого ньюпориного стабилизатора с маленькими рулечками высоты появились большие ромбовидные поверхности, вращающиеся на осях, проходящих по самой их середине и поставленных под некоторым углом вперед по отношению к продольной оси самолета. Эти поверхности могли опускаться и подниматься вместе или поодиночке или поворачиваться одновременно в разные стороны, то-есть если, скажем, опускалась левая поверхность, то правая в это время поднималась, и наоборот. Вместо одной ручки управления было поставлено две - справа и слева от сиденья пилота.
К сожалению, как ни прикидывали Нестеров с механиками, конструкция фюзеляжа и лонжеронов крыльев "Ныопора" никак не позволила сделать и крылья поворачивающимися. Но на первом этапе работы это было не так уж важно. Ведь эффект от изменения угла атаки крыльев ни в ком сомнений не вызывал. Главное - было проверить возбуждавшую всеобщее недоверие способность самолета поворачиваться без руля поворотов, с одним только горизонтальным оперением.
Наконец все переделки были закончены, и диковинный самолет выведен из мастерских на аэродром. Не было человека, который в течение этого дня к нему не подходил и не высказывал своих суждений. Большинство летчиков 3-й роты не скрывало своего скептицизма. Механики в тревоге ждали часа испытания...
Но вот полеты закончены, и Петр Николаевич направляется к своему "куцему". Это само собою родившееся прозвище уже облетело весь Сырецкий аэродром.
На старте собрались командир роты Боресков, Передков, Капустян и другие летчики. В ворота аэродрома влетела извозчичья пролетка со взмыленной лошадью, с седоком, поднявшимся во весь рост и всматривавшимся - не опоздал ли... Это был Е.Н. Крутень, узнавший откуда-то о предстоявшем испытании и сумевший отпроситься из своей артиллерийской части.
А в это время старенький, тоже отслуживший свое, "Гном" на "куцем" никак не хотел запускаться.
Уже двадцатый раз Нелидов брался рукой за лопасть винта и командовал: "Контакт!", Нестеров отвечал: "Есть контакт", и механик дергал лопасть, но мотор проворачивался вхолостую, даже не чихнув...
- Выключить!
- Есть, выключено... - И снова то же самое. Петр Николаевич уже хотел вылезти из самолета, когда мотор вдруг прекратил забастовку и неожиданно заработал. Погоняв немного мотор на месте, Нестеров приказал вынуть из-под колес колодки и начал выруливать на старт.
Первое, что он заметил, была несомненно худшая управляемость самолета на земле. Второе - что за углом ангара притаилась санитарная автомашина...
Но вот самолет выведен на середину поля, поставлен носом против ветра. Придерживая рукой фуражку, срываемую вихрем от винта, к кабине подбегает Нелидов и, стараясь перекричать шум мотора, просит:
- Ваше благородие, возьмите меня с собой!
- Нет, Геннадий, не возьму... При первом испытании не имею права рисковать чужой жизнью... - И Не стеров поднимает руку: всегдашний в авиации сигнал - "прошу разрешения взлетать". В ответ машет рукой Боресков...
Бензиновый кран открыт полностью, "куцый" устремляется вперед, и вот его колеса, еще вращаясь, повисают в воздухе. Все, не отрываясь, следят за поднимающимся самолетом, только Нелидов пытается догнать свою фуражку, которую все-таки сорвало с его головы.
Сделав несколько "клевков" вверх и вниз для проверки управляемости самолета в вертикальной плоскости, Нестеров начинает поворот, сперва очень пологий. Выходит!
Круче! Еще круче! Получается!
Восьмерку - вышла!!!
Вот, с крутым креном, Нестеров делает на малой высоте круг над группой стоящих в центре аэродрома офицеров, и с земли видно, что он держит руку под козырек своего шлема... Раздается громовое "ура"...
Испытания переделанного таким "противоестественным образом" самолета прошли весьма успешно. Ко всеобщему изумлению, хотя не было руля поворотов, Петр Николаевич отлично проделывал в воздухе различные эволюции. Всем стало очевидно, что "куцый" даже более поворотлив, чем обычный "Ньюпор". Скептики были посрамлены.
Когда самолет пошел на посадку, все бросились к месту его приземления. Забыв о субординации, Нестерова стали качать вместе и офицеры и солдаты. Особенно торжествовали механики, вложившие свой труд в переделку самолета и наслушавшиеся за время работы не только насмешек, но и мрачных предсказаний. Но счастливее всех, конечно, был сам Петр Николаевич, не успевавший расправить руку, буквально раздавленную бесчисленными крепкими пожатиями.
Теперь Нестеров смог приняться уже за окончательную доработку проекта своего самолета, что и выполнил в очень короткий срок.
Очень ему не хватало в этом деле П. П. Соколова, с которым он продолжал вести деятельную переписку, но в переписке нельзя было получить помощь по всем необходимым вопросам. К счастью, к этому времени Петр Николаевич уже был окружен многочисленными новыми друзьями, живо интересовавшимися его работой. Преимущественно это была молодежь из Киевского общества воздухоплавания - студенты-техники. Некоторые из них - братья Касяненко, Карпека и другие - часто бывали у него на дому, жадно ловили и записывали чуть ли не каждое его слово. Все они с готовностью взялись помогать Нестерову, кто чем мог.
А помощь требовалась серьезная. Законов сопротивления материалов Петр Николаевич в артиллерийском училище не изучал и сам не мог произвести расчет конструкции самолета на прочность. В этом его выручили студенты.
Благодаря бескорыстной дружеской помощи проект самолета Нестерова мало-помалу превратился из эскизного в законченное инженерное творение. Улучшились и его внешние формы: исчезли лишние детали, создававшие вредное сопротивление воздуху, - дополнительные стоечки и растяжки на крыльях, без которых самолет оставался достаточно прочным. Более обтекаемыми стали очертания фюзеляжа. Мотор, ранее расположенный открыто, теперь был укрыт обтекаемым капотом.
Совершенно заново было переконструировано шасси. На прилагаемом чертеже изображен его первоначальный вариант, но была обнаружена и калька более позднего времени, где шасси уже совершенно иное. Находка этой кальки полностью прояснила пометку, сделанную рукой Надежды Рафаиловны на полях рукописи пояснительной записки к проекту: "Шасси впоследствии было изменено".
Видимо, Петр Николаевич на собственном опыте и на практике товарищей убедился в очень большой надежности ньюпоровского шасси, снабженного продольной "ложкой", препятствующей капотированию [56]. Оно действительно выдерживало очень грубые посадки, даже на пахоту. Поэтому, отказавшись от первоначального варианта шасси (типа Блерио), Нестеров и взял его за основу. Однако это не было простым копированием: в шасси Нестерова появились новые детали-лыжа вместо "ложки", дополнительные спиральные пружины, а также тяги, посредством которых приводился в действие находившийся на хвосте самолета воздушный тормоз.
Учитывая, что без вертикального оперения самолет стал хуже управляемым при рулении по земле, Нестеров сделал хвостовое колесо управляемым ножными педалями, благо последние были уже не нужны при его системе управления двумя ручными рычагами.
Площадь крыльев самолета составляла около 20 квадратных метров, так что он приближался по размерам к "Ньюпору" и был больше появившихся уже "Моранов", имевших крылья в 16 и 14 квадратных метров. Кабина была рассчитана на двух человек, причем пассажир помещался спиною к летчику.
Это делалось для того, чтобы сгруппировать все главные нагрузки ближе к центру тяжести самого самолета, чем также повышалась поворотливость.
Все прочие детали - конструкция фюзеляжа из насаженных на продольную ось металлических ободьев, система эксцентриков для изменения в полете угла атаки крыльев и другие - были оставлены без изменений в сравнении с проектом 1911-1912 годов.
И теперь проект не был забракован. В газетах о нем публиковались такие отзывы:
"Киевский военный летчик штабс-капитан Нестеров, совершивший перелет из Киева в Петербург, выступает в новой роли - изобретателя нового аэроплана. Сущность изобретения сводится к тому, что скорость аппарата может быть доведена до минимума... Провести в жизнь свое изобретение, вносящее очень много нового в авиационное дело, шт.-кап. Нестеров мог бы уже полтора года тому назад, но не было средств. Теперь же шт.-кап. Нестеров получил от военного ведомства ассигновку на постройку аэроплана собственной системы. Этот аэроплан будет строиться на заводе "Дукс" в Москве" [57].
Итак, два подвига Нестерова - петля и перелет - как вихрем, смели все преграды на пути к осуществлению его замыслов. Оставалось приступить к постройке самолета и летать на нем. Вопреки запрещению военного ведомства участвовать военным летчикам в перелетах и состязаниях, организуемых общественными организациями или частными лицами, Петру Николаевичу было даже разрешено оспаривать "Лазаревский приз", назначенный миллионером Лазаревым за перелет в течение одних суток из Петербурга в Севастополь. Задача была трудной, но и сумма приза - неслыханно велика - 10 тысяч рублей, что по тому времени было целым состоянием. И Нестеров, уверенный в успехе, говорил своим друзьям:
"Вот если получу этот приз, выйду в отставку и целиком отдамся конструкторской работе" [58]
По возвращении из Петербурга и Москвы в Киев Петр Николаевич спешно принялся подготавливать чертежи для передачи на завод. Оказалось, что хотя проект уже готов, но дел еще уйма: сам он всегда чертил очень тонкими линиями - заводу же нужно было дать чертежи, выполненные с соблюдением всех правил. К чертежам общего вида требовались рабочие чертежи отдельных деталей. С ряда чертежей, выполненных на кальке, требовалось снять синьки.
Во всех этих работах Петру Николаевичу снова помогли его друзья - студенты, так что не прошло и месяца, как он уже смог вернуться в Москву и сдать заводу чертежи.
Как раз когда все это происходило, 15 июня выстрелом в Сараеве был убит австрийский престолонаследник эрцгерцог Франц-Фердинанд. Этот выстрел послужил непосредственным поводом для развязывания давно назревавшей мировой войны. Австрия напала на Сербию, зная, что это втянет в войну и Россию.
Петру Николаевичу пришлось бросить все конструкторские дела, поспешить в Киев. Через несколько дней он уже ехал на театр военных действий - выполнять свой воинский долг перед родиной.
Перед отъездом Петр Николаевич, по словам его жены, подробно обсуждал с нею, как распорядиться проектами. Он взял с нее слово приложить все усилия к осуществлению постройки его самолета.
Но эта задача оказалась Надежде Рафаиловне не под силу: авиационные заводы были до предела своих производственных мощностей загружены постройкой для нужд фронта самолетов тех типов, которые состояли на вооружении. Уделять время, материалы и рабочую силу на постройку одиночного опытного самолета, к тому же и невоенного образца, ни "Дукс", ни какой-либо другой завод, конечно, не могли.
Конструкторское творчество Нестерова, как выяснилось недавно, далеко не ограничивалось лишь проектированием описанного выше самолета. По воспоминаниям А.В. Шиукова и В. Ф. Федорова, Петр Николаевич, едва закончив этот проект, сейчас же принялся за разработку еще одного - авиетки, еще более легкой и маломощной, чем упоминавшаяся выше авиетка братьев Касяненко. Это должен был быть, в буквальном смысле слова, воздушный велосипед, по стоимости доступный для всех. На нем любой человек мог бы безопасно летать без прохождения сложной и дорого стоящей подготовки.
В личном архиве семьи Нестеровых, к сожалению, не удалось обнаружить никаких материалов, относящихся к этому проекту, но нашлись карандашные наброски, свидетельствующие о том, что Петра Николаевича интересовала и проблема орнитоптера, то-есть летательного аппарата с машущими крыльями.
Эта проблема, заброшенная конструкторами еще в прошлом веке, в самые последние годы снова стала привлекать внимание инженеров и исследователей. В нашей стране уже летает, и притом вполне успешно, планер с машущими крыльями конструкции Монацкова. Есть основания считать, что аппараты именно этого типа позволят, и может быть в довольно близком будущем, летать любому из рядовых граждан, так как старая идея, при ее осуществлении на базе современных достижений науки и техники, таит в себе огромные возможности.
Все это еще раз показывает, насколько техническое творчество Нестерова было не только разносторонним, но и дальновидным.
И ныне память Петра Николаевича Нестерова почитается советскими авиационными конструкторами столь же высоко, как чтут его память и следуют его примеру советские летчики.
Дальше
