НАБОР ВЫСОТЫ
Все, действительно, было ясно. В стране закладывались основы самолетостроения Молодежь бредила небом. Остались позади первые дальние перелеты: Москва - Пекин; Москва - Токио;
Москва - Нью-Йорк. Комсомол готовился взять шефство над Военно-Воздушными Силами. А Женька Савицкий и Костя Коккинаки были комсомольцами, сыновьями своего времени.
Коккинаки жили неподалеку от Каботажного мола, в неказистом одноэтажном домишке на два окна. Когда Костя и Женька заявились туда с радостной вестью, вся семья была в сборе. Отсутствовал лишь старший сын Владимир. Он первым из пяти братьев Коккинаки избрал профессию авиатора, закончив год спустя Борисоглебскую летную школу. Позже, в 1938 году, за первый беспосадочный перелет Москва - Владивосток ему присвоили звание Героя Советского Союза. Вторую Золотую Звезду он получил в качестве летчика-испытателя. Профессии авиатора предстояло стать фамильной профессией семьи Коккинаки, вслед за старшим братом стали летчиками и остальные четверо. Со временем фамилия Коккинаки обрела в авиационном мире широкую и заслуженную известность.
Но всему этому еще только предстояло случиться, и вряд ли в домике у Каботажного мола кто-нибудь взялся бы тогда предугадать судьбу. В семье Коккинаки, обсуждавшей на все лады удачу Кости и Женьки, если и строили планы на будущее, то на самые ближайшие дни. Когда в путь? Что взять в дорогу? Как устроиться на новом месте?
Устроились вновь испеченные курсанты даже лучше, чем ожидалось. Правда, поселок Гумрак, где размешилась школа, стоял в открытой голой степи и жить пришлось в наспех сколоченных дощатых бараках. 11о речь не о быте. Быту в те времена придавали мало течения, как чему-то несущественному и второстепенному. Ценилась не вещь, не непыльное местечко, где можно легко и быстро зашибить деньгу. Неистребимый обывательский дух оказался хоть и временно, но истребленным. И если справедливо присловье - "с жиру бесятся", то за нравственное здоровье в конце двадцатых можно было не беспокоиться: излишествами та нюха никого не баловала. Потому, наверно, и успех мерили не количеством и качеством нажитого добра, и престижным в соседских глазах уровнем личного бытия, а ценностями куда более верными и надежными - значимостью собственного вклада в общий исторический вклад народа. Почитались, словом, не навар с дела, как в иные времена, а само дело и его весомость на чаше весов истории.
Развитие авиации, как уже упоминалось, выдвинулось в конце двадцатых - начале тридцатых годов в ряд наиважнейших государственных задач. Овладеть профессией летчика означало оказаться там, где ты всего нужнее. Одно это говорило о том, что ребятам здорово повезло. Вдобавок выяснилось, что они не просто зачислены в летную школу, но и стали курсантами первого набора. А значит, и первого выпуска. Выходит, им повезло дважды. С первым выпуском тянуть не станут; первому выпуску - зеленая дорога.
Так оно и случилось.
Соревнование за право первым выпустить курсанта в самостоятельный полет разгорелось вскоре после того, как закончились занятия по теории. Разумеется, носило оно негласный характер и какая-либо шумиха вокруг него категорически исключалась. Руководство школы, включая соревнующихся инструкторов, отлично понимало, что сократить сроки можно лишь за счет отбора и индивидуальной работы с наиболее способны ми курсантами. В их число попал и Савицкий. Летчик инструктор Алексеев приметил его еще на провозных полетах, а теперь усиленно готовил к самостоятельному.
Алексеев по праву считался лучшим инструктором в школе. Его группа в конце концов и захватила, лидерство в соревновании. Савицкого же Алексеев прочил лидером среди лидеров: ведь и в группе, которой предстояло начинать самостоятельные полеты, кто-то должен был подняться в небо первым.
Савицкому, конечно, льстило доверие наставника, но вместе с тем он отлично сознавал всю меру выпавшей на его долю ответственности. Способностями судьба его не обделила. Случается, когда о человеке говорят, что он родился поэтом. Или математиком. Или педагогом. Савицкий родился летчиком. Но узнал он об этом только здесь, в училище. Правда, других в сделанном им открытии еще предстояло убедить. И он не щадил сил, готовясь к предстоящему экзамену.
- Запомни, Савицкий! Первый полет, как первая любовь,- сказал ему однажды инструктор.- Если начудишь, сфальшивишь где-нибудь, всю жизнь потом вспоминать будешь. А гладко сойдет, тоже до конца дней своих не забудешь.
Сказал, как напророчил. День тот навсегда врезался в память Савицкого. Бывали позже дни и знаменательнее, и значительнее, но тот был особым... Хотя вроде бы и рассказать о нем нечего.
Разве лишь о коротком, скупом диалоге, состоявшемся в то утро между двумя членами комиссии.
- С этим все ясно,- сказал один из них, наблюдая, как самолет, пилотируемый Савицким, заходил на посадку.- Повезло Алексееву на первого выпускника...
- Наш человек,- согласно кивнул головой второй член комиссии.- Прирожденный летчик...
Неизвестно, по каким признакам и приметам судили члены комиссии рядовой в общем-то и, казалось бы, ничем не примечательный учебный полет, но в предвидении ноем не ошиблись: тогдашнему курсанту Савицкому предстояло с годами стать одним из наиболее известных в стране летчиков-истребителей. Но кому из нас не хочется похвастать тем, будто он знает свое будущее? Не знал его и Савицкий. Даже обмена репликами на свой счет в тот момент не мог слышать - узнал позже В пересказе курсантов. В тот момент колеса его машины коснулись земли и самолет после короткой пробежки замер на летном поле. Но отголосок состоявшегося разговора все же до него долетел: инструктор подал знак, разрешавший выполнить еще один полет по кругу.
И снова было небо. И власть над ним. И ощущение небывалой пространственной свободы. Но вся эта практичность чувств не мешала Савицкому оставаться предельно сосредоточенным, помогая тем самым уверенно и точно управлять машиной.
Обратило впоследствии внимание на способного курсанта и руководство школы. Да это и не удивительно. Недаром говорят: талант виден за версту. А одаренность Савицкого была настолько бесспорной, что никому и в голову не пришло бы ставить ее под сомнение.
А время между тем летело быстро. В положенный срок состоялся выпуск. Перед строем зачитали приказ, поздравили выпускников с окончанием школы. Тем из них, кому предстояло служить в строевых частях, присвоили четвертую категорию - по два кубаря, как когда говорилось. Савицкий получил шестую категорию и четыре кубика: его оставили в школе инструктором, заодно и преподавателем аэродинамики.
Приметил вскоре молодого летчика и вновь назначенный начальник школы комбриг Богослов.
Однажды Богослов посадил на аэродроме Гумрак истребитель никому не известной здесь конструкции.
Новая машина сразу же приковала к себе всеобще внимание. В глаза прежде всего бросался ее задиристый вид и явно бойцовский характер. Причем столь яркое эмоциональное впечатление складывалось отнюдь не на пустом месте. Широкий лобастый мотор с кольцевым капотом, укороченные крылья и фюзеляж, сравнительно большой киль - все это как бы специально подчеркивало динамичность и мощь боевой машины.
- Зверь! - восхищенно сказал кто-то из столпившихся на квадрате инструкторов. Квадратом среди летчиков называлось специально отведенное место, где собирался аэродромный люд.- Не чета нашим эр-пятым... Что скажешь, знаток аэродинамики?
- Не знаю, не летал, - внешне спокойным, чуть ли не равнодушным голосом отозвался Савицкий. - А вид, конечно, внушительный.
Нарочито сдержанный ответ никак не соответствовал внутреннему состоянию Савицкого. Он в ту минуту, казалось, все бы отдал за возможность поднять в небо новый истребитель. Впрочем, Богослову, успевшему вылезти из машины и подойти к собравшимся, гадать на кофейной гуще было незачем: он отлично понимал, что творится в душе у его подчиненного. Однако карты раскрывать не спешил.
- Хороша птичка? - обратился он ко всем сразу. - Вижу, по сердцу пришлась прекрасная незнакомка! Тем лучше, если так. Не на смотрины пригнал, осваивать новую технику будем...
"Да не тяни ты, - торопил про себя Савицкий, сгорая от нетерпения. - Назови фамилию, и дело с концом!" И Богослов, будто почувствовав обращенную к нему мольбу, помолчал секунду-другую и уже деловым тоном закончил:
- А начнем с вас, Савицкий! Надеюсь, не возражаете? Вот и прекрасно.
Это и в самом деле было прекрасно - облетать новую машину, покорить ее, подчинить себе. Истребитель И-5 по тем временам считался последним словом отечественного самолетостроения: стоявшие на стоянках аэродромов Р-5 ему в подметки не годились. Радовало Савицкого и то, что никто из товарищей не обиделся. Все понимали: не в любимчиках у начальства ходит, просто летает лучше других - оттого и выбор на него пал. Ну а уж если доверили - кровь из носу, но подкачать нельзя...
И Савицкий не подкачал. Сперва чуть ли не наизусть вызубрил за несколько дней инструкции по эксплуатации, а затем взялся за сам самолет. Через пару недель истребитель делал над аэродромом все, что ему положено, а сверх того - собирал всякий раз толпу зевак. Смотрели, как кино: кто ахал, кто чертыхался, кто молча стискивал зубы, но равнодушным не оставался никто.
Наконец, слухи дошли до начальства. Савицкого вызвал к себе комбриг Богослов.
- Летаешь?
- Как приказали, товарищ начальник школы!
- А цирк в воздухе тоже по моему приказу устраиваешь?
- Никак нет. Осваиваю боевую технику.
- Освоил?
- Так точно, товарищ комбриг!
- Ну, пойдем, погляжу...
Последние слова прозвучали более чем многозначительно.
Савицкий понял, что угодил в западню. Куда ни кинь, всюду клин, думалось ему по дороге. Если без затей слетать, по-ученически, зачем тогда Богослова на летное поле притащил? Богослов не только начальник школы, но и сам летчик-истребитель. Чего же на его в глазах тоску зеленую в небе разводить... Ну а если слетать, что называется, на всю катушку, можно и головы не снести. Не в прямом, понятно, а в переносном смысле. Начальник школы, не ровен час, запретить дальнейшие полеты может... Дилемма, что и говорить!
В конце концов Савицкий вопреки поговорке выбрал из двух зол большее. Показал всю программу целиком - без купюр и пропусков по цензурным соображениям. Конечно, если бы он лихачил и лез на рожон, играя на публику, рассчитывать на благополучный исход было бы легкомыслием. Но он не просто гордился профессией военного летчика, а и уважал ее - глубоко и искренне. Поэтому сейчас, как и прежде, он крутил одну за другой фигуры высшего пилотажа, выжимая из боевой машины все, на что она способна, и, может, самую капельку сверх того. Чуть круче, чем надо бы, входил в виражи, чуть ниже, чем принято, выходил из пикирования... Не молоко вожу, не скиснет, думал про себя Савицкий. На то и истребитель, чтобы рисковать в пределах разумного. Без риска же боя не выиграть, победы над врагом не добиться...
Доведись Савицкому высказать подобные мысли вслух, Богослов скорее всего оспаривать бы их не стал. Но сейчас ему было не до дискуссий. Богослов стоял молча, следя за работой своего подчиненного с некоторой долей стоической отрешенности. Временами, правда, широкое его лицо и крепкая шея темнели от прилившей крови, а пальцы, белея от напряжения, мяли и комкали фуражку. В подобные минуты, казалось, он силился что-то сказать, кратко, но исчерпывающе, и даже открывал было в нетерпении рот, однако всякий раз пересиливал себя и от слов воздерживался. То ли из-за неимения подходящего собеседника, то ли, напротив, опасался, что услышит кто-то и не так поймет... А Савицкий, недосягаемый ни для похвал, ни для критики со стороны начальства, продолжал свое: все круче и круче гнул мертвые петли, крутил бочки, стремительно пикировал, выхватывал машину над самой землей... Когда он наконец сел и зарулил самолет на стоянку. Богослова на аэродроме уже не было - ушел, так и не высказавшись.
Мнение начальства Савицкий узнал некоторое время спустя, когда его вместе с инструктором Гориславским пригласили в кабинет Богослова для внеурочной беседы. Впрочем, напрашивались они на нее давно и настойчиво.
- Не надоело писать? - напрямик спросил начальник школы, едва они переступили порог кабинета.- Сколько рапортов подали?
- По шесть рапортов, если с этим считать,- едва приметно кивнул головой в сторону лежавших на столе бумаг Гориславский.- Если честно, надоело писать.
- Зачем же пишете? - сделал удивленный вид Богослов.
- Считаем, что место военного летчика в строевой части,- пояснил Савицкий. И поспешил добавить: - Только вы не думайте, будто нам школа надоела.
- А о чем думать? За нас с вами уже подумали! - перешел на неофициальный тон и Богослов.- Получен приказ отправить в строевые части двух толковых инструкторов. На должности командира звена и командира отряда. Что скажете?
- Толковых инструкторов у нас много,- высказал свою точку зрения Савицкий. Стоявший рядом Гориславский подтверждающе кивнул головой.- Послать есть кого.
- Толковых много,- согласился, усмехнувшись, Богослов.- Но послать надо самых толковых! А таких у меня двое. Гориславского прошу задержаться. А вас, Савицкий, рекомендуем командиром отряда. Служить будете в Киеве. Тамошняя часть укомплектована в основном истребителями И-5. А вы, как помнится, на этой машине даже в цирке работать сможете.
- Почему же в цирке? - хмурясь, возразил Савицкий.- Фигуры высшего пилотажа - основа маневрирования в воздушном бою.
- Да вы не обижайтесь! - рассмеялся Богослов.- Цирк - это искусство; в цирке ремесленничество не держится. А тот пилотаж, что вы тогда показали, тоже искусство. И, уж поверьте на слово, высокое искусство! А насчет воздушного боя - правы полностью и категорически. Словом, верю: не подведете школу!
Киев, большой и шумный столичный город с его древней архитектурой, парками, музеями и театрами, сразу и безоглядно полюбился Савицкому. После захолустного Гумрака, затерявшегося в голой степи, контраст чувствовался особенно резко. Жизнь на новом месте быстро налаживалась, даже новую квартиру получить успел. Спорилось дело и на работе. На Жулянах, центральном аэродроме Киева, размещались на стоянках новехонькие И-5, на которых лучше Савицкого здесь никто не летал и которые он знал так же хорошо, как свои пять пальцев. Во всяком случае, сослуживцы к нему относились с уважением, а к советам прислушивались.
На вопросы, как ему живется на новом месте, Савицкий, улыбаясь, отвечал всем одно и то же:
- Пожалуй, слишком уж хорошо, чтобы это могло долго продолжаться.
Но собственный шутливый прогноз нисколько его не огорчал. Он давно усвоил: служить в армии - значит в известной мере не принадлежать себе самому. У военного человека нет права на выбор. Есть приказ, которому ты обязан подчиняться, независимо от того, нравится это тебе или нет. Личная инициатива может проявляться не в выборе, а лишь в способе выполнения приказа. Не всем это по душе. Но как ни странно, в армии с избытком хватает натур свободолюбивых, причем именно там в особой цене люди самобытные и самостоятельные. На поле боя требуются солдаты, одухотворенные идеей, думающие и инициативные. Впрочем, противоречие здесь чисто внешнее. Дисциплину, как и свободу, можно в этом смысле определить одинаково - осознанная необходимость. Ведь дисциплина в армии не самоцель, а средство сохранения постоянной боеготовности и боеспособности. Одним словом, военного человека дисциплина не тяготит, а является естественной и неотъемлемой частью его жизни.
И все же приказ перебазироваться на новое место оказался для многих как снег на голову. Авиационной бригаде предстояло в сжатые сроки преодолеть многотысячекилометровый путь от Киева до глухого таежного села Поповка на Дальнем Востоке. Нашлись, понятно, такие, кому столь внезапное и столь длительное путешествие пришлось явно не по вкусу.
- Накаркал! - мрачно сказал Савицкому один из летчиков.- Бросай все к чертовой матери и тащись через всю страну неизвестно куда и неизвестно зачем.
- Не на меня пеняй, на японцев,- усмехнулся Савицкий.- Они виноваты. Не сидится им на месте - крупные силы в Манчжурии сосредоточивают. В общем, не на увеселительную прогулку отправляемся.
- Война, что ли? - встревоженно спросил собеседник.
- Война не война, но обстановка на Дальнем Востоке обостряется. Пробуют нас на прочность японцы.
Вечером того же дня необходимую ясность внес комиссар бригады Романов:
- В последнее время со стороны японской военщины участились случаи провокаций, а также нарушения наших государственных границ. О приказе вы знаетe. Едем выполнять боевое задание!
Несколько фраз, сказанных Романовым, исчерпывали ситуацию. Такие слова, как "приказ" или "боевое задание", в среде военных людей не нуждаются в комментариях. Суть их предельно ясна. Все остальное - детали. С ними ознакомят тех, кому это положено знать по службе.
С Киевом расставаться было жаль Но в армии подобные эмоции в расчет не принимают. Место солдата не там, где ему нравится, а там, где он необходим Крупную воинскую часть, каковой являлась авиационная бригада, погрузили в эшелоны, и они один за другим отправились в долгий путь. Ехать предстояло через всю страну.
Как ни кратко было напутственное слово комиссара бригады Романова, речь командующего военно-воздушными силами Приморской группы войск Фроловского, когда эшелоны с людьми и техникой прибыли на место, оказалась еще короче:
- С благополучным прибытием в наши края' - с хорошо выверенной долей радушия произнес он И тут же, без паузы, перешел к делу: - Прошу слушать и запоминать.
Фроловский, ступив сапогами в снег, сделал по целине несколько шагов и, тыча на ходу в стороны рукой, бесстрастно давал пояснения:
- Это вот аэродром... Здесь - столовая, тут - командирский клуб... А там в сторонке - городок, где будете жить, ну и казармы для красноармейцев ..
Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина с вклинившимся в нее куском нетронутой дальневосточной тайги. Все остальное - и клуб, и казармы, и городок - существовало лишь в воображении комдива. Но Фроловского это отнюдь не смущало. Как человек военный, он не стал тратить попусту время на разъяснение того, что и так понятно, и лишь добавил:
- На первое время дам брезентовые палатки.- И помолчав, с едва приметным сожалением в голосе закончил: - Дал бы больше, да нечего. Впрочем, ничего страшного - обживетесь.
Крепкие в здешних местах морозы ждать не заставили. Брезентовые палатки от них, естественно, спасти не могли. Понадобилось утепление. Засыпали доверху снегом и окатили из ведер водой - трудов на копейку, а шуба получилась знатная. На первый слой нарастили другой, за ним третий - пока стены палаток не достигли полуметровой толщины Буржуйки калили добела - дрова в тайге дармовые, экономить нет надобности. И все же с трескучими здешними морозами приходилось ухо держать востро. Пока в буржуйке огонь - жить вполне даже можно. Но чуть зазевайся, не подложи вовремя дровишек - и вода в ведре льдом покроется, и сам вмиг воспаление легких схва-1ишь. Потому у печей дежурили круглосуточно, по очереди. Одни спят, другие всю ночь в топке шуруют...
Солдат на трудности не обидчив. Человек и вообще-то устроен так, что если уж обижается, то не из-за того, что ему плохо, а от того, что несправедливо с ним обошлись. А про солдата что говорить! На пулю, на смерть не жалуется; на холод пенять и вовсе смешно - не дома на печи, на то и служба.
Случалось, правда, разморит кого возле буржуйки да кинет в сон. Отдыха после вынужденных ночных дежурств никому не полагалось. Устраивались как могли. Первыми завели рационализацию в палатке Савицкого. Идея возникла чисто техническая. Савицкий предложил использовать высокий коэффициент теплового расширения алюминиевой проволоки. Метровый кусок ее приспособили одним концом к печке, а другой, нарастив его предварительно парашютной стропой, закрепляли с помощью бельевой прищепки на мочке уха очередного дежурного. Если тот задремал и дрова прогорали, то проволока остывала и, становясь короче, тянула задремавшего за ухо. А тот, проснувшись, спешил подкинуть в печку дровишек.
Конструкция эта вскоре получила всеобщее признание и стала именоваться коротко и звучно: СБЛ - связь буржуйки с летчиком.
Использовались и другие оригинальные новшеств Правда, в рекламе большинство из них не нуждалось! Скорее наоборот. Старались, чтобы не бросалось в глаза начальству. Однако службу летчикам они скрашивали. Особенно на дежурствах. Казармы и военный городок, обещанные Фроловским, построили позже а вот летное поле, выкорчевав коряги да пни, оборудовали в ту же зиму. Боевое дежурство требует, чтобы летчик ни на секунду не отлучался из кабины истребителя. Кабины же не обогревались и температура там мало чем отличалась от наружной. Кто-то придумал брать с собой резиновые грелки с кипятком которые хоть немного, но поднимали градус окружающей среды. И для полного комфорта летчик протягивал в кабину десятиметровый (в радиусе десяти мет ров запрещалось все пожароопасное) резиновый шланг на другом конце которого механик прилаживал мундштук прикуренной папиросы. Летчик таким образом но только мог согреваться с помощью грелок снаружи но и изнутри - затягиваясь из шланга теплым табачным дымом. Даже некурящие стали баловаться табачком: и мороз мягче, и дежурство быстрее идет.
Савицкий табачного дыма терпеть не мог, зато холод переносил стойко. Как, впрочем, дождь, ветер, промозглую слякоть и прочие тяготы солдатской жизни - здоровье к тому времени он успел накопить отменное. Не то чтобы подковы гнул или кочергу завязывал зато неутомимостью в работе, неисчерпаемым запасом сил и не знающей устали выносливостью мог бы если захотел, похвалиться перед многими. И все ж при явном переизбытке физических и душевных сил Савицкий, как это нечасто случается, обладал ясным резвым умом и уравновешенным характером. Чело-иск, как говорится, бросался в глаза. Во всяком случае, когда Савицкого назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения, ему едва исполнилось двадцать шесть.
Отряд представлял собой самостоятельную воинскую часть с собственным политотделом и тыловой службой. На вооружении находилось сразу несколько типов боевых машин: Р-5, P-Z, И-15, И-16 и даже пара P-6. С некоторыми из них Савицкий до этого дела не имел, и ему предстояло осваивать их заново. Что его, впрочем, ничуть не тревожило - в своем летном искусстве, в способности подчинить себе любой самолет он нисколько не сомневался. Заботило другое. Воинская часть - сложное разветвленное хозяйство. Да к тому же расположенное в несусветной глуши, куда и летом и зимой одна дорога - приток Амура, межная река Зея. Правда, палатки "утеплять" там нужды не было - жили в бревенчатых бараках, добротно срубленных из дармового таежного леса. Зато в| остальном - только успевай поворачиваться. Горючее, боеприпасы, запчасти, обеспечение людей всем необходимым, включая еду и одежду,- все это целиком ложилось на плечи двадцатишестилетнего командира. Но главное, конечно, боеготовность и несение боевого дежурства. Тут скидок на молодость не было и не могло быть. А с климатом местным шутки плохи. Морозы стояли собачьи - под сорок градусов и выше. Дa вдобавок сильные, надолго задувавшие ветра. И аэродром, и стоянки с самолетами заметало глубоким снегом, и взлетать порой приходилось как бы из узких ущелий, прорубленных в высоченных сугробах.
В армии, как известно, порядки простые: младший подчиняется старшему, а командир отвечает за всех. И за все. Неизвестно, как бы справился вновь назначенный командир части с многочисленными и новыми для себя обязанностями, если бы не заместитель по тылу П. И. Игнатов. Опытный тыловой работник, он за долгие годы армейской службы успел многое повидать и многому научиться. В свои тридцать девять лет он тогда казался Савицкому весьма даже пожилым человеком, чуть ли не стариком, и потому разносторонним опытом своего зама по тылу пользовался щедро и без оглядки. И Игнатов, надо сказать, ни разу не подвел своего командира за все полтора года их совместной службы. Он считал своим наипервейшим долгом освободить его от мелких, но отнимающих уйму времени повседневных забот, с тем чтобы тот всецело мог посвятить себя основному делу - повышению боеспособности части.
А здесь тоже хватало своих проблем. Одной из них Савицкому виделся крупный пробел в программе боевой подготовки. Речь шла об учебных стрельбах. Летчики стреляли только по наземным мишеням. В основном это были силуэты автомашин, нанесенные тем или иным способом на землю. Способ, понятно, особой роли не играл. Куда важнее то, что "грузовики" эти не ехали, а стояли. В реальных же боевых условиях вряд ли кому придет в голову стать пнем на дороге и ждать, когда тебя расстреляют с воздуха. Иными словами, цель в бою чаще всего движется, и стрельбу, следовательно, надо было отрабатывать по движущимся мишеням. Так, по крайней мере, рассуждал Савицкий.
Рядом с аэродромом лежало таежное, а потому пустынное озеро Гусиное. И когда лед весной растаял, Савицкий решил оборудовать на нем полигон для стрельб с воздуха. Раздобыл где-то списанный за ветхость катер и концы старого стального каната. Куски связали, прицепили к катеру тросом плот, а на нем смастерили макет грузовика - мишень теперь мчалась по воде с большой скоростью.
Результативность стрельб сразу же снизилась. Впрочем, мазал лишь сам командир части. Никого другого к стрельбам по движущейся мишени Савицкий пока не допускал. Хотел сперва самостоятельно отработать методику, а уж потом включить ее в программу боевой подготовки.
Летчикам это не нравилось. Им тоже не терпелось попробовать свои силы, тем более что у командира меткость стрельбы день ото дня росла. Приехавшему в часть бригадному комиссару Шуляку затея Савицкого пришлась не по вкусу совсем по другим соображениям, о которых, впрочем, он предпочитал не распространяться. То есть внешне он их сформулировал, обвинив командира инспектируемой им части в воздушном хулиганстве. Но это был всего лишь предлог. Смешно называть хулиганством стремление командира повысить у себя в части качество боевой подготовки. Кому-кому, а кадровому военному, да еще в звании бригадного комиссара, это должно было быть известно лучше других. Истинная причина, как поговаривали между собой летчики, сводилась к элементарной перестраховке, к нежеланию брать на себя ответственность.
Однако вынести на партийное собрание разбор "персонального дела" коммуниста Савицкого Шуляку ничто не мешало: подпевал у начальства всегда хватает, да и инициатива, как теперь шутят, наказуема - особенно, если она снизу и без согласования с начальством. Савицкий, не понимая толком, в чем его обвиняют, поначалу попросту растерялся. А когда вслед за Шуляком выступил командир взвода охраны и, пересказав на свой лад доводы бригадного комиссара, прибавил от себя, что настоящий коммунист хулиганством в воздухе заниматься не будет, Савицкий и вовсе упал было духом - так и из партии недолго вылететь, подумалось ему. Но оправдываться не стал. Да и что можно сказать в ответ на подобные измышления? За него нашли нужные слова летчики отряда.
- Не осуждать здесь Савицкого надо, а благодарность вынести! - высказался один из них.- За верное понимание задач боевой подготовки.
- Он же учебные стрельбы к реальным условиям боевых действий приблизить хочет,- поддержал другой.- Как лучше врага бить, учит.
- Пока что сам учится, а нам не дает! - выкрикнул кто-то с места.- Вот и вся его ошибка. Других ошибок нет!
В заключение взял слово комиссар отряда Степанов:
- Я так понимаю: благодарность Савицкому выносить рано. А спасибо сказать в самый раз! Стрельба по буксируемому плоту - вещь полезная и своевременная. Важно лишь, чтобы командир не только сам умел стрелять по движущимся мишеням, а чтобы поражать их без промаха научился весь летный состав отряда.
В общем, несмотря на давление Шуляка, партийное собрание не позволило сбить себя с толку и постановило включить стрельбы по движущейся цели в программу боевой подготовки. А сам плот с макетом, прицепленный тросом к катеру, летчики в шутку окрестили водоплавающей мишенью имени Шуляка.
Воды, кстати, в здешних краях хватало. И когда молва о новшестве разошлась по округе, сыскалось немало желающих перенять опыт. Командиры соседних частей, в расположении которых имелись озеро или река, приезжали советоваться, как проще и быстрее оборудовать у себя полигоны для стрельбы новым способом, а заодно и перенять методику их выполнения.
Нельзя сказать, чтобы после этой истории Савицкий стал особо заметной личностью, но известность его как толкового инициативного командира росла. Дальний Восток хотя и велик, но не числом людей, а немеренными землями. На человека, да еще на толкового, здесь всегда особый спрос. Как бы там ни было, а в 61-м отдельном отряде особого назначения Савицкий не засиделся. Вскоре его назначили заместителем командира, а затем и командиром полка.
Правда, 3-й истребительный полк, которым теперь предстояло командовать Савицкому, пользовался далеко не лучшей репутацией. На всех совещаниях и конференциях его поминали недобрым словом: и дисциплина разболтана, и аварийность одна из самых высоких. Но полк, каким бы он ни был, все же полк! Командовать полком - служба нелегкая, но в армии одна из самых почетных. Так по крайней мере считалось в среде военных, так считал и Савицкий. Однако почет почетом, но и мера ответственности велика... Особенно если учесть молодость да впридачу крайне невеликое для такой должности звание.
Со званием, вообще говоря, получалась неувязка. Савицкого как бы понизили в чине. Еще в училище на петлицах у него красовалось четыре кубика, а тут - после введения в декабре тридцать пятого персональных воинских званий - вдруг осталось два. Из майора "разжаловали" в старшего лейтенанта. Впрочем, пострадал не он один. Половина офицеров ходила в "разжалованных". При присвоении новых званий учитывали не занимаемую должность, а выслугу лет. Кто помоложе, тот и остался внакладе. Вот и получилось, что в полку оказалось немало подчиненных старше чином своего командира.
Савицкого в те дни куда больше волновали не вопросы субординации, а существо дела. Полк надо вытягивать из отстающих - это ясно. Вопрос в том с чего начать, за какое звено в первую очередь ухватиться, чтобы вытащить затем всю цепь? Готовых ответов не было, их предстояло находить самому.
Начал Савицкий с того, что, выстроив в честь знакомства полк, сказал перед строем речь, состоявшую из пяти слов. Да и те произнес не сразу.
Сперва он молча влез в кабину "ишачка" и открутил над аэродромом такой каскад фигур высшего пилотажа, что кое у кого из стоящих внизу взмокли от напряжения гимнастерки - переживали не за командира в частности, а за летное мастерство вообще.
Это, по существу, и была тронная речь Савицкого.
А перед строем, как уже упомянуто, он сказал только пять слов. Зарулил после посадки самолет на стоянку, вылез из машины, подошел к летчикам и, мельком оглядев лица, сказал:
- Вот так и будем летать.
Это был не приказ, а констатация факта. Предполагалось как бы само собой разумеющееся, что летчики на то и летчики, чтобы летать. Причем если уж летать, то летать только хорошо. Плохо летать просто не имеет смысла.
И большинство поняло, что прежней жизни наступил конец. А еще почувствовали, что это их радует. Одних больше, других меньше. Но радует. Им и самим, оказывается, осточертело ходить в отстающих. Что они, хуже других?
Савицкий искренне верил: ничуть не хуже. Он подозревал, что в любом разболтанном коллективе лодырей и разгильдяев всегда меньшинство. Большинство же и хочет, и умеет работать, но ему мешают. Вот на это большинство и следовало опереться. Разжечь в нем священный дух соревновательности. А вместе с тем подкрепить пробудившиеся надежды реальным делом.
Прежде всего требовалось повысить роль командиров звеньев, экипажей и других мелких подразделений: ответственность - следствие самостоятельности. А там, где возникает ответственность, крепнет и дисциплина. Она становится внутренней потребностью коллектива: никто не потерпит, чтобы из-за одного-двух бездельников шла насмарку выполненная остальными работа.
Менялась исподволь и общая обстановка в полку. Савицкий при поддержке растущего день ото дня числа единомышленников постепенно вводил в обиход новую шкалу ценностей. То, что раньше считалось лихостью или высшей степенью мужества, теперь стали называть позерством и верхом глупости. В расхлябанности и безалаберности видели не независимость характеров, как прежде, а неспособность взять себя в руки, поставить дело на грамотную, профессиональную основу. Взамен бахвальства все чаще можно было услышать: наш экипаж, наше звено, наша эскадрилья...
Нельзя сказать, что все эти благотворные изменения происходили оттого, что новый комполка затянул до отказа гайки, использовал в максимальных пределах данную ему немалую власть. Скорее, наоборот, Савицкий опирался не столько на авторитет власти, сколько на авторитет дела, считал, что оно говорит само за себя. Стремился по-прежнему действовать личным примером. В авиации для подобных случаев существует специальный термин: делай, как я! А это в свою очередь подразумевает превосходство ведущего над ведомым, лидера - над теми, кем он руководит и кто идет следом. Сперва научись сам, а уж потом учи других... Савицкий высоко ценил гордый и мудрый смысл этого девиза. Поэтому прежде чем что-либо спрашивать с подчиненных, он прежде всего спрашивал с самого себя. Причем спрашивал по самому высокому счету. Первым брался за наиболее трудное и сложное, первым жертвовал личным ради общего. И люди видели это, видели и ценили. И потому, когда он говорил: наш полк, они вкладывали тот же смысл в слова - наш экипаж, наше звено, наша эскадрилья.
Они так говорили, потому что так чувствовали. А чувствовали так потому, что научились ценить ту общность, которая их связывала, и то дело, которое они сообща делали...
Жизнь и сложнее и проще рецептов. Многое тут зависит от выбранной позиции. Точка зрения Савицкого была предельно ясна: полк, которым ему доверили командовать, обязан вернуть себе доброе имя. Иначе он окажется плохим командиром. Как говорится: или - или! Третьего не дано...
И настал день, когда после очередного инспектирования 3-й истребительный полк получил высшую оценку по всем разделам учебно-боевой и политической подготовки, а вместе с тем - первое место и переходящее Красное знамя Военного совета 2-й Отдельной Краснознаменной армии.
Рассчитывал ли на такое двадцативосьмилетний командир полка, лейтенант Савицкий? Скорее всего нет. Он просто об этом никогда не задумывался. Его заботили вещи куда более существенные и вместе с тем прозаичные: не гипотетический праздник, а повседневные, наполненные до краев работой будни полка.
Приятной неожиданностью оказалось и необычно щедрое материальное поощрение, которым сочло нужным отметить личный состав полка командование. Савицкому вместе с комиссаром Федоровым вручили по легковой машине - по знаменитой в те годы "эмке". Командиры эскадрилий стали обладателями мотоциклов с колясками - тоже немалая редкость по тем временам. Каждый из летчиков получил золотые наручные часы, а техники - серебряные карманные.
- Жаль расставаться будет,- сказал Савицкому комиссар полка Федоров.- А придется. Жди повышения, командир!
Савицкий посчитал было разговор шуткой. Но ошибся. Комиссар смотрел на вещи со стороны, а потому видел дальше. Он понимал, что способному человеку почивать на лаврах никто не даст. Так оно и случилось: Савицкого назначили командиром 29-й истребительной дивизии.
Карьера, что и говорить, головокружительная. Тем более если не забывать одно немаловажное обстоятельство: 3-й истребительный полк, как прежде 61-й отдельный отряд, дислоцировался на берегу Зеи, то есть не возле областного центра на глазах у высокого начальства, а в таежной глуши, куда заглядывать высокому начальству приходилось нечасто. Напомнить о себе Савицкий мог лишь одним-единственным способом - проявив выигрышным образом собственные деловые качества.
Однако новому комдиву 29-й истребительной, куда входило пять полков, тогда было не до отвлеченных рассуждений. На него тотчас навалились вопросы чисто практические. На вооружении дивизии в основном находились самолеты И-16, или "ишачки", как их любовно называли летчики. Однако промышленность уже приступила к серийному выпуску более совершенных истребителей ЛаГГ-3, которые стали поступать в полки дивизии. Несмотря на то что ЛаГГ-3 и по вооружению, и в скорости намного превосходил И-16, часть летчиков встретила истребитель без особого восторга. И тяжеловата, дескать, новая машина, и в управлении неоправданно сложная. Было ясно, что необходимо ломать вредные настроения.
Савицкий не стал долго раздумывать и поступил как всегда просто, идя к цели наикратчайшим путем. Собрав на центральном аэродроме руководящий состав всех пяти полков, он поднял ЛаГГ-3 в воздух и показал все лучшее, на что способен новый истребитель.
- Какие будут претензии? - лаконично спросил он, закончив свою общеобразовательную программу.- Только конкретно?
- Ну если конкретно, то надерет ему "ишак" хвоста! - сделав шаг вперед, сказал один из командиров полка Печенко.- Скоростишка у него, конечно, приличная. Но И-16 маневреннее.
Это надо было принимать как вызов. Да Печенко и не скрывал своих намерений решить завязавшийся спор в воздухе, в учебном бою. Савицкого это вполне устраивало. Больше того, как раз на подобный исход дела он и рассчитывал.
- Надерет, говоришь? Ну, тогда по машинам! У "ишачка" скорость 462 километра в час, у ЛаГГ-3 существенно больше - 549. Исход поединка был предрешен заранее. Что только ни пытался делать Печенко, комдив неизменно заходил ему в хвост и сидел там сколько хотелось. Если бы бой был не учебным, самолет Печенко давно бы превратился в горящее решето - не помогали ни пресловутая маневренность, ни легкость управления. Но Печенко не спешил смириться с поражением. Оторвавшись на глубоком пикировании, он круто полез вверх, стремясь набрать высоту для атаки. Но у ЛаГГа скороподъемность выше, и преимущество в высоте вновь у Савицкого. После переворота он опять легко заходит машине Печенко в хвост. Горючее на исходе, пора садиться.
- Что теперь скажешь? - спрашивает на земле Савицкий.- Небось со счету сбился, сколько раз я тебя срезать мог? Или не до арифметики было?
Печенко молчит. Всем ясно, что крыть ему нечем. Только вот Горлов, еще один командир полка, кажется, остался при особом мнении: такого чужими шишками не убедишь, ему непременно надо набить свои. На что рассчитывает, непонятно, но успокоиться никак не может. Считает, видно, что Печенко просто не повезло. Савицкий, как летчик, хорошо понимает, что переубедить Горлова можно лишь одним способом, и, махнув рукой, идет к машине. Залить баки - недолго.
Горлов, разумеется, тоже получил свое. Но главное - среди собравшихся на аэродроме не осталось ни одного скептика. Всех теперь интересует лишь один вопрос: когда ЛаГГи начнут поступать в достаточном количестве? Претензий к новому истребителю больше ни у кого нет.
Савицкий к тому времени твердо взял за правило убеждать и других, и самого себя по возможности не словом, а делом. Он не чурался никакой работы, стремился, что называется, все пощупать собственными руками. Такой метод чаще всего приносил ощутимую отдачу.
Когда, например, вслед за ЛаГГ-3 в дивизию начали поступать модернизированные истребители И-153 с ракетным вооружением, дело поначалу не заладилось. Подвешенные под крыльями "эрэсы" действительно оказались грозным оружием, способным любую подходящую цель разнести в щепки. Но беда в том, что реактивные снаряды в цель не попадали, а регулярно ложились в стороне от нее. Савицкий пробовал стрелять сам; наблюдал, как ведут стрельбы по наземным мишеням другие летчики; не оставлял в покое инженера по вооружениям Лившица... Короче, не отступал от дела до тех пор, пока не выяснилось, что виной всему не сами реактивные снаряды, а градуировка на прицелах, рассчитанных на стрельбу из обычных пулеметов. Новое же оружие требовало корректировки. Послали, как положено, в Москву запрос, но времени на переписку терять не стали: решили справиться своими силами. Провели дополнительные стрельбы, уточнили путем подбора точки, соответствующие расстояниям до мишени, нанесли их на прицел. Теперь "эрэсы" точно ложились в цель, оставляя всякий раз от нее лишь мокрое место. Новое оружие действовало безотказно.
Схожая история произошла и с первым отечественным радиолокатором конструкции Слепушкина РУС-1. Савицкий сразу понял те преимущества, которые несет с собой новая техника. Именно радиолокаторам предстояло стать главным звеном управления самолетами во время воздушного боя. С их помощью можно было определить курс самолета противника и расстояние до него. К сожалению, экспериментальная установка оказалась излишне громоздкой, эксплуатация ее - крайне сложной. Однако Савицкий упорно продолжал тренировки, пока не разобрался во всем сам и не наладил процесс дальнейшей передачи опыта.
Но освоить радиолокационную технику - одного этого было недостаточно. Тем более что серийное ее изготовление представлялось делом хотя и близкого, но будущего. Савицкого же (и разумеется, далеко не его одного) волновал сегодняшний день. Время стояло тревожное. Японская военщина наращивала и без того немалые силы Квантунской армии; часть ее аэродромов была вплотную придвинута к нашим границам, что давало возможность потенциальному противнику нанести внезапный бомбовый удар по нашим тыловым объектам. Впрочем, какому там потенциальному! Бои за Халхин-Гол и озеро Хасан уже позади. Вчера провокации, сегодня усиленная подготовка к войне, а завтра?
Савицкому давно не давала покоя мысль, что на случай войны необходимы надежно защищенные от нападения с воздуха командные пункты. Лучше подземные. Именно они обеспечат возможность эффективно управлять авиацией в боевой обстановке.
Естественно, что идея эта приходила в голову не одному Савицкому. Она буквально витала в воздухе. Надо было лишь кому-то начать...
Однако когда Савицкий впервые вынес ее на обсуждение командного состава дивизии, помимо явных сторонников, нашлись и ярые противники. Одним из них оказался бригадный комиссар Шаншашвили, с которым комдив до сих пор, казалось бы, отлично ладил. Тем неожиданнее оказалось для него сопротивление своего первого помощника.
Впрочем, возражения вызвала не сама мысль строить подземный командный пункт, а предложение вести строительство собственными силами.
- А специалисты где? А материалы? А необходимые средства, наконец? - возбужденно перечислял Шаншашвили.- Наивно, командир! Напрасно горячку порешь. Ясно же: самим не справиться, настоящие строители нужны...
- А где их взять в наших-то местах, строителей? - возразил начальник штаба полковник Пинчев.- Легче иголку в стогу сена найти.
- Запорем стройку! - стоял на своем Шаншашвили.- Что касается меня, так и запишите: категорически против.
- Так и запишем,- спокойно согласился Савицкий.- Ты только не волнуйся. Доложу на днях о твоем особом мнении члену Военного совета Желтову. А подготовку к строительству начнем не откладывая - японцы нас ждать не станут.
- КП не баня, нельзя в таком деле самодеятельностью заниматься,- недовольно буркнул Шаншашвили.- Слепому ясно.
- Я хоть и зрячий, а другого выхода не вижу,- подвел итоги разговору начальник политотдела Соколов.- Самим строить будет трудно - это верно. Но больше некому! Разве не так?
- Именно так! - с нажимом в голосе поставил последнюю точку Савицкий. И, обернувшись к Соколову, распорядился: - А руководство стройкой поручи своему заместителю. Он в этих делах ориентируется.
Случилось так, что именно бригадному комиссару Шаншашвили суждено было в ближайшем времени стать самым рьяным энтузиастом строительства, хотя, понятно, ни сам он, ни кто другой не могли предположить подобного поворота событий.
Член Военного совета А. С. Желтов, а вслед за ним и командующий Дальневосточным фронтом И. Р. Апанасенко инициативу Савицкого поддержали.
- Дело нужное,- без обиняков высказался герой гражданской войны Иосиф Родионович Апанасенко.- Откладывать незачем. И сами поможем, и других заставим. В общем, в обиду не дам.
Савицкий вышел от командующего окрыленным: уже начатый самострой получил официальное одобрение. Теперь можно было развернуться вовсю, и Савицкий по своему обыкновению готовился с головой окунуться в воплощение своего замысла. Но судьба на сей раз изменила ему, приготовив ловушку в таком месте, где он ее никак не ждал.
В самый разгар строительства ему зачем-то понадобилось в полк Печенко. Полетел, как всегда, на И-16. Под крылом лежал скованный льдом Амур, а тайгу по обоим берегам успело засыпать глубоким снегом - осень в здешних краях короткая, пролетела, будто и не было. Впереди по курсу показалась небольшая деревенька, которую Савицкий приметил по высоким столбам дыма, вертикально поднимавшимся над крышами домов. Отличная погода, безветренная, подумалось Савицкому, самая что ни на есть летная, меньше чем через час буду на месте... Не подвела их погода. Подвел мотор. Планируя в сторону открывшейся среди деревьев заснеженной полянки, Савицкий и не думал выпускать шасси - садиться в подобных условиях можно было только на брюхо.
Приземлился мастерски. Единственный след от посадки - глубокая борозда в снегу от скользнувшего юзом фюзеляжа: самолет встал посреди тайги без единой царапины или вмятины. После можно будет организовать санный поезд и доставить машину по Амуру до нужного места. А пока Савицкий вылез из кабины, огляделся, прикинул направление и побрел, проваливаясь выше колена в снег, в сторону деревни. Ходить пешком он любил и умел - заядлый охотник! Но здесь, хоть и без подсумка, и без ружья, а из сил выбился куда раньше, чем показались недалекие вроде бы, когда глядишь сверху, деревенские избы. А тут еще на пути подвернулась поваленная ветром ель такого могучего размера, что отдохнуть на ее стволе можно при желании даже лежа, будто на полатях. Лег на минутку - только чтобы перевести дух, но сном сморило еще скорее. Когда проснулся, сразу сообразил, что не избежать беды. Мокрый от пота меховой комбинезон заледенел и стал жестким, в груди резкая боль, усиливавшаяся при каждом вдохе, ноги от слабости как ватные. Кое-как встал, а идти уже не смог. И вдруг где-то неподалеку приглушенный расстоянием собачий лай! Мужики, которые его подобрали, после рассказывали, что всего-то с версту или чуть больше до ближайших от тайги изб оставалось...
Лечили долго. Диагноз - двустороннее крупозное воспаление легких. Исход чаще всего летальный, антибиотиков тогда открыть еще не успели. Выручили железный организм и молодость. А еще, пожалуй, Шаншашвили. Точнее, его победные еженедельные отчеты об успешном ходе строительства - именно они опережали в своем лечебном действии и аспирин, и банки, которыми пользовали больного врачи. Кроме аспирина да банок, иных средств против пневмонии тогда не существовало. Но Шаншашвили тем не менее и в мыслях не допускал, что комдив, самолично начавший стройку, не увидит ее окончания. Так не бывает, говорил он всякий раз врачам. А Савицкий, лежа на койке, подтверждающе кивал головой. Так они вдвоем и одолели болезнь.
К тому времени, когда Савицкий окончательно встал на ноги, КП дивизии был построен, а командующий Дальневосточным фронтом И.Р. Апанасенко, проинспектировав готовый к эксплуатации объект, распорядился возводить такие же во всех остальных дивизиях.
- Молодец, командир! Молодец, что меня не послушал,- сказал как-то Шаншашвили.- Какой КП отгрохал! Пусть теперь сунутся японцы, не страшно...
Войну здесь ждали с Востока. Квантунская армия насчитывала к весне сорок первого свыше семисот тысяч человек, продолжая увеличиваться. Японский милитаризм все громче и все откровеннее бряцал оружием.
Но война пришла с запада.
Утром 22 июня 1941 года в кабинете начальника штаба дивизии полковника Пинчева зазвонил телефон. Сидевший у начштаба Савицкий взял трубку аппарата спецсвязи. Голос, послышавшийся на другом конце прямого провода, принадлежал начальнику штаба Дальневосточного фронта генералу И. В. Смородинову.
- Война, товарищ Савицкий,- отчужденно-официальным тоном сообщил генерал.- Германия напала на Советский Союз и ведет боевые действия по всей западной границе. Вам надлежит срочно явиться к командующему вместе с комиссаром и начальником оперативного отдела.
"Все-таки Германия,- подумал Савицкий, кладя трубку.- Германия! Несмотря на пакт о ненападении... Ну что ж, если бои ведутся на западной границе, значит, надо ехать на запад..."
Но на запад не пускали.
На столе у Апанасенко росла груда рапортов с просьбой об отправке на фронт. Туда же он положил и рапорт Савицкого.
- Думаешь, один ты такой умный? Вон их у меня сколько! - прижал он тяжелой ладонью пухлую пачку бумаг.- Не торопись. Здесь тоже не посиделки.
Ответ не устраивал Савицкого, но формулировка показалась ему подходящей, и он охотно пользовался ею при схожих обстоятельствах у себя в дивизии. Но в середине декабря он наконец добился своего, оказавшись в вагоне поезда, шедшего туда, где лилась кровь и рвались снаряды. А бои в эти дни шли уже под самой Москвой.
В Москву повезло вырваться в командировку. Впрочем, Савицкий не сомневался, что назад, на Дальний Восток, возвращаться ему не придется. Уж как-нибудь да зацепится за нужного человека, уговорит отправить на фронт. Хоть эскадрильей, хоть звеном командовать, лишь бы воевать! Он же не только командир дивизии. Он летчик. И летает на всех типах отечественных истребителей.
Правда, на Дальний Восток ему вернуться все же пришлось: его вновь повысили в должности, назначив командующим ВВС 25-й общевойсковой армии. Но во-первых, он вернулся с боевым орденом на груди, а во-вторых, принял новую должность, чтобы тут же сдать дела и вернуться на фронт. Пост командующего дал возможность напрямую связаться с Москвой и добиться удовлетворения своего ходатайства. Таким образом Савицкий первый и последний раз в жизни использовал свое служебное положение в заведомо личных целях. А цель у него была одна - бить в небе фашистов.
- Согласен принять дивизию? - услышал он однажды в трубке долгожданный вопрос из Москвы.- Ну и прекрасно. Сдавай дела и вылетай первым же транспортным самолетом.
А через несколько дней, в конце мая сорок второго, он уже был под Ельцом, где не мешкая вступил в должность командира 205-й истребительной авиадивизии, входившей в состав 2-й воздушной армии под командованием генерала С. А. Красовского.
Материальную часть дивизии составляли истребители конструкции Яковлева и американские "аэрокобры". Летчики, как не без удивления выяснил Савицкий, предпочитали отечественной технике машины, полученные из США по ленд-лизу. Сам он успел полетать и на "аэрокобрах", и на английских "харрикейнах", твердо убедившись, что ни те ни другие не могут составить серьезной конкуренции нашим "якам".
Як-1 зарекомендовал себя одним из лучших фронтовых истребителей, который зимой 1941/42 года предполагалось использовать против только что появившихся немецких Ме-109ф. А это была серьезная машина. Немцы значительно улучшили ее летно-тактические характеристики. Однако при равной скороподъемности Як-1 удерживал за собой пусть незначительное, но все же преимущество в скорости, особенно заметное на высотах около трех тысяч метров, а также обладал по сравнению с немецким истребителем лучшими характеристиками при горизонтальном маневре. С учетом этого в штабе ВВС и подготовили директиву, где Як-1 назывался наиболее пригодной для боя с Ме-109ф машиной.
Савицкий сознавал, что необходимо как можно скорее избавить летчиков от вредных предубеждений: союзники нередко присылали устаревшую технику, с помощью которой войны не выиграешь. Да и в количественном отношении поставки эти представляли лишь каплю в море.
Требовалось, словом, что-то срочно предпринять. Тем более пристрастие к "аэрокобрам" питали не только рядовые летчики, но и часть командного состава полков.
- А чем плох американский истребитель? - искренне недоумевая, спросил один из командиров полка, подполковник Сопрыкин.- Взять, к примеру, нашего аса, капитана Силина. Дай бог как воюет. И именно на "аэрокобре".
- Вот и подготовьте мне с ним учебно-показательный бой,- предложил Савицкий.- Да соберите на аэродроме летчиков. Пусть поглядят.
- А ваша должность? Ваше звание? - откровенно изумился Сопрыкин.- Что потом летчики говорить станут?
Савицкий понял, что комполка нисколько не сомневается в неминуемом и сокрушительном поражении командира дивизии. Значит, и впрямь неплохой летчик этот капитан Силин, подумалось ему. А сейчас именно такой и нужен...
- Вы за мой авторитет не переживайте,- усмехнулся Савицкий.- Он мне и самому небезразличен. Как, впрочем, и авторитет нашей отечественной техники, которая по непонятным причинам у вас в полку явно не в почете.
Савицкому припомнились недавние бои под Москвой и неожиданное задание, которое он получил непосредственно от командующего Западным фронтом - генерала армии Жукова. Георгий Константинович поручил ему возглавить ударную авиагруппу для уничтожения штаба одного из армейских корпусов противника. Это была дерзко задуманная операция, за удачное выполнение которой Савицкий и получил свою первую боевую награду - орден Красного Знамени. Тогда тоже зашла речь об использовании американских истребителей. Но Савицкий от них категорически отказался...
- Везет командированным! - сказал, узнав о задании, подполковник Самохвалов, командир полка из авиагруппы генерала Сбытова, в частях которого Савицкий заканчивал свою командировку.- Сам с командующим фронта знаком? Или до Жукова самотеком слава о тебе докатилась? Меня вот в Перхушково не приглашали...
- Ума не приложу, чья протекция! - искренне отозвался Савицкий.- Грешным делом на Сбытова да на тебя думал. А ты вон как, иронизируешь... Ладно! Давай лучше о задании поговорим.
- А в Перхушково что тебе сказали? В подмосковном поселке Перхушково размещался штаб Западного фронта, где Жуков объяснил необходимость ликвидации немецкого штаба именно с воздуха и именно силами группы истребителей в связи с плохими условиями погоды.
- Ждать нам некогда. А посылать бомбардировщики при практически полном отсутствии видимости нет смысла. Удар штурмовиками неизбежно повлечет за собой большие потери. У истребителей же и маневренность, и скорости выше,- негромко ровным голосом объяснил Жуков свою мысль, выказывая заодно и собственную компетентность в авиационных вопросах.- Как-нибудь проскочите... Повторяю, ждать улучшения погоды не позволяет сложившаяся обстановка.
- Да уж! Погодка хуже не придумаешь,-согласился Самохвалов.- На "лаггах" полетишь?
- Мне в штабе фронта "аэрокобры" предлагали, только я не согласился.
- И правильно сделал! - понимающе кивнул Самохвалов.
Летчиков для ударной группы они отобрали вместе. Сошлись на том, что хватит четырех звеньев. Каждый ЛаГГ-3 мог нести по две пятидесятикилограммовые бомбы, а цель по площади невелика - вполне хватит, чтобы накрыть всю без остатка. Ведущими звеньев, помимо самого Савицкого и Самохвалова, наметили Кудинова и Кривенко - лучших комэсков полка.
Уже под самый вечер Савицкий слетал на разведку - наметил ориентиры и подходы к цели. Чтобы не спугнуть немцев, к самому штабу близко не подходил. Вернувшись, обсудил все с ведущими звеньев. Лететь решили на другой день, на рассвете - о погоде не вспоминали, ясно было: лучше не станет.
На рассвете выяснилось: стало хуже. Даже сам рассвет определить можно было разве лишь по часам - чуть просветлела на востоке полоска неба, и только.
До точки разворота - будки путевого обходчика - шли на бреющем. Шли тесно. Савицкий в качестве ведущего первого звена не спускал глаз с едва приметной нитки железной дороги. Ведущие остальных звеньев прилагали все усилия, чтобы не рассыпать строй. Задач пока было две: не врезаться в тесноте друг в друга, а также не задеть плоскостями верхушек телеграфных столбов.
Третью и главную задачу предстояло решать после будки путевого обходчика: от нее до цели оставалось несколько минут лета. А саму цель требовалось накрыть с первого же захода. Второго могло и не быть: немецкий штаб, как предупреждал Жуков, прикрыт сильной противовоздушной обороной.
И все же немцы проморгали.
Атака оказалась настолько стремительной, а бомбы легли столь плотно, что несколько темных строений внизу сразу же охватило клокочущим пламенем. Вражеским зениткам, по существу, охранять было уже нечего. Но группа Савицкого сделала на всякий случай еще заход, чтобы прострочить для верности горящую цель пушечно-пулеметным огнем. На сей раз вражеские эрликоны постарались. Например, самолет Савицкого получил две здоровенные пробоины на плоскости...
Итак, дело было сделано. Оставался пока открытым вопрос, как доказать, что задание действительно выполнено. Клокочущие клубы огня летчики на земле видели, но все ли сгорело, что требовалось,- поручиться никто не мог. Хотя Савицкий в душе нисколько не сомневался, что в повторном заходе на цель не было, в общем-то, необходимости.
- Да, техника наша даже при такой собачьей погоде сработала отменно,- косвенно подтвердил убежденность Савицкого Самохвалов. И чуть помолчав, добавил:
- Поглядел бы я на тех "аэрокобр", которых тебе предлагали! Их при таком морозе и с места не сдвинешь. Да, честно говоря, я бы даже и пробовать не стал... А так вот - сидим, ждем, надежда заслужить признательность начальства имеется.
Надежда, высказанная Самохваловым в его критическом эссе по поводу несовершенства привозной заморской техники, сполна подтвердилась. Через два дня позвонил член Военного совета Западного фронта генерал Н. А. Булганин и передал от имени командующего фронтом благодарность всем летчикам группы - партизаны в одном из своих донесений подтвердили, что штаб немцев под Гжатском действительно сожжен дотла.
Отогнав воспоминания, Савицкий усмехнулся про себя: наступил и его черед защищать достоинства отечественной техники. Ему, впрочем, не привыкать...
Через полчаса Сопрыкин доложил, что для проведения учебно-показательного боя все подготовлено: баки на обоих самолетах заправлены под пробку, свободные от боевых заданий летчики собрались на аэродроме. Через несколько минут явился и капитан Силин. Он оказался из того сорта людей, которые не теряют самообладания ни при каких обстоятельствах. Савицкий видел, что перед ним настоящий боец, уверенный и в своих нервах, и в своих силах. Держался Силин подчеркнуто вежливо, но независимо. Лицо хорошее, взгляд твердый, прямой. Лет немного, но уже седина в волосах - видно, успел хлебнуть всякого, ничем не удивишь... В общем, как раз то, что надо, решил Савицкий. И поинтересовался:
- Задача ясна, капитан?
- Так точно, товарищ полковник,- негромко сказал Силин.- Мне объяснили.
- Надеюсь, в поддавки играть не собираетесь?
- Никак нет, товарищ полковник! В воздухе никакой игры не признаю. Особенно в поддавки.
- Какой он тебе "товарищ полковник"? Перед командиром дивизии стоишь! - прошипел оказавшийся рядом с Силиным Сопрыкин.
Но Силин, что называется, даже не моргнул глазом. Откуда, мол, мне знать, нас друг другу не представили...
"Этот себе на мозоль наступить не даст,- вновь подумалось Савицкому,- и выдержка у него дай бог всякому". Но вслух сказал совсем другое:
- Одно замечание, капитан. Не забудьте, пожалуйста, о том, что только что сказали. Если забудете, не взыщите, посажу под арест!
- У меня память крепкая, товарищ полковник!
Савицкий молча кивнул и покосился на Сопрыкина: тот, побагровев от прилившей к лицу крови, волком смотрел на Силина. А тут еще доложили, что в полк нежданно-негаданно прибыл командующий 2-й воздушной армии генерал С. А. Красовский. Наблюдая за Сопрыкиным, Савицкий понял, что тот почувствовал себя совсем неважно: переживал, что будет, если учебный бой закончится в соответствии с его мрачными предсказаниями.
Красовский же, наоборот, узнав о намечаемом поединке, не только одобрил его цель, но сам вызвался на нем присутствовать. Вот что он писал позже по этому поводу в своих воспоминаниях:
"Чтобы восстановить престиж отечественного самолета, Савицкий решил провести показательный учебный бой... Схватка состоялась на глазах многих летчиков. Савицкий - мастер высшего пилотажа - убедил всех, что "як" - отличный самолет. Весь бой он провел на вертикалях...
Командир дивизии "прижал" своего "противника" к земле и закончил воздушный "бой" победой. Затем полковник собрал летчиков и произвел разбор "боя".
- Можно ли успешно вести воздушный бой на Як-1?
И сам же ответил:
- Можно не только воевать, но и побеждать врага. Для этого требуется лишь смелость и мастерство.
Мне никогда не приходилось слышать более убедительной беседы командира со своими подчиненными, чем эта".
В рассказе генерала Красовского, построенного так, чтобы подчеркнуть смысл задуманного поединка, упущена одна существенная деталь: сравнительная характеристика обеих боевых машин. Дело в том, что Силин действительно оказался асом, или, как чаще говорят летчики, пилотягой самого высокого класса. Пилотяга - не ухарь, показывающий на потеху зрителям головоломные, рискованные своей сложностью трюки, он профессионал, беззаветно влюбленный в свое дело и сумевший поставить на службу ему все свое время и весь свой характер. Он мастер. Но мастерство добыто им неустанным, одухотворенным трудом, оплачено бессчетными часами долгой, изнурительной работы. О таких нередко говорят - летчик от бога. Да, талант нужен, без таланта подлинных высот в искусстве летчика не достичь. Но талант - ничто без работы. Его надо раскрыть, а раскрыв, постоянно шлифовать. Потому-то летное мастерство пилотяги не удачливое наследство, не счастливый дар, полученный от родителей в день рождения, а результат собственного труда, собственного упорства, собственного творчества. Пилотяг в среде летчиков чтят и уважают, а само слово это произносится с неизбежным восхищением в голосе, а порой и с завистью...
А Силин, как уже сказано, был пилотягой. Тонкостями высшего пилотажа он владел не хуже Савицкого. Опыта тоже хватало и характер имел подлинного бойца... Одним словом, сошлись два достойных друг друга противника, и схватка, завязавшаяся в небе, с первой же минуты стала жесткой и бескомпромиссной. И кое-кто из собравшихся на аэродроме летчиков решил про себя, что победить в этом бою суждено не человеку, а машине. Пилоты по силам равные. Случайность практически исключена благодаря их высочайшей летной квалификации. Значит, исход боя решат чисто технические преимущества. "Аэрокобра" или "як"? "Як" или "аэрокобра"?..
Впрочем, все это было верно лишь в принципе. Человеческий фактор исключить до конца никогда нельзя. Даже бесстрашие, даже упорство и стойкость люди проявляют по-разному. Что же говорить об опыте...
"Як" лез в гору чуточку быстрей "аэрокобры", а преимущество в высоте означало преимущество в скорости при атаке. Но Силин, блестяще маневрируя, в последний момент ушел из-под пушек противника...
"Аэрокобра" в пикировании настигала "яка". Однако Савицкий оторвался от преследования с помощью резко и неожиданно выполненной полубочки...
Противники все круче вязали петли, с предельным креном входили в виражи, выхватывали машины из пикирования над самой поверхностью земли. Оба делали все, что могли, и даже чуточку сверх того. Но чаша весов постепенно стала склоняться в пользу Савицкого. А значит, и в пользу "яка". Внизу, на аэродроме, видели, что "аэрокобра" сдает понемногу позиции... Силин боролся до конца. И все же наступил момент, когда "як", прижав "аэрокобру" к земле, зашел ей в хвост и не отпускал, пока не сблизился до расстояния, дававшего возможность вести огонь на поражение.
Бой закончился. Престиж "яка" подскочил в глазах летчиков на небывалую высоту. Но, как ни странно на первый взгляд, ничуть не упал и авторитет "аэрокобры". Силин, проиграв бой, наглядно показал, чего стоило Савицкому его выиграть. А следовательно, и на "аэрокобрах" тоже можно воевать. И воевать неплохо...
Савицкий, впрочем, нисколько не желал охаивать американский истребитель. Он хотел одного: чтобы летчики поверили в наш "як". А поверив, воевали увереннее и эффективнее. Ведь в качестве командира дивизии он был кровно в этом заинтересован.
205-й истребительной авиадивизии приходилось выполнять самые разные задачи. Борьба с вражескими истребителями, перехват и уничтожение бомбардировщиков, штурмовка наземных целей, прикрытие от ударов с воздуха собственной пехоты, артиллерии и других общевойсковых частей. Нередко истребителям дивизии приходилось работать в боевом взаимодействии со штурмовой авиацией. Пока Ил-2, или летающие танки, как их называли, обрабатывали на дорогах танковые и моторизованные колонны врага, "яки" и "аэрокобры" страховали их от нападения фашистских "мессеров".
Способ подобного взаимодействия хотя и был широко распространен, но страдал, по мнению Савицкого, рядом существенных недостатков. Во-первых, истребители, барражируя над местом штурмовки, не могли в полной мере использовать свои исконные преимущества - скорость и маневренность. А без скорости и маневренности от истребителя толку мало. Во-вторых, истребителей требуется неоправданно много. Сколько групп штурмовиков, столько и групп прикрытия. А ведь есть еще наши бомбардировщики - их тоже надо сопровождать; есть бомбардировщики противника - их необходимо перехватывать и уничтожать в воздухе. Где же на все сил набраться? И истребителей действительно то и дело остро не хватало.
Особое значение для Савицкого эта проблема приобрела в июне сорок второго, когда немецкая армейская группа "Вейхс" начала наступление на левом крыле Брянского фронта. 4-й воздушный флот немцев прикрывал с воздуха наступление, а наша 2-я воздушная армия, наоборот, делала все, чтобы его сорвать. Работы, понятно, резко прибавилось не одной только дивизии Савицкого. Но его, естественно, это ничуть не утешало. И он отправился с давно вынашиваемым предложением к командарму 2-й воздушной Красовскому.
- Вместо того чтобы прикрывать каждую группу штурмовиков в отдельности, думаю, правильнее будет обеспечить их безопасность менее расточительным образом,- выложил он Красовскому общий замысел своей идеи.
- Неплохо бы,- охотно согласился тот.- Может, подскажешь как.
- "Связать" боем немецкие истребители заранее, не допустив до цели.
- Выходит, предлагаешь штурмовики вообще без прикрытия оставить? - решил уточнить Красовский.- Но ведь помимо тех "мессеров", что вы "свяжете" на подходе или над аэродромом, где они базируются, в воздухе могут оказаться еще и другие.
- Могут! - не стал спорить Савицкий.- Оставим на такой случай часть истребителей для обычной работы. Пусть сопровождают штурмовики, но меньшими силами. А основной удар нанесем по аэродромам. По Щиграм, к примеру.
Пример Красовскому понравился. Фашистский аэродром в Щиграх доставлял ему немало неприятностей:
именно там сосредоточилась наиболее значительная и наиболее активная часть вражеских истребителей.
- Действуй! - согласился наконец командарм.- Если дело выгорит, впредь и потерь у нас будет меньше и пользы от нас будет больше.
Савицкий еще до разговора с командармом все тщательно продумал и рассчитал. В первую очередь необходимо согласовать время. Истребители атакуют аэродром в Щиграх точно в назначенный час. И только когда немцы окажутся плотно прижаты к земле, заранее поднятые в воздух "илы" выйдут на цели и примутся спокойно, без всяких помех со стороны работать. Главное тут - жесткая согласованность и полная синхронность действий. А чтобы надежно выключить из игры аэродром в Щиграх, двадцати четырех "яков" хватит наверняка, причем с гарантией. Ведущим группы лучше всего назначить капитана Новикова из 17-го истребительного авиаполка...
Новиков знал и умел в воздухе все. А в придачу обладал мгновенной реакцией на меняющуюся обстановку и способностью столь же мгновенно принимать нестандартные, а потому чаще всего верные решения. Савицкий, как человек схожего склада, не мог не ценить этого.
Когда ударная группа Новикова подходила к цели, Савицкий этажом выше вел четверку прикрытия. Оба они заметили опасность практически одновременно. Но Новиков оказался ближе к ее источнику...
При подлете наших истребителей к Щиграм их" по всей видимости, засекло так называемое визуальное наблюдение за воздухом, откуда и предупредили летчиков на аэродроме. Если бы немецкие истребители или хотя бы часть их успели подняться в воздух, жестокой схватки и связанных с ней потерь избежать бы не удалось.
А с взлетной полосы уже успели оторваться два Ме-109. Их-то и заметили Савицкий с Новиковым.
Но Новиков уже пикировал. Немец, которого он выбрал для атаки, еще не успел набрать на взлете скорость - убийственная, почти в упор пушечно-пулеметная трасса швырнула его назад, на полосу, где он взорвался, загородив другим путь обломками. Рядом с первым воткнулся в землю и второй "мессер", его срезал один из ведомых Новикова. Остальные машины ударной группы обрушили свой огонь на аэродром. На стоянках и возле них загорелось еще несколько Ме-109.
Савицкий, барражируя со своей группой прикрытия на высоте 4000 метров, видел, как на аэродроме началась паника. О том, чтобы поднять в воздух истребители, не могло идти речи. Обслуживающий персонал забился в щели; летчики, готовившиеся к взлету, заглушили моторы и тоже попрятались в укрытиях; взлетная полоса, усыпанная горящими обломками самолетов, вышла из строя... А "яки" все сыпали бомбами по аэродрому, прошивали стоянки пушечно-пулеметным огнем...
В тот день с аэродрома в Щиграх не поднялась в воздух ни одна вражеская боевая машина. А наши штурмовики спокойно делали свое дело при полном отсутствии в небе гитлеровских истребителей. Щигры были основным аэродромом фашистов в этом районе.
Позже, когда предложенный Савицким метод обрел немалое число сторонников, немцам пришлось рассредоточивать свои истребители, используя все имеющиеся у них здесь аэродромы. А когда и этих мер оказалось недостаточно, им пришлось пойти на то, чтобы постоянно держать в воздухе большое количество боевых машин - аэродромы стали слишком ненадежным местом. Но тут, в свою очередь, возникали сложности из-за горючего: истребитель - не транспортник или бомбардировщик, у него баки куда меньшей емкости, а потому полетное время жестко ограничено. Тем более что взлетать приходилось с отдаленных аэродромов - ближние-то чаще всего оказывались блокированными.
Конечно, против любого яда в конце концов находится противоядие. На войне же аналогичный процесс протекает намного быстрее. Пытались и немцы блокировать наши взлетно-посадочные площадки. Правда, не столь успешно - их усилия распылялись с помощью специально оборудованных для этой цели отвлекающих ложных аэродромов. Попадало, конечно, время от времени и по настоящим...
Но суть, в общем-то, не в этом. Суть в том, что война - если это война на победу - не терпит шаблонов. По шаблонам ее не выиграешь. Понимая это, Савицкий стремился воевать творчески. Рутина ему претила всегда. Его девиз - поиск. Но не новое ради нового. Цель, которую он никогда не выпускал из поля зрения, сводилась к малому: продумывать всякий раз заново то, что казалось давно продуманным.
РЕЗЕРВ СТАВКИ
В Москве легко заблудиться даже тому, кто в ней не раз бывал. Савицкий не стал исключением...
Трофейный "физилер-шторх", на котором он вместе со своим механиком Александром Меньшиковым добирался из Сталинграда, кружил где-то над центром города, но где именно - Савицкий не имел ни малейшего представления. Погода стояла нелетная.
Такой она была и сутки назад. Но приказ - срочно прибыть в штаб Военно-Воздушных Сил - подобных мелочей не учитывал, и Савицкий, оставив Юго-Западный фронт, где воевала его дивизия, вылетел в Москву на трофейном "шторхе". В тот момент это представлялось единственным выходом. Транспортники в подобных метеоусловиях не летали. Про истребитель и говорить нечего. А "шторх" - самолетишко маленький, юркий, скоростишка у него пустяковая, и если уж очень понадобится - на любом пятачке сядешь.
Но в Москве пятачков нету. Хоть на крыши домов садись. А сесть требовалось. Смешно сказать, но хотя бы за тем, чтобы расспросить у прохожих о дороге.
- Может, на реку сядем,- предложил Меньшиков.- В декабре лед вроде бы крепкий. Другого ровного места все равно не найти.
- Может, и нашли бы. Да некогда,- буркнул Савицкий, убирая газ и беря ручку на себя.
Сели. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что возле Крымского моста, неподалеку от Кремля.
- А вон и милиционер бежит,- индифферентно сообщил Меньшиков.- Шибко торопится.
- Других прохожих здесь, конечно, не оказалось,- без особого энтузиазма в голосе отозвался Савицкий - Мало того, что возле самого Кремля сели. Так еще на немецком самолете! Объясняйся теперь что к чему.
Но милиционер в авиационной технике, видимо, не разбирался. Его сейчас беспокоило совсем другое.
- Ну куда сел! Куда, говорю, сел! - кричал он, добежав до кромки берега, надсадным, сорванным на морозе голосом.- Сейчас под тобой лед провалится...
Савицкий терпеливо выслушал остальной, несколько однообразный в смысле лексики текст блюстителя порядка, не привыкшего к вынужденным посадкам самолетов в самом центре города, и, дождавшись паузы, спокойно поинтересовался, как отсюда лучше всего добраться до Центрального аэродрома. А лед, дескать, еще несколько минут потерпит.
Получив наконец нужные разъяснения, он поднял самолет в воздух и вскоре они с Меньшиковым были на месте. Добраться с Центрального аэродрома до штаба ВВС на Пироговке уже не составляло труда.
Командующего ВВС А. А. Новикова, к которому надлежало явиться Савицкому, в Москве не оказалось. Встретил Савицкого генерал А. В. Никитин. Встретил разносом. Ему успели доложить, на чем прилетел из Сталинграда в Москву командир истребительной авиадивизии и где какие посадки делал. Не до конца, видать, сорвал себе голос милиционер, хватило и на то, чтобы снять трубку да сообщить куда следует. Связь в военное время отлажена особенно четко.
Савицкий слушал справедливую критику в свой адрес, а сам пытался догадаться, зачем все же вызвали его в Москву. В тот самый момент, когда дивизии Паулюса рвутся из окружения, а геринговская люфтваффе пытается наладить воздушный мост для снабжения попавших в котел фашистов, когда под Сталинградом каждый летчик-истребитель на вес золота...
Никитин, догадавшись, какие мысли бродят в голове собеседника, решил, что для первого раза, пожалуй, достаточно и пора переходить к делу.
- Принято решение назначить вас командиром истребительного авиационного корпуса резерва Ставки,- сказал он уже другим тоном. И поинтересовался, как бы на всякий случай: - Что скажете?
Почувствовав дружелюбные нотки в голосе Никитина, Савицкий решил ответить на вопрос так же, как он был задан,- неофициально.
- Корпус - хорошо. Резерв - плохо.
- Думаете, в тылах отсиживаться будете? - понимающе усмехнулся Никитин.- Не те сейчас времена. Корпус, как резерв Верховного Главнокомандования, будет использоваться для борьбы за господство в воздухе. А это означает - на решающих направлениях, там, где необходимо добиться быстрого перелома.
- Значит, истребители?
- Естественно. Вы же командовали истребительной авиадивизией, теперь будете командовать 3-м истребительным корпусом РВГК. В составе корпуса две дивизии, в каждой по три полка. Примерно около двухсот боевых машин. При выборе типа истребителей ваше мнение решающее. Подумайте, пока время есть...
На это Савицкому времени не требовалось. Про себя решил сразу: Як-1. Однако вслух высказываться не спешил. Мало ли кто чего хочет! Это лишь говорится так: ваше мнение решающее. Кому, дескать, воевать, тому и выбирать. Справедливо, конечно... только торопиться все же не следует. Обстановка сама удобный момент подскажет...
Комдивов выбирать - тоже времени не понадобилось. Их без него выбрали. Комдив 265-й истребительной - полковник П. Т. Коробков. Комдив 278-й - подполковник В. Т. Лисин.
Ни того ни другого Савицкий не знал.
Зато с полковником М. А. Барановым, назначенным на должность начальника штаба корпуса, они вместе служили еще на Дальнем Востоке. Деятельный, энергичный офицер, а к тому же великолепно знающий свое дело специалист. Да и вообще человек неплохой - вроде бы добродушный, но характером твердый... С ним Савицкий и мотался теперь по гулким коридорам столичных ведомств и управлений, обивал пороги большого и малого начальства. Тактику приходилось избирать в соответствии с существом дела и обстановкой. Где требовали, выколачивая кулаками пыль из канцелярских столов, а где и просили, уговаривая в два голоса войти в положение. Забот не счесть, но главная, бесспорно,- кадры.
- Да не наседайте вы на меня так! Сами посудите, где я вам возьму людей с боевым опытом? - отбивался Никитин. Именно он ведал вопросами формирования.- Не с фронта же летчиков отзывать?
Аргумент, понимал Савицкий, веский, чуть не наповал. Однако своя рубаха ближе... Да и они тоже не на бал собираются!
Кое-чего, словом, удалось добиться. Дали в конце концов и фронтовиков - из тех, с кем Савицкий воевал под Курском и Сталинградом. Немного, конечно. Зато люди как на подбор! А. И. Новиков, А. Е. Рубахин, А. К. Янович, Н. Д. Ананьев... Новикову к тому времени успели присвоить звание Героя Советского Союза, предлагали полк. Но он, узнав, что Савицкому позарез необходимы летчики с фронтовым опытом, не раздумывая согласился на должность помощника командира корпуса по воздушно-стрелковой подготовке. Не изменили фронтовой дружбе и остальные. Особенно радовало Савицкого, что начальником политотдела корпуса назначили по его ходатайству полковника Ананьева. С таким комиссаром, как он по старой привычке называл Ананьева, не пропадешь. Савицкий понимал, что от качества идейно-воспитательной работы напрямую зависит боеспособность корпуса.
Удалось даже заполучить с Дальнего Востока 812-й истребительный авиаполк, входивший в состав дивизии, которой Савицкий командовал еще в довоенное время. Это была большая победа. И хотя дальневосточный полк, как и остальные полки корпуса, состоял из необстрелянных летчиков, но зато боевой техникой сибиряки владели в совершенстве - и ночные полеты освоили, и пилотировали выше всяких похвал, и стреляли если пока не по живому противнику, то уж по мишеням без промаха.
Удачей посчитал Савицкий и свою неожиданную находку на одном из подмосковных аэродромов - трофейный "мессершмитт". Встречи с противником он, конечно, не заменит, но и знакомство с техникой врага - тоже кое-что. Оставалось только выбить у начальства разрешение на серию учебных боев.
- На "яках" твои орлы, это понятно. А на "мессершмитте" кто? Пушкин? - допытывались те, от кого зависело разрешение.
- Летчика с такой фамилией у меня в корпусе нет. Поэтому на Me-109 придется лететь мне,- в тон вопрошающим отвечал Савицкий.
- А раньше летал?
- Раньше не приходилось. Но через три дня полечу.
Разрешение он получил.
А через три дня, как и обещал, провел первый учебный бой с командиром полка Ереминым. На "мессере". Затем наступил черед других командиров полков: Папкова, Исакова, Дорошенкова, Симонова.
Все до одного боя Савицкий выиграл. К большому своему сожалению. Он считал, что "як" лучше "мессера" и побеждать в бою должен именно он. При прочих равных условиях... Но беда в том, что как раз прочие-то условия уравнять не было никакой возможности. Любой из назначенных летчиков уступал Савицкому в мастерстве. А на Ме-109, кроме него, тоже никто не летал. Все пути, таким образом, оказались отрезанными; специально поддаться в бою - единственный остававшийся путь - был для Савицкого категорически неприемлем. Небо фальши не терпит. Кто-кто, а Савицкий уверовал в эту истину раз и навсегда.
Впрочем, в пользе от проведенных боев убеждать никого не требовалось. Независимо от их исхода летчики, еще не нюхавшие пороха, самолично убеждались, что хваленую немецкую технику бить можно. А то, что никому из них так и не удалось побить в бою Савицкого, так это, дескать, не столь важно: он как-никак командир корпуса. Да и летать, когда дойдет до дела, будет не на "мессерах"...
До дела дошло только через четыре месяца.
К началу апреля сорок третьего формирование корпуса было завершено. В середине апреля поступил приказ начать переброску полков в район Обояни, на Воронежский фронт, в распоряжение командующего 17-й воздушной армии.
А еще через день Савицкого вызвали к Сталину.
- Есть решение Ставки перебазировать корпус на Кубань,- сказал ему в штабе ВВС Никитин.- В районе Новороссийска и станицы Крымская сложилась крайне тяжелая обстановка. Маршал авиации Новиков туда уже вылетел.
- А к Сталину зачем?
- Потерпи, скажут,- губы Никитина тронула едва приметная улыбка: для него подобные вызовы не в новинку.- Звонил Поскребышев. Предупредил, что могут вызвать в любую минуту. Значит, отлучаться тебе никуда нельзя. Там опозданий не любят.
Через полчаса вновь позвонил Поскребышев. Никитин выслушал, положил трубку и сказал:
- Ну, ни пуха тебе...
В машине, по дороге в Кремль, предупредил:
- Если спросят о чем, отвечай кратко и ясно. Многословие там тоже не принято.
Савицкий промолчал: краснобайство не в его характере. Да и вообще нет причин для беспокойства. Однако справиться с волнением до конца так и не смог: чувствовал, что нервы натянуты. Впрочем, расслабленным в ту пору в кабинет Сталина никто не входил. Мысль эта Савицкого слегка успокоила.
Он, впрочем, и позже не смог бы с уверенностью сказать, зачем его вызывали. Те несколько фраз, которые произнес тогда Сталин, сами по себе мало что говорили.
- На Кубани предстоит разбить четвертый воздушный флот немцев,- сказал Сталин.- Заниматься этим будете с товарищами Вершининым и Головановым. В целом нашей авиации там будет достаточно.
Обо всем этом Савицкий уже знал от Никитина.
Сталин спросил:
- А что думают летчики о самолетах Яковлева? Превосходят ли они фашистские истребители?
О "яках" Савицкому было что рассказать. Но Сталин и без него знал о них все, что нужно; его давний и неизменный интерес ко всему, что касалось развития и совершенствования авиации, никогда не являлся секретом. И Савицкий, помня совет Никитина, ответил в нескольких словах, что "яки" по своим тактическим и боевым характеристикам заметно превосходят немецкие Ме-109, надо только научиться всесторонне использовать в бою преимущества этой машины.
- Вот это правильно,- согласился Сталин. И, обернувшись к Поскребышеву, закончил беседу: - Пожелаем нашим летчикам успеха!
Вот, собственно, и все. Стоило, как говорится, нервничать и волноваться! Краткая информация в самом общем виде, ничего не значащий вопрос... А может, подумалось Савицкому, Сталину просто захотелось взглянуть: кого он посылает на Кубань?
На другое утро началась переброска корпуса.
Согласно календарю кубанская земля должна была утопать в зелени. Но на ее выжженной, обугленной поверхности рвались бомбы и снаряды, горели танки и самолеты, умирали люди... На нее больно было смотреть даже с самолета. Но смотреть надо было. Перед сражением следует ознакомиться с районом боевых действий.
Под крылом "яка" проплывали родные места, где прошли детство и юность Савицкого, но он не узнавал их. Даже не сумел найти Станичку - от пригородного поселка мало что осталось. Как, кстати, и от самого Новороссийска. Руины, груды щебня, горелая земля... От начальника разведки полковника Воронова Савицкий уже знал, что накануне его прилета на Кубань только за один день - 17 апреля 1943 года - в налете на плацдарм в районе Мысхако, занятом нашими десантниками, участвовало 762 бомбардировщика, 71 штурмовик и 206 истребителей. Всего же немцы сконцентрировали на этом участке около 1000 самолетов. В то время как ВВС Северо-Кавказского фронта насчитывали лишь 600 боевых машин, включая авиацию дальнего действия и самолеты авиагруппы Черноморского флота. Теперь, правда, силы примерно выровнялись. Вместе с 3-м истребительным сюда перебросили еще два корпуса - 2-й бомбардировочный под командованием генерала Ушакова и 2-й смешанный под командованием генерала Еременко.
Однако Савицкого сейчас беспокоило не столько количественное соотношение сил, сколько отсутствие времени на подготовку. Из разговора с командующим ВВС фронта генералом Вершининым и начальником штаба генералом Устиновым выяснилось, что действовать необходимо без промедления. 17 апреля группа Ветцеля, специально созданная немцами для ликвидации плацдарма в районе Мысхако, перешла в наступление, вклинившись в расположение войск 18-й армии под командованием генерала Леселидзе на глубину до одного километра.
- Противник стремится рассечь плацдарм на две части, а затем уничтожить обороняющиеся там войска. Бои идут тяжелые,- вкратце обрисовал положение Устинов.- Чтобы помочь пехоте, мы сейчас просто обязаны вырвать у противника инициативу и завоевать господство в воздухе. Иного выхода у нас нет и не будет.
"Не будет, выходит, и времени на организацию управления, взаимодействия и решения других проблем, связанных с обеспечением боевой работы корпуса,- отметил про себя Савицкий.- В бой придется вступать с ходу!"
- Плацдарм этот для немцев как кость в горле! Он им все карты путает. Не только лишил их возможности использовать новороссийский порт, но и создал прямую угрозу правому флангу, отвлек значительные силы с других участков фронта,- продолжал Устинов.- Неоценимо его значение и для нас. Удержать плацдарм означает существенно повлиять на исход борьбы за Таманский полуостров, за Новороссийск, а возможно, и Крым.
Примерно то же самое сказал чуть позже Савицкому и Вершинин.
- Важно не просто освободить Тамань,- особо подчеркнул он.-Задача фронта-разгромить 17-ю немецкую армию. А тут нам без плацдарма под Новороссийском не обойтись.
Вершинин сочувственно взглянул на помрачневшее лицо собеседника и добавил:
- Понимаю, люди у тебя необстреляны, надо бы дать хоть несколько дней на подготовку. Но нет их у меня. Ни одного.
На том разговор и кончился...
Вернувшись с облета района боевых действий, Савицкий собрал старших офицеров: Баранова, Ананьева, Новикова, обоих командиров дивизий - Лисина и Коробкова.
- Завтра боевое крещение корпуса,- сказал Савицкий.- Первый вылет на рассвете. Все, что можно успеть сделать, надо делать не откладывая. Какие у кого соображения?
После короткого совещания распределили между собой первоочередные задачи, а на вечер наметили провести в полках партийные и комсомольские собрания. Савицкий решил поехать к дальневосточникам, в 812-й полк.
Он и прежде не сомневался, что настроение у летчиков боевое, что люди рвутся проявить себя в настоящем деле. Но только слушая выступавших, понял, насколько велик накал чувств и как осточертело всем вынужденное долгое ожидание.
Лучше других, пожалуй, выразил общее настроение лейтенант Тищенко:
- Наступил наконец и наш день. Мы, дальневосточники, ждали его особенно долго. Два года в глубоком тылу, а значит, и в неоплатном долгу перед теми, кто эти два года сражался с врагом, перед товарищами по оружию, которых уже нет в живых, кто отдал свои жизни в борьбе с фашизмом. Завтра и наш черед драться, бить врага. И мы будем бить его без страха и беспощадно.
Тищенко говорил последним. Когда он закончил, небо успело совсем потемнеть и на нем уже выступили первые крупные южные звезды. Заканчивался девятнадцатый день апреля 1943 года. Следующий день, 20 апреля, был обозначен в планах немецкого командования как крайний срок захвата плацдарма под Новороссийском. Но планам этим не суждено было сбыться...
На рассвете 20 апреля первыми поднялись в небо истребители полков Еремина и Папкова. Самолеты группами уходили в сторону Новороссийска. Баки их были заполнены до отказа - велико подлетное время до района боевых действий. Расстояние в оба конца - триста километров; для немцев не больше ста. Соответственно - и расход горючего.
"Ну что ж,- подумалось Савицкому.- Чаще придется заправляться. А значит, понадобится большее число вылетов. В этом смысле у противника явное преимущество".
Но противника пока не видно. Над плацдармом, кроме истребителей Папкова, никого нет. Обе ереминские группы ушли в сторону моря - именно оттуда обычно появлялись вражеские бомбардировщики. Бомбардировщики - основная забота и Еремина, и Папкова. Не позволить немцам засыпать бомбами наши позиции - одна из главных задач дня. Чтобы успешно решить ее, необходимо отобрать у противника господство в воздухе. Отобрать и удерживать за собой сколько понадобится. Ради этого и переброшен сюда 3-й истребительный корпус резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Как, впрочем, и корпуса Еременко и Ушакова. Но немцы об этом скорее всего еще не знают...
Савицкий взял курс в сторону Цемесской бухты. Идут парой на высоте 6000 метров. Ведомым у него капитан Новиков.
Командиру корпуса вовсе необязательно поднимать в воздух боевую машину, сопровождать ударные группы, ввязываться в воздушные сражения. У него иные функции, иные задачи. Но у Савицкого собственный взгляд на вещи. Он не только командир корпуса, он еще и летчик-истребитель. Сам он, во всяком случае, об этом никогда не забывает. Командир корпуса - должность, на которую его назначили и с которой его могут снять; летчик-истребитель - его профессия, она будет сопутствовать ему всегда, независимо ни от каких привходящих обстоятельств. А летчик-истребитель, чтобы не потерять квалификации, обязан летать, обязан драться с врагом, если представляется к тому возможность. Без всего этого Савицкий просто себя не мыслит... Конечно, крайности здесь тоже ни к чему. Незачем без необходимости раздражать начальство. Наверху кое-кто считает, что комкору вообще не нужно летать, а уж рисковать в бою - тем более. Но Савицкий, как уговаривал он сам себя, и не лез на рожон. Вот и сейчас поднялся в небо не ради драки, а чтобы самому разобраться в обстановке. Не с чужих слов, а самолично составить представление о сильных и слабых сторонах противника; увидеть, что плохо, что хорошо выходит у летчиков корпуса, которым ему доверили командовать; обнаружить наиболее уязвимые места в применяемой тактике боевых действий. Ну а если доведется вступить в бой, ничего не попишешь - война есть война...
Война, понятно, тут была ни при чем. Не она вынуждала ввязываться в драку; командир корпуса руководит сражением с командного пункта, который, как известно, расположен не в воздухе, а на земле. Просто Савицкий всегда принадлежал к тем, кому трудно усидеть на месте, если где-то происходят события, с его точки зрения серьезные и существенные, кому необходимо постоянно ощущать себя в самой гуще жизни, где она, как говорится, бьет ключем, кто привык считать риск нормой поведения, а о личной безопасности заботиться в последнюю очередь. Он был бойцом не только потому, что носил военную форму, а прежде всего потому, что хотел им быть.
Вот и теперь, найдя подходящий предлог и оставив вместо себя на командном пункте начальника штаба Баранова и обоих комдивов - Лисина и Коробкова, он с Новиковым шел от восточного берега Цемесской бухты в сторону Соленого озера, охваченного на манер согнутого указательного пальца Суджукской косой. Правее озера - то, что осталось от родной Станички; дальше, в глубь берега - развалины поселка Мысхако. Над землей стелется то ли дым, то ли пыль, то ли то и другое вместе, вспучиваются то тут, то там взрывы мин и снарядов... Ясно, что внизу идут тяжелые бои. Но разглядеть что-либо в подобных условиях, да еще с такой высоты невозможно.
Смотреть, впрочем, нужно не на землю. Савицкий еще раз внимательно оглядывает горизонт. Со стороны Анапы показалась группа "мессершмиттов"-там у них стационарный аэродром с твердым покрытием. У нас, к слову сказать, практически все взлетно-посадочные площадки грунтовые. Еще одно очко в пользу противника, отмечает про себя Савицкий. Однако в голову тут же приходит злорадная мысль: не догадываются еще фрицы, какая им нынче уготована встреча!
А "мессеры" и впрямь идут уверенно, по-хозяйски. Судя по всему, это группа расчистки. Образно говоря, метла, которой предстоит подмести небо, освободить место для идущих следом бомбардировщиков: ничто не должно мешать их работе. Как же! Держи карман шире...
Завязавшийся бой с первых минут принимает жесткий характер. Одну из ошибок Савицкий считает в душе непростительной даже новичкам. Немецкие истребители подходят на предельных скоростях и потому после атаки быстро набирают за счет запаса скорости высоту, чтобы ударить сверху еще раз. Наши такой возможности лишены. Экономя горючку, они барражировали на так называемой крейсерской скорости. С одной стороны, понятно: до аэродромов далеко, поневоле станешь экономным. Но с другой стороны, прилетели-то не на прогулку, а ради боя.
Дерутся, впрочем, летчики Папкова совсем неплохо. Маневрируют энергично, правда в основном в горизонтальной плоскости. Атакуют на встречно-пересекающихся курсах. Помнят, что у "яков" радиус виража короче. А чем вираж круче, тем больше шансов зайти промедлившему противнику в хвост. Жаль только забыли: скороподъемность у "яков" тоже в полном порядке. Навяжи "мессеру" бой на вертикалях - не пожалеешь... Но нет. Крутят и крутят виражи. Накопили, видать, силенок в тылу: бой на виражах всегда требует от летчика массу энергии и крепкого здоровья. И, судя по всему, у них всего этого хватает. Так что еще неизвестно, кто от кого небо расчистит...
А вот и для Еремина работенка! Со стороны моря подходят две колонны пикирующих бомбардировщиков;
этажом выше - многочисленная группа прикрытия. Еремин решил не ждать, пошел на сближение, набирая скорость. Истребители с птичьим крылом на фюзеляжах - опознавательный знак корпуса - с ходу атакуют одну из колонн "юнкерсов". Один Ю-87 уже горит. А вот тряхнуло и заволокло дымом флагмана "лаптежников" - так прозвали Ю-87 за неубирающиеся шасси, "обутые" в каплевидные обтекатели, наши летчики; обезглавленная колонна начинает разваливаться.
Другая колонна идет прежним курсом. "Мессершмитты" прикрытия сумели связать боем вторую группу Еремина, которой надлежало перехватить "юнкерсы". Как будут развиваться события дальше, предугадать трудно, а пропустить пикирующие бомбардировщики врага к передовым позициям нашей пехоты нельзя. "Вот и кончилась моя миссия наблюдателя,- усмехнулся Савицкий,- пора немцам напомнить о себе".
- Прикрой, атакую! - говорит он по рации Новикову, хотя и знает, что подобное напоминание излишне.
А "як" уже срывается в крутое пике, беря издали на прицел головную машину фашистов. Ведомый тут же повторяет маневр ведущего: Новиков отлично знает свое дело. Сбоку вынырнул откуда-то "мессер", но Савицкий убежден: его сейчас перехватит Новиков. Сам он сосредоточен на избранной цели, но огонь открывать не торопится - решил бить наверняка. Скорость быстро нарастает. Кажется, еще секунда-другая и столкновения не избежать. Летчик на "юнкерсе" запаниковал, пытаясь в последний миг отвернуть в сторону и избежать удара. Но поздно. Савицкий слегка берет ручку на себя и проскакивает в тридцати метрах над "лаптежником"; выпущенная за мгновение до того трасса прошивает фюзеляж бомбардировщика - тот резко валится на крыло, а в следующую секунду на нем взрываются баки с горючим.
Савицкий, переведя "як" в набор высоты, краем глаза видит, как Новиков заходит в хвост "мессеру". Еще один Me-109, объятый пламенем, уходит к земле. Бой с вражескими истребителями прикрытия еще в полном разгаре, но несколько "яков" уже занялись бомбардировщиками: один за другим загораются два Ю-87. Немцам уже не до русской пехоты, строй "юнкерсов" рассыпается, у каждого из них теперь один курс - подальше от пушек советских истребителей.
"Пора топать домой",- решает Савицкий. У них с Новиковым на исходе горючее. Да и ведомый его успел, кажется, освободиться: немца, за которым он гнался, нигде не видно.
В штабе корпуса Савицкому доложили, что все идет по плану. Потери есть, и немалые, но по предварительным сведениям у противника они еще больше. Баранов, поддерживавший постоянную связь со штабом ВВС фронта, сообщил, что более ста наших бомбардировщиков нанесли удар по передовым позициям и ближайшим тылам наземных войск гитлеровцев. Готовится второй налет. Примерно теми же силами. Необходимо обеспечить бомбардировщикам надежное прикрытие от вражеских истребителей.
Вскоре позвонил генерал Устинов. Он дал дополнительные сведения, чтобы уточнить соответственно им задачу корпуса:
- Пехота Леселидзе ведет тяжелые бои. Командованием принято решение помочь ей с воздуха. Сопровождать бомбардировщики Ушакова и штурмовики Еременко будут в основном истребители других соединений. Ваша задача - прикрытие плацдарма.
- Пока справляемся,- отозвался Савицкий.- Немцы ведут себя агрессивно, но и наши летчики настроены вполне решительно.
- Поймите меня правильно, Евгений Яковлевич,- перешел на неофициальный тон и Устинов.- Знаю, что вы недавно вернулись с боевого вылета. Но то, что вы видели над плацдармом, это только цветочки. Поглядели бы вы, что творилось в воздухе вчера или позавчера... Сегодня, убежден, легче не будет. Скорее наоборот. Противник, как мне доложили, уже начал резко наращивать свои силы. В связи с этим командующий просил передать, что очень надеется на наших летчиков.
Предсказания начальника штаба 4-й воздушной армии стали сбываться даже раньше, чем ожидал Савицкий. Число самолетов, поднимаемых с вражеских и наших аэродромов, быстро росло. К полудню над районом Мысхако закрутилась такая карусель, какой ему еще никогда не доводилось видеть. А масштабы воздушного сражения все продолжали увеличиваться.
Фашистские "юнкерсы" и бомбардировщики Ушакова рвались к своим целям, стремясь освободиться от груза бомб; "яки" и "мессершмитты" из групп сопровождения пытались расчистить для них дорогу; истребители, прикрывающие плацдарм, перехватывали бомбардировщики, вступали в схватки с самолетами из групп прикрытия. Бои шли на всех этажах, вплоть до высоты 7000 метров; в воздухе было тесно от боевых машин: одни самолеты пикировали, стараясь оторваться от противника, другие, наоборот, лезли вверх, чтобы набрать высоту для очередной атаки, третьи крутили виражи в попытке зайти в хвост врага, шли в лобовую, дрались на встречно-пересекающихся курсах. Казалось, в небе неостановимо вертелись жернова гигантской, но невидимой глазу мельницы, которые перемалывали все без разбора.
Когда Савицкий в третий раз за день поднял в воздух свой Як-1, битва над плацдармом достигла едва ли не предельного накала. Еще на подходе стало ясно, что немцы подняли в воздух новое подкрепление - скорее всего с аэродрома в Анапе, до него отсюда рукой подать. Хотят, видно, расчистить по возможности путь для очередного налета бомбардировщиков. Ждать, когда появятся и они, незачем. Лучше подстраховаться заранее. Связавшись по рации с наземным пунктом управления, Савицкий приказал поднять в воздух резервную группу истребителей.
Впереди, в районе Федотовки, наши бомбардировщики и штурмовики помогают сейчас пехоте; прикрыть их там есть кому. А вот здесь, над плацдармом, рубка идет серьезная: в сражении участвуют не меньше пяти-шести десятков боевых машин. Но вступать в схватку пока нет смысла. Перевеса нет ни у одной из сторон. По крайней мере явного. А скоро должны подойти истребители, вызванные Савицким по рации. Правда, вызывал он их с другой целью...
Вот она эта цель! На горизонте показалась большая группа "юнкерсов". Савицкий оглянулся в сторону гор: "яков", идущих на подмогу, еще нет. Придется действовать самому.
Ведомым у него на сей раз лейтенант Бородин - летчик толковый, грамотный и пилотажник отличный, а вот в бою впервые побывал лишь сегодня утром. Впрочем, и подавляющее большинство летчиков корпуса тоже. Они справляются - справится и Бородин.
Высоты у них в запасе больше чем нужно: идут где-то близко к пяти тысячам метров. "Лаптежники" - много ниже - топают встречным курсом. Отвернуть им некуда. Да и не видят они пока пару истребителей. Савицкий решает пропустить их чуть сбоку и под себя, а затем, после переворота через крыло, перевести машину в режим пикирования. Но тут нужен точный расчет. Точный выбор момента времени и координат в пространстве. Иначе либо проскочишь впереди бомбардировщиков и нарвешься на огонь эрликонов, либо окажешься сзади, а тут тебя встретят воздушные стрелки со своими пулеметами. И поспешишь - плохо, а запоздаешь - еще хуже.
Савицкий выжидает еще несколько секунд, делает переворот и входит в пикирование. Цель тоже выбрана,- как и утром, флагман. Срежешь флагмана, почти наверняка рассыплется строй. А "юнкерсы" опаснее всего, когда идут плотно.
Скорость быстро нарастает, однако расстояние еще велико, стрелять рано. Зато стрелок с Ю-87 не выдерживает и жмет на гашетку - трасса проходит где-то внизу, без всякого вреда для "яка". Савицкий все еще выжидает, но палец уже выбрал свободный ход гашетки... Теперь пора! Длинная очередь упирается концом прямо в кабину пилота "юнкерса", а выпустивший ее "як" через секунду-другую уже выходит из пикирования и начинает набор высоты. Бородин, кажется, тоже не промазал: еще один "лаптежник" отвалил в сторону и задымил.
Строй немецких бомбардировщиков, как и ожидалось, рассыпался. Но назад все же не разворачиваются; хоть и врозь, но топают к целям. Теперь это не столь важно - со стороны гор появилась вызванная Савицким группа истребителей из полка майора Дорошенкова. До целей "юнкерсы" не дойдут...
Поздно вечером в штабе подвели итоги. Летчики корпуса сбили сорок с лишним самолетов противника.
Много это или мало? Цифры чаще всего штука абстрактная. Куда конкретнее говорила о результатах дня телефонограмма генерала Леселидзе. Командующий 18-й армии наряду с другим сообщал: "Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах".
Конечно, в небе Кубани 20 апреля дрались не одни летчики 3-го истребительного авиакорпуса: в воздушное сражение практически были введены все имеющиеся в наличии силы. Но в конечном счете важно другое:
успешные действия нашей авиации переломили в тот день общий ход событий и, по существу, предрешили провал вражеского наступления. Хотя враг, надо сказать, отнюдь не спешил отказываться от своих планов, и накал боев - как на земле, так и в воздухе - продолжал оставаться весьма высоким и в последующие дни.
В один из таких дней (а битва за небо Кубани длилась с короткими периодами относительного затишья более полутора месяцев) Савицкий ближе к вечеру поднял свой Як-1 в воздух. Ударная группа из двенадцати истребителей, набрав высоту 4000 метров, легла на курс в сторону Новороссийска. Савицкий, как всегда, шел ведущим пары. Вместе с ведомым Семеном Самойловым они держались значительно выше и чуть правее основной группы.
День выдался тяжелым. Немцы все еще не могли смириться с утратой господства в воздухе и вновь предприняли очередную попытку вернуть себе привычное преимущество. Помимо этого, естественно, приходилось вести борьбу и с вражескими бомбардировщиками, а заодно прикрывать свои. Карусель закрутилась еще на рассвете, к полудню прибавила оборотов и, судя по всему, не собиралась сбавлять темпов. В сравнительно небольшом объеме пространства скопилось огромное количество самолетов различных типов и назначения: "лаптежники" и "пешки" представляли собой соответственно вражескую и нашу бомбардировочную авиацию; "мессеры" и "фоккеры", "яки" и "лавочкины" - истребительную; и все это непрерывно перемещалось на разных высотах и в разных плоскостях, поливало друг друга пушечно-пулеметным огнем, взрывалось, горело, падало на землю обломками. А самолеты с ближних и дальних аэродромов все продолжали подходить, заменяя тех, у кого кончились боеприпасы или выработалось горючее. Подходили - и либо ввязывались в бой, либо пытались прорваться к позициям наземных войск, к их командным пунктам и узлам управления, к резервам, подходящим из тыла...
Савицкий первым заметил, как со стороны моря показалась новая волна вражеских бомбардировщиков. "Юнкерсы" шли двумя плотными колоннами. Их было несколько десятков, не считая восьмерки "мессеров" прикрытия. Савицкий тут же запросил по рации подкрепление. Но пока наши подойдут, придется принять неравный бой - не первый, кстати, и не последний.
Немцы, когда видели явное численное преимущество противника, обычно поворачивали назад; наши летчики с численным перевесом, как правило, не считались. Савицкий в этом смысле не представлял собой исключения. Скорее наоборот. Он считал, что в бою главное - качество, а не количество, понимая под качеством летное мастерство, мгновенную реакцию и способность нестандартно мыслить. Мужество и упорство подразумевались сами собой.
Ударная группа "яков", разделившись на две неравные части, уже связала боем "мессершмитты" прикрытия и одну из колонн "лаптежников". Вторую колонну решили взять на себя Савицкий с Самойловым. Однако из-за одинокого, ни весть откуда и куда проплывавшего в небе облака внезапно выскочила еще одна четверка Me-109.
Ведущий четверки не мешкая открыл огонь. Трасса потянулась было к машине Савицкого, но он энергичным переворотом через левую плоскость ушел от нее и, дав, как говорят летчики, по газам, круто полез в гору. Два других "мессера" вцепились в Самойлова, но тот и сам этого хотел - взять на себя из вражеской четверки пару. "Другая пара,- мелькнула мысль у Савицкого,- теперь за мной. Все правильно, все по честному..."
"А вот это уже нечестно, трое на одного,- подумал он в следующую секунду, заметив, что немецкий летчик, промазавший по нему, пытается пристроиться в хвост Самойлову.- Держись, Сеня, сейчас мы его обучим правилам хорошего тона!"
Обучение началось с того, что Савицкий заложил крутой вираж и сразу перешел в пикирование. А закончилось тем, что оказавшийся в перекрестье прицела "мессер" получил короткую, но точную очередь по кабине, потерял управление, загорелся и стал беспорядочно падать, быстро приближаясь к земле. В землю же воткнулся и тот Me-109, которого успел достать из своих пушек Сеня Самойлов. Теперь будет легче...
А бой между тем продолжался. Еще один "мессершмитт", получив несколько пробоин в фюзеляже, задымил и начал уходить в сторону Анапы Савицкий, закладывая крен, проводил его оценивающим взглядом: судя по всему, не дотянет, хотя черт его знает - все может быть, во всяком случае, он на свой боевой счет таких не записывает . Теперь самая пора догонять колонну "юнкерсов" - далеко уйти не могли, воздушный бой скоротечен. Четвертого и последнего "мессера" спугнул Самойлов. По крайней мере, немца нигде не видно, а сам Самойлов уже пристраивается сзади своего ведущего.
- Дракон - слышится по рации хриплый еще от азарта боя голос Самойлова.- А здорово мы им влепили! Теперь только бы "лаптежников" не упустить..
Дракон - это позывной Савицкого.
Внушительный позывной, ничего не скажешь. Сперва Савицкий его немножко стеснялся, а потом привык. Утешался тем, что не сам придумал. Связист один, видать из больших романтиков, удружил. Еще под Москвой в декабре сорок первого, когда на истребителях стали устанавливать первые, а потому несовершенные радиостанции, возник этот вопрос. Летчикам предложили выбрать себе позывные. Савицкому кто-то посоветовал найти себе такой позывной, чтобы его легко было разобрать сквозь любой треск и шум в эфире, которых тогда из-за слабого качества бортовых раций хватало с избытком. Тут-то и объявился услужливый романтик-связист со своим "драконом", убедил, что такой позывной с его раскатистым "др-р-р" при любых помехах нельзя не расслышать И верно: ни с чем не спутаешь, рассудил Савицкий Да и чем, собственно, отличается "дракон" от какого-нибудь "скворца" или там "грача"! Так и осталось с тех пор...
"Лаптежников" нагнали довольно скоро. И тут Савицкому не повезло. Из-под пушек "мессера" ушел, а от огня воздушных стрелков с "юнкерсов" не уберегся Да, в общем-то, и немудрено Немцы с перепугу такой заградительный заслон поставили, будто несколько батарей эрликонов с собой в воздух затащили.
Впрочем, по одному "юнкерсу" Савицкому с Самойловым удалось срезать с первой же атаки, когда они, воспользовавшись запасом высоты, спикировали на колонну. Вдобавок к месту схватки подоспело несколько "яков", из тех, что связали первую колонну бомберов и группу прикрытия, - у них там тоже дело к концу подходило.
Голос ведомого в наушниках Савицкого прозвучал неожиданно: перед этим "як", правда, слегка тряхнуло, но Савицкий не обратил на это особого внимания. А тут вдруг:
- Горишь, Дракон! Справа у тебя пламя. Прыгай'
Савицкий взглянул вниз - под крылом вода. Погоня за "юнкерсами" увела их в открытое море. До берега, куда ветер гнал невысокую волну, расстояние в общем-то невелико, но на берегу немцы. Надо тянуть к тому участку береговой линии, откуда начинается территория, контролируемая нашими войсками. Раньше прыгать нельзя - угодишь к фашистам.
Мотор работал без перебоев, запас высоты тоже имелся - тысячи полторы метров, никак не меньше. И, если бы не едкая, раздирающая легкие приступами кашля гарь, продержаться каких-то несколько лишних минут не составило бы труда. Самолет-то держится в воздухе! Конечно, если огонь доберется до баков... А если не доберется? Не успеет добраться? Все может быть...
Савицкий взглянул прямо по курсу: еще рано... Оглянулся назад: чуть выше и несколько ближе к берегу заметил самолет ведомого. Самойлов, видимо, решил сопровождать подбитую машину командира корпуса до конца. Во-первых, гитлеровские летчики нередко расстреливали выбросившихся с парашютом прямо в воздухе. А во-вторых, даже при благополучном приземлении присутствие Самойлова тоже нелишне.
Но Савицкого почетный эскорт сейчас не устраивает: горючее у обоих на исходе. Савицкому оно, понятно, уже не понадобится, а Самойлову лететь назад.
- Возвращайся на аэродром! - хрипит он в рацию.- Кончай благотворительность...
Кабину истребителя до отказа заполнило густым дымом Савицкий вновь заходится в припадке кашля. Он не знает, слышал ли его ведомый, но самому уже не до разговоров. Хочешь не хочешь, а надо прыгать. Иначе можно потерять сознание от удушья.
Хлопок раскрывшегося купола встряхнул его метрах в ста над водой. С этим порядок! Осталось только не прозевать момент приводнения, чтобы не запутаться в стропах парашюта. В последнюю секунду, когда до гребней волн оставалось метров пять-шесть, Савицкий точно рассчитанным движением расстегнул лямки парашюта и отбросил его в сторону. Ледяная вода обожгла тело, обхватив грудь будто обручем - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Волна накрыла с головой. Надув кое-как спасательный резиновый жилет - оранжевого цвета капку, он поплыл в сторону берега. Холод пронизывал до костей - ледяную воду, как здесь нередко случается, подняло снизу, после того как ветер угнал прогретые слои в открытое море. Ноги уже начало прихватывать судорогами, но Савицкий продолжал плыть, пока оставались силы. Последнее, что он запомнил перед тем, как потерял сознание, это самолет Сени Самойлова: дождавшись приводнения своего ведущего, он сделал над водой прощальный круг и, качнув крыльями, ушел в сторону аэродрома.
...Очнулся Савицкий в какой-то землянке, лежа в чем мать родила ничком на лавке. Резкий сивушный запах бил ему прямо в лицо. Рядом с лавкой, чуть ли не возле его носа, стояло ведро со спиртом. Незнакомый человек в армейских галифе и тельняшке макал туда шершавые, как наждак, шерстяные рукавицы, которыми остервенело растирал распростертое тело летчика от макушки до пяток.
- Где я? - спросил, приходя в себя, Савицкий.
- У своих, товарищ генерал-майор! - отозвался гулким басом моряк.- В расположении командного пункта восемнадцатой армии.
Он легко, словно ребенка, перевернул своего подопечного с живота на спину и, вновь окунув в спирт варежку, добавил:
- Можно сказать, прямо на наших глазах гробанулись!
Спасла Савицкого, как выяснилось, именно капка. Хорошо приметное издали ярко-оранжевое пятно, мелькавшее в волнах, помогло морякам с катера зацепить тонущего летчика багром до того, пока он окончательно не захлебнулся.
- Как увидели парашют, сразу же и выслали торпедный катер,- пояснил моряк, продолжая нещадно растирать рукавицей спину Савицкого.- Ваше счастье, "мессеров" поблизости не было. А то запросто могли бы сорвать нам это дельце. На катерке зениток, известно, нет, а ихние асы - большие любители до бесплатной добычи. Не из багра же мне по ним палить!
- Ты бы полегче чуток,- слушая вполуха благодушное бормотание своего спасителя, попросил Савицкий.- Всю шкуру с меня сдерешь.
- Зато кости будут в целости и сохранности,- назидательно, как маленькому, сказал моряк.- А заодно и все прочее. Спирт, ежели его внутрь или даже врастирку, в таких случаях первейшее дело.
Через несколько минут моряк закончил свою работу, завернул Савицкого в старый тулуп, и он тут же, как в пропасть, провалился в глубокий, каменный сон...
Утром ему сказали, что за ним прилетел из штаба корпуса связной У-2. Не зря, значит, кружил вчера Самойлов - точно засек координаты места приводнения! Не соврал и морячок: Савицкий после его растирки даже не чихнул ни разу, будто и не было вынужденного купания в не по сезону ледяной черноморской водице.
В штабе Савицкого ждала сводка за вчерашний день с итогами боев и две новости. Одна из них оказалась горькой. Погиб в бою командир 402-го полка подполковник Папков. Хороший человек, толковый офицер и отличный летчик. Самолет его упал где-то в плавнях, а выброситься с парашютом из горящей машины он не смог или не успел.
О второй новости сообщил парторг 812-го полка капитан Н. М. Лисицын. По его словам получалось, что летчики С. П. Калугин и П. Т. Тарасов "привели" на один из аэродромов немецкий истребитель специально в подарок командиру корпуса: он, дескать, на Me-109 еще под Москвой летал.
- Как это "привели"? - не понял Савицкий.- Как бычка на веревочке, что ли? А немецкий летчик в кабине сложа руки сидел?
- Не знаю, где у него руки были, но сейчас они у него за спиной связаны. В сарае сидит,- пояснил Лисицын и добавил: - Да вы лучше у Тарасова спросите, он подробнее расскажет.
Из рассказа Тарасова выходило, что все произошло как бы само собой. Шли парой. Капитан Тарасов - ведущим, лейтенант Калугин - в качестве ведомого. "Мессершмитт" заприметили над самой землей. "Ты слева заходи,- приказал Тарасов.- А я справа. Некуда деться ему будет". Немецкому летчику все это, понятно, не понравилось, собрался было удирать. Но Тарасов предупредил его намерения короткой пулеметной очередью. На длинную, объяснил, патронов не хватило бы, боеприпасы у них с Калугиным практически все вышли. Но немцу оказалось достаточно. Успокоился. Пошел прямо, как ему указывали. А куда денешься? Сверху и по бокам "яки", внизу земля. Один путь остался - под русским конвоем на русский аэродром.
- Только вот не вышло с подарком, товарищ командир,- сокрушался Тарасов.- Подпортил немец все дело под конец. Не захотел шасси выпускать перед посадкой, подломал назло нам машину. Какой теперь из нее подарок?
- Не горюй, починим! - рассмеялся Савицкий.- А за подарок спасибо. Прок, думаю, от него будет.
Предсказание Савицкого сбылось. И даже с лихвой. Но позже. В апреле сорок четвертого, когда 3-й истребительный авиакорпус участвовал в боях за освобождение Крыма.
После Кубани, где в результате ожесточенных воздушных сражений наша авиация завоевала и прочно удерживала в ходе всей операции господство в воздухе и где противник потерял 1100 самолетов, причем 445 из них оказались на боевом счету 3-го истребительного авиакорпуса, был Никополь, где корпус, вновь отмеченный в приказе Верховного Главнокомандования, получил право на почетную приставку - Никопольский. Летчики корпуса, когда-то необстрелянные, не нюхавшие пороху новички, прошли за год суровую школу, и в апреле сорок четвертого, когда началась битва за Крым, практически у каждого из них на счету числились сбитые вражеские самолеты. У одних больше, у других меньше, но опыт фронтовой теперь был у всех. А у иных не только опыт, но и громкая, услышанная даже за линией фронта врагом боевая слава.
Недаром в апреле сорок четвертого, после прорыва обороны противника в северной части Крыма и на Керченском полуострове, Савицкий, приземлившись на захваченном у немцев аэродроме Веселое, попал на своеобразный вернисаж, целиком посвященный чисто авиационной тематике. Причем не просто авиационной, а с явным профилактическим прицелом.
Вернисаж вначале обнаружил начальник политотдела полковник Ананьев. На стенах общежития немецких летчиков висели портреты советских асов, скопированные со страниц фронтовых газет. Каждый портрет был искусно вписан в пририсованные фигуры наиболее устрашающих и кровожадных зверей-хищников.
- Ну чем не наглядная агитация, как надо воевать! - восклицал Ананьев, водя Савицкого вдоль украшенных специфической живописью стен.- Думаю, как раз тот случай, когда пропаганда врага действует нам на руку.
- И впрямь, видать, нагнали страху на фашистов. Надо ведь что придумали! - усмехнулся Савицкий.- И кадры наши неплохо знают. Никого не забыли.
- А как же! - продолжал радоваться неожиданной пропагандистской находке Ананьев, принимаясь перечислять известные всем имена: - Покрышкин, Речкалов, Амет-хан Султан, оба брата Глинки... А вот и наш корпус пошел. Маковский, как видите, в образе кровожадной пантеры представлен. А Вас, товарищ генерал, в виде тигра с оскаленными клыками изобразили.
Начальник политотдела Ананьев вместе со своим заместителем по комсомольской работе подполковником Лопухиным принялись обсуждать, как лучше использовать обнаруженный "художественный" материал в пропагандистских целях, а Савицкий тем временем обнаружил еще один сюрприз. Немцы бросили второпях на аэродроме не только свою картинную галерею, но и три "мессершмитта".
- На взгляд новехонькие совсем, товарищ генерал! -доложил техник личной машины Савицкого младший лейтенант Гладков.- Причем не просто "мессеры", а модифицированные "Ме-109Е". Какие будут приказания?
- Разыщи формуляры на каждую из машин, ознакомься что к чему, а там поглядим, может, и пригодятся на что-нибудь.
НАБОР ВЫСОТЫ
Все, действительно, было ясно. В стране закладывались основы самолетостроения Молодежь бредила небом. Остались позади первые дальние перелеты: Москва - Пекин; Москва - Токио;
Москва - Нью-Йорк. Комсомол готовился взять шефство над Военно-Воздушными Силами. А Женька Савицкий и Костя Коккинаки были комсомольцами, сыновьями своего времени.
Коккинаки жили неподалеку от Каботажного мола, в неказистом одноэтажном домишке на два окна. Когда Костя и Женька заявились туда с радостной вестью, вся семья была в сборе. Отсутствовал лишь старший сын Владимир. Он первым из пяти братьев Коккинаки избрал профессию авиатора, закончив год спустя Борисоглебскую летную школу. Позже, в 1938 году, за первый беспосадочный перелет Москва - Владивосток ему присвоили звание Героя Советского Союза. Вторую Золотую Звезду он получил в качестве летчика-испытателя. Профессии авиатора предстояло стать фамильной профессией семьи Коккинаки, вслед за старшим братом стали летчиками и остальные четверо. Со временем фамилия Коккинаки обрела в авиационном мире широкую и заслуженную известность.
Но всему этому еще только предстояло случиться, и вряд ли в домике у Каботажного мола кто-нибудь взялся бы тогда предугадать судьбу. В семье Коккинаки, обсуждавшей на все лады удачу Кости и Женьки, если и строили планы на будущее, то на самые ближайшие дни. Когда в путь? Что взять в дорогу? Как устроиться на новом месте?
Устроились вновь испеченные курсанты даже лучше, чем ожидалось. Правда, поселок Гумрак, где размешилась школа, стоял в открытой голой степи и жить пришлось в наспех сколоченных дощатых бараках. 11о речь не о быте. Быту в те времена придавали мало течения, как чему-то несущественному и второстепенному. Ценилась не вещь, не непыльное местечко, где можно легко и быстро зашибить деньгу. Неистребимый обывательский дух оказался хоть и временно, но истребленным. И если справедливо присловье - "с жиру бесятся", то за нравственное здоровье в конце двадцатых можно было не беспокоиться: излишествами та нюха никого не баловала. Потому, наверно, и успех мерили не количеством и качеством нажитого добра, и престижным в соседских глазах уровнем личного бытия, а ценностями куда более верными и надежными - значимостью собственного вклада в общий исторический вклад народа. Почитались, словом, не навар с дела, как в иные времена, а само дело и его весомость на чаше весов истории.
Развитие авиации, как уже упоминалось, выдвинулось в конце двадцатых - начале тридцатых годов в ряд наиважнейших государственных задач. Овладеть профессией летчика означало оказаться там, где ты всего нужнее. Одно это говорило о том, что ребятам здорово повезло. Вдобавок выяснилось, что они не просто зачислены в летную школу, но и стали курсантами первого набора. А значит, и первого выпуска. Выходит, им повезло дважды. С первым выпуском тянуть не станут; первому выпуску - зеленая дорога.
Так оно и случилось.
Соревнование за право первым выпустить курсанта в самостоятельный полет разгорелось вскоре после того, как закончились занятия по теории. Разумеется, носило оно негласный характер и какая-либо шумиха вокруг него категорически исключалась. Руководство школы, включая соревнующихся инструкторов, отлично понимало, что сократить сроки можно лишь за счет отбора и индивидуальной работы с наиболее способны ми курсантами. В их число попал и Савицкий. Летчик инструктор Алексеев приметил его еще на провозных полетах, а теперь усиленно готовил к самостоятельному.
Алексеев по праву считался лучшим инструктором в школе. Его группа в конце концов и захватила, лидерство в соревновании. Савицкого же Алексеев прочил лидером среди лидеров: ведь и в группе, которой предстояло начинать самостоятельные полеты, кто-то должен был подняться в небо первым.
Савицкому, конечно, льстило доверие наставника, но вместе с тем он отлично сознавал всю меру выпавшей на его долю ответственности. Способностями судьба его не обделила. Случается, когда о человеке говорят, что он родился поэтом. Или математиком. Или педагогом. Савицкий родился летчиком. Но узнал он об этом только здесь, в училище. Правда, других в сделанном им открытии еще предстояло убедить. И он не щадил сил, готовясь к предстоящему экзамену.
- Запомни, Савицкий! Первый полет, как первая любовь,- сказал ему однажды инструктор.- Если начудишь, сфальшивишь где-нибудь, всю жизнь потом вспоминать будешь. А гладко сойдет, тоже до конца дней своих не забудешь.
Сказал, как напророчил. День тот навсегда врезался в память Савицкого. Бывали позже дни и знаменательнее, и значительнее, но тот был особым... Хотя вроде бы и рассказать о нем нечего.
Разве лишь о коротком, скупом диалоге, состоявшемся в то утро между двумя членами комиссии.
- С этим все ясно,- сказал один из них, наблюдая, как самолет, пилотируемый Савицким, заходил на посадку.- Повезло Алексееву на первого выпускника...
- Наш человек,- согласно кивнул головой второй член комиссии.- Прирожденный летчик...
Неизвестно, по каким признакам и приметам судили члены комиссии рядовой в общем-то и, казалось бы, ничем не примечательный учебный полет, но в предвидении ноем не ошиблись: тогдашнему курсанту Савицкому предстояло с годами стать одним из наиболее известных в стране летчиков-истребителей. Но кому из нас не хочется похвастать тем, будто он знает свое будущее? Не знал его и Савицкий. Даже обмена репликами на свой счет в тот момент не мог слышать - узнал позже В пересказе курсантов. В тот момент колеса его машины коснулись земли и самолет после короткой пробежки замер на летном поле. Но отголосок состоявшегося разговора все же до него долетел: инструктор подал знак, разрешавший выполнить еще один полет по кругу.
И снова было небо. И власть над ним. И ощущение небывалой пространственной свободы. Но вся эта практичность чувств не мешала Савицкому оставаться предельно сосредоточенным, помогая тем самым уверенно и точно управлять машиной.
Обратило впоследствии внимание на способного курсанта и руководство школы. Да это и не удивительно. Недаром говорят: талант виден за версту. А одаренность Савицкого была настолько бесспорной, что никому и в голову не пришло бы ставить ее под сомнение.
А время между тем летело быстро. В положенный срок состоялся выпуск. Перед строем зачитали приказ, поздравили выпускников с окончанием школы. Тем из них, кому предстояло служить в строевых частях, присвоили четвертую категорию - по два кубаря, как когда говорилось. Савицкий получил шестую категорию и четыре кубика: его оставили в школе инструктором, заодно и преподавателем аэродинамики.
Приметил вскоре молодого летчика и вновь назначенный начальник школы комбриг Богослов.
Однажды Богослов посадил на аэродроме Гумрак истребитель никому не известной здесь конструкции.
Новая машина сразу же приковала к себе всеобще внимание. В глаза прежде всего бросался ее задиристый вид и явно бойцовский характер. Причем столь яркое эмоциональное впечатление складывалось отнюдь не на пустом месте. Широкий лобастый мотор с кольцевым капотом, укороченные крылья и фюзеляж, сравнительно большой киль - все это как бы специально подчеркивало динамичность и мощь боевой машины.
- Зверь! - восхищенно сказал кто-то из столпившихся на квадрате инструкторов. Квадратом среди летчиков называлось специально отведенное место, где собирался аэродромный люд.- Не чета нашим эр-пятым... Что скажешь, знаток аэродинамики?
- Не знаю, не летал, - внешне спокойным, чуть ли не равнодушным голосом отозвался Савицкий. - А вид, конечно, внушительный.
Нарочито сдержанный ответ никак не соответствовал внутреннему состоянию Савицкого. Он в ту минуту, казалось, все бы отдал за возможность поднять в небо новый истребитель. Впрочем, Богослову, успевшему вылезти из машины и подойти к собравшимся, гадать на кофейной гуще было незачем: он отлично понимал, что творится в душе у его подчиненного. Однако карты раскрывать не спешил.
- Хороша птичка? - обратился он ко всем сразу. - Вижу, по сердцу пришлась прекрасная незнакомка! Тем лучше, если так. Не на смотрины пригнал, осваивать новую технику будем...
"Да не тяни ты, - торопил про себя Савицкий, сгорая от нетерпения. - Назови фамилию, и дело с концом!" И Богослов, будто почувствовав обращенную к нему мольбу, помолчал секунду-другую и уже деловым тоном закончил:
- А начнем с вас, Савицкий! Надеюсь, не возражаете? Вот и прекрасно.
Это и в самом деле было прекрасно - облетать новую машину, покорить ее, подчинить себе. Истребитель И-5 по тем временам считался последним словом отечественного самолетостроения: стоявшие на стоянках аэродромов Р-5 ему в подметки не годились. Радовало Савицкого и то, что никто из товарищей не обиделся. Все понимали: не в любимчиках у начальства ходит, просто летает лучше других - оттого и выбор на него пал. Ну а уж если доверили - кровь из носу, но подкачать нельзя...
И Савицкий не подкачал. Сперва чуть ли не наизусть вызубрил за несколько дней инструкции по эксплуатации, а затем взялся за сам самолет. Через пару недель истребитель делал над аэродромом все, что ему положено, а сверх того - собирал всякий раз толпу зевак. Смотрели, как кино: кто ахал, кто чертыхался, кто молча стискивал зубы, но равнодушным не оставался никто.
Наконец, слухи дошли до начальства. Савицкого вызвал к себе комбриг Богослов.
- Летаешь?
- Как приказали, товарищ начальник школы!
- А цирк в воздухе тоже по моему приказу устраиваешь?
- Никак нет. Осваиваю боевую технику.
- Освоил?
- Так точно, товарищ комбриг!
- Ну, пойдем, погляжу...
Последние слова прозвучали более чем многозначительно.
Савицкий понял, что угодил в западню. Куда ни кинь, всюду клин, думалось ему по дороге. Если без затей слетать, по-ученически, зачем тогда Богослова на летное поле притащил? Богослов не только начальник школы, но и сам летчик-истребитель. Чего же на его в глазах тоску зеленую в небе разводить... Ну а если слетать, что называется, на всю катушку, можно и головы не снести. Не в прямом, понятно, а в переносном смысле. Начальник школы, не ровен час, запретить дальнейшие полеты может... Дилемма, что и говорить!
В конце концов Савицкий вопреки поговорке выбрал из двух зол большее. Показал всю программу целиком - без купюр и пропусков по цензурным соображениям. Конечно, если бы он лихачил и лез на рожон, играя на публику, рассчитывать на благополучный исход было бы легкомыслием. Но он не просто гордился профессией военного летчика, а и уважал ее - глубоко и искренне. Поэтому сейчас, как и прежде, он крутил одну за другой фигуры высшего пилотажа, выжимая из боевой машины все, на что она способна, и, может, самую капельку сверх того. Чуть круче, чем надо бы, входил в виражи, чуть ниже, чем принято, выходил из пикирования... Не молоко вожу, не скиснет, думал про себя Савицкий. На то и истребитель, чтобы рисковать в пределах разумного. Без риска же боя не выиграть, победы над врагом не добиться...
Доведись Савицкому высказать подобные мысли вслух, Богослов скорее всего оспаривать бы их не стал. Но сейчас ему было не до дискуссий. Богослов стоял молча, следя за работой своего подчиненного с некоторой долей стоической отрешенности. Временами, правда, широкое его лицо и крепкая шея темнели от прилившей крови, а пальцы, белея от напряжения, мяли и комкали фуражку. В подобные минуты, казалось, он силился что-то сказать, кратко, но исчерпывающе, и даже открывал было в нетерпении рот, однако всякий раз пересиливал себя и от слов воздерживался. То ли из-за неимения подходящего собеседника, то ли, напротив, опасался, что услышит кто-то и не так поймет... А Савицкий, недосягаемый ни для похвал, ни для критики со стороны начальства, продолжал свое: все круче и круче гнул мертвые петли, крутил бочки, стремительно пикировал, выхватывал машину над самой землей... Когда он наконец сел и зарулил самолет на стоянку. Богослова на аэродроме уже не было - ушел, так и не высказавшись.
Мнение начальства Савицкий узнал некоторое время спустя, когда его вместе с инструктором Гориславским пригласили в кабинет Богослова для внеурочной беседы. Впрочем, напрашивались они на нее давно и настойчиво.
- Не надоело писать? - напрямик спросил начальник школы, едва они переступили порог кабинета.- Сколько рапортов подали?
- По шесть рапортов, если с этим считать,- едва приметно кивнул головой в сторону лежавших на столе бумаг Гориславский.- Если честно, надоело писать.
- Зачем же пишете? - сделал удивленный вид Богослов.
- Считаем, что место военного летчика в строевой части,- пояснил Савицкий. И поспешил добавить: - Только вы не думайте, будто нам школа надоела.
- А о чем думать? За нас с вами уже подумали! - перешел на неофициальный тон и Богослов.- Получен приказ отправить в строевые части двух толковых инструкторов. На должности командира звена и командира отряда. Что скажете?
- Толковых инструкторов у нас много,- высказал свою точку зрения Савицкий. Стоявший рядом Гориславский подтверждающе кивнул головой.- Послать есть кого.
- Толковых много,- согласился, усмехнувшись, Богослов.- Но послать надо самых толковых! А таких у меня двое. Гориславского прошу задержаться. А вас, Савицкий, рекомендуем командиром отряда. Служить будете в Киеве. Тамошняя часть укомплектована в основном истребителями И-5. А вы, как помнится, на этой машине даже в цирке работать сможете.
- Почему же в цирке? - хмурясь, возразил Савицкий.- Фигуры высшего пилотажа - основа маневрирования в воздушном бою.
- Да вы не обижайтесь! - рассмеялся Богослов.- Цирк - это искусство; в цирке ремесленничество не держится. А тот пилотаж, что вы тогда показали, тоже искусство. И, уж поверьте на слово, высокое искусство! А насчет воздушного боя - правы полностью и категорически. Словом, верю: не подведете школу!
Киев, большой и шумный столичный город с его древней архитектурой, парками, музеями и театрами, сразу и безоглядно полюбился Савицкому. После захолустного Гумрака, затерявшегося в голой степи, контраст чувствовался особенно резко. Жизнь на новом месте быстро налаживалась, даже новую квартиру получить успел. Спорилось дело и на работе. На Жулянах, центральном аэродроме Киева, размещались на стоянках новехонькие И-5, на которых лучше Савицкого здесь никто не летал и которые он знал так же хорошо, как свои пять пальцев. Во всяком случае, сослуживцы к нему относились с уважением, а к советам прислушивались.
На вопросы, как ему живется на новом месте, Савицкий, улыбаясь, отвечал всем одно и то же:
- Пожалуй, слишком уж хорошо, чтобы это могло долго продолжаться.
Но собственный шутливый прогноз нисколько его не огорчал. Он давно усвоил: служить в армии - значит в известной мере не принадлежать себе самому. У военного человека нет права на выбор. Есть приказ, которому ты обязан подчиняться, независимо от того, нравится это тебе или нет. Личная инициатива может проявляться не в выборе, а лишь в способе выполнения приказа. Не всем это по душе. Но как ни странно, в армии с избытком хватает натур свободолюбивых, причем именно там в особой цене люди самобытные и самостоятельные. На поле боя требуются солдаты, одухотворенные идеей, думающие и инициативные. Впрочем, противоречие здесь чисто внешнее. Дисциплину, как и свободу, можно в этом смысле определить одинаково - осознанная необходимость. Ведь дисциплина в армии не самоцель, а средство сохранения постоянной боеготовности и боеспособности. Одним словом, военного человека дисциплина не тяготит, а является естественной и неотъемлемой частью его жизни.
И все же приказ перебазироваться на новое место оказался для многих как снег на голову. Авиационной бригаде предстояло в сжатые сроки преодолеть многотысячекилометровый путь от Киева до глухого таежного села Поповка на Дальнем Востоке. Нашлись, понятно, такие, кому столь внезапное и столь длительное путешествие пришлось явно не по вкусу.
- Накаркал! - мрачно сказал Савицкому один из летчиков.- Бросай все к чертовой матери и тащись через всю страну неизвестно куда и неизвестно зачем.
- Не на меня пеняй, на японцев,- усмехнулся Савицкий.- Они виноваты. Не сидится им на месте - крупные силы в Манчжурии сосредоточивают. В общем, не на увеселительную прогулку отправляемся.
- Война, что ли? - встревоженно спросил собеседник.
- Война не война, но обстановка на Дальнем Востоке обостряется. Пробуют нас на прочность японцы.
Вечером того же дня необходимую ясность внес комиссар бригады Романов:
- В последнее время со стороны японской военщины участились случаи провокаций, а также нарушения наших государственных границ. О приказе вы знаетe. Едем выполнять боевое задание!
Несколько фраз, сказанных Романовым, исчерпывали ситуацию. Такие слова, как "приказ" или "боевое задание", в среде военных людей не нуждаются в комментариях. Суть их предельно ясна. Все остальное - детали. С ними ознакомят тех, кому это положено знать по службе.
С Киевом расставаться было жаль Но в армии подобные эмоции в расчет не принимают. Место солдата не там, где ему нравится, а там, где он необходим Крупную воинскую часть, каковой являлась авиационная бригада, погрузили в эшелоны, и они один за другим отправились в долгий путь. Ехать предстояло через всю страну.
Как ни кратко было напутственное слово комиссара бригады Романова, речь командующего военно-воздушными силами Приморской группы войск Фроловского, когда эшелоны с людьми и техникой прибыли на место, оказалась еще короче:
- С благополучным прибытием в наши края' - с хорошо выверенной долей радушия произнес он И тут же, без паузы, перешел к делу: - Прошу слушать и запоминать.
Фроловский, ступив сапогами в снег, сделал по целине несколько шагов и, тыча на ходу в стороны рукой, бесстрастно давал пояснения:
- Это вот аэродром... Здесь - столовая, тут - командирский клуб... А там в сторонке - городок, где будете жить, ну и казармы для красноармейцев ..
Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина с вклинившимся в нее куском нетронутой дальневосточной тайги. Все остальное - и клуб, и казармы, и городок - существовало лишь в воображении комдива. Но Фроловского это отнюдь не смущало. Как человек военный, он не стал тратить попусту время на разъяснение того, что и так понятно, и лишь добавил:
- На первое время дам брезентовые палатки.- И помолчав, с едва приметным сожалением в голосе закончил: - Дал бы больше, да нечего. Впрочем, ничего страшного - обживетесь.
Крепкие в здешних местах морозы ждать не заставили. Брезентовые палатки от них, естественно, спасти не могли. Понадобилось утепление. Засыпали доверху снегом и окатили из ведер водой - трудов на копейку, а шуба получилась знатная. На первый слой нарастили другой, за ним третий - пока стены палаток не достигли полуметровой толщины Буржуйки калили добела - дрова в тайге дармовые, экономить нет надобности. И все же с трескучими здешними морозами приходилось ухо держать востро. Пока в буржуйке огонь - жить вполне даже можно. Но чуть зазевайся, не подложи вовремя дровишек - и вода в ведре льдом покроется, и сам вмиг воспаление легких схва-1ишь. Потому у печей дежурили круглосуточно, по очереди. Одни спят, другие всю ночь в топке шуруют...
Солдат на трудности не обидчив. Человек и вообще-то устроен так, что если уж обижается, то не из-за того, что ему плохо, а от того, что несправедливо с ним обошлись. А про солдата что говорить! На пулю, на смерть не жалуется; на холод пенять и вовсе смешно - не дома на печи, на то и служба.
Случалось, правда, разморит кого возле буржуйки да кинет в сон. Отдыха после вынужденных ночных дежурств никому не полагалось. Устраивались как могли. Первыми завели рационализацию в палатке Савицкого. Идея возникла чисто техническая. Савицкий предложил использовать высокий коэффициент теплового расширения алюминиевой проволоки. Метровый кусок ее приспособили одним концом к печке, а другой, нарастив его предварительно парашютной стропой, закрепляли с помощью бельевой прищепки на мочке уха очередного дежурного. Если тот задремал и дрова прогорали, то проволока остывала и, становясь короче, тянула задремавшего за ухо. А тот, проснувшись, спешил подкинуть в печку дровишек.
Конструкция эта вскоре получила всеобщее признание и стала именоваться коротко и звучно: СБЛ - связь буржуйки с летчиком.
Использовались и другие оригинальные новшеств Правда, в рекламе большинство из них не нуждалось! Скорее наоборот. Старались, чтобы не бросалось в глаза начальству. Однако службу летчикам они скрашивали. Особенно на дежурствах. Казармы и военный городок, обещанные Фроловским, построили позже а вот летное поле, выкорчевав коряги да пни, оборудовали в ту же зиму. Боевое дежурство требует, чтобы летчик ни на секунду не отлучался из кабины истребителя. Кабины же не обогревались и температура там мало чем отличалась от наружной. Кто-то придумал брать с собой резиновые грелки с кипятком которые хоть немного, но поднимали градус окружающей среды. И для полного комфорта летчик протягивал в кабину десятиметровый (в радиусе десяти мет ров запрещалось все пожароопасное) резиновый шланг на другом конце которого механик прилаживал мундштук прикуренной папиросы. Летчик таким образом но только мог согреваться с помощью грелок снаружи но и изнутри - затягиваясь из шланга теплым табачным дымом. Даже некурящие стали баловаться табачком: и мороз мягче, и дежурство быстрее идет.
Савицкий табачного дыма терпеть не мог, зато холод переносил стойко. Как, впрочем, дождь, ветер, промозглую слякоть и прочие тяготы солдатской жизни - здоровье к тому времени он успел накопить отменное. Не то чтобы подковы гнул или кочергу завязывал зато неутомимостью в работе, неисчерпаемым запасом сил и не знающей устали выносливостью мог бы если захотел, похвалиться перед многими. И все ж при явном переизбытке физических и душевных сил Савицкий, как это нечасто случается, обладал ясным резвым умом и уравновешенным характером. Чело-иск, как говорится, бросался в глаза. Во всяком случае, когда Савицкого назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения, ему едва исполнилось двадцать шесть.
Отряд представлял собой самостоятельную воинскую часть с собственным политотделом и тыловой службой. На вооружении находилось сразу несколько типов боевых машин: Р-5, P-Z, И-15, И-16 и даже пара P-6. С некоторыми из них Савицкий до этого дела не имел, и ему предстояло осваивать их заново. Что его, впрочем, ничуть не тревожило - в своем летном искусстве, в способности подчинить себе любой самолет он нисколько не сомневался. Заботило другое. Воинская часть - сложное разветвленное хозяйство. Да к тому же расположенное в несусветной глуши, куда и летом и зимой одна дорога - приток Амура, межная река Зея. Правда, палатки "утеплять" там нужды не было - жили в бревенчатых бараках, добротно срубленных из дармового таежного леса. Зато в| остальном - только успевай поворачиваться. Горючее, боеприпасы, запчасти, обеспечение людей всем необходимым, включая еду и одежду,- все это целиком ложилось на плечи двадцатишестилетнего командира. Но главное, конечно, боеготовность и несение боевого дежурства. Тут скидок на молодость не было и не могло быть. А с климатом местным шутки плохи. Морозы стояли собачьи - под сорок градусов и выше. Дa вдобавок сильные, надолго задувавшие ветра. И аэродром, и стоянки с самолетами заметало глубоким снегом, и взлетать порой приходилось как бы из узких ущелий, прорубленных в высоченных сугробах.
В армии, как известно, порядки простые: младший подчиняется старшему, а командир отвечает за всех. И за все. Неизвестно, как бы справился вновь назначенный командир части с многочисленными и новыми для себя обязанностями, если бы не заместитель по тылу П. И. Игнатов. Опытный тыловой работник, он за долгие годы армейской службы успел многое повидать и многому научиться. В свои тридцать девять лет он тогда казался Савицкому весьма даже пожилым человеком, чуть ли не стариком, и потому разносторонним опытом своего зама по тылу пользовался щедро и без оглядки. И Игнатов, надо сказать, ни разу не подвел своего командира за все полтора года их совместной службы. Он считал своим наипервейшим долгом освободить его от мелких, но отнимающих уйму времени повседневных забот, с тем чтобы тот всецело мог посвятить себя основному делу - повышению боеспособности части.
А здесь тоже хватало своих проблем. Одной из них Савицкому виделся крупный пробел в программе боевой подготовки. Речь шла об учебных стрельбах. Летчики стреляли только по наземным мишеням. В основном это были силуэты автомашин, нанесенные тем или иным способом на землю. Способ, понятно, особой роли не играл. Куда важнее то, что "грузовики" эти не ехали, а стояли. В реальных же боевых условиях вряд ли кому придет в голову стать пнем на дороге и ждать, когда тебя расстреляют с воздуха. Иными словами, цель в бою чаще всего движется, и стрельбу, следовательно, надо было отрабатывать по движущимся мишеням. Так, по крайней мере, рассуждал Савицкий.
Рядом с аэродромом лежало таежное, а потому пустынное озеро Гусиное. И когда лед весной растаял, Савицкий решил оборудовать на нем полигон для стрельб с воздуха. Раздобыл где-то списанный за ветхость катер и концы старого стального каната. Куски связали, прицепили к катеру тросом плот, а на нем смастерили макет грузовика - мишень теперь мчалась по воде с большой скоростью.
Результативность стрельб сразу же снизилась. Впрочем, мазал лишь сам командир части. Никого другого к стрельбам по движущейся мишени Савицкий пока не допускал. Хотел сперва самостоятельно отработать методику, а уж потом включить ее в программу боевой подготовки.
Летчикам это не нравилось. Им тоже не терпелось попробовать свои силы, тем более что у командира меткость стрельбы день ото дня росла. Приехавшему в часть бригадному комиссару Шуляку затея Савицкого пришлась не по вкусу совсем по другим соображениям, о которых, впрочем, он предпочитал не распространяться. То есть внешне он их сформулировал, обвинив командира инспектируемой им части в воздушном хулиганстве. Но это был всего лишь предлог. Смешно называть хулиганством стремление командира повысить у себя в части качество боевой подготовки. Кому-кому, а кадровому военному, да еще в звании бригадного комиссара, это должно было быть известно лучше других. Истинная причина, как поговаривали между собой летчики, сводилась к элементарной перестраховке, к нежеланию брать на себя ответственность.
Однако вынести на партийное собрание разбор "персонального дела" коммуниста Савицкого Шуляку ничто не мешало: подпевал у начальства всегда хватает, да и инициатива, как теперь шутят, наказуема - особенно, если она снизу и без согласования с начальством. Савицкий, не понимая толком, в чем его обвиняют, поначалу попросту растерялся. А когда вслед за Шуляком выступил командир взвода охраны и, пересказав на свой лад доводы бригадного комиссара, прибавил от себя, что настоящий коммунист хулиганством в воздухе заниматься не будет, Савицкий и вовсе упал было духом - так и из партии недолго вылететь, подумалось ему. Но оправдываться не стал. Да и что можно сказать в ответ на подобные измышления? За него нашли нужные слова летчики отряда.
- Не осуждать здесь Савицкого надо, а благодарность вынести! - высказался один из них.- За верное понимание задач боевой подготовки.
- Он же учебные стрельбы к реальным условиям боевых действий приблизить хочет,- поддержал другой.- Как лучше врага бить, учит.
- Пока что сам учится, а нам не дает! - выкрикнул кто-то с места.- Вот и вся его ошибка. Других ошибок нет!
В заключение взял слово комиссар отряда Степанов:
- Я так понимаю: благодарность Савицкому выносить рано. А спасибо сказать в самый раз! Стрельба по буксируемому плоту - вещь полезная и своевременная. Важно лишь, чтобы командир не только сам умел стрелять по движущимся мишеням, а чтобы поражать их без промаха научился весь летный состав отряда.
В общем, несмотря на давление Шуляка, партийное собрание не позволило сбить себя с толку и постановило включить стрельбы по движущейся цели в программу боевой подготовки. А сам плот с макетом, прицепленный тросом к катеру, летчики в шутку окрестили водоплавающей мишенью имени Шуляка.
Воды, кстати, в здешних краях хватало. И когда молва о новшестве разошлась по округе, сыскалось немало желающих перенять опыт. Командиры соседних частей, в расположении которых имелись озеро или река, приезжали советоваться, как проще и быстрее оборудовать у себя полигоны для стрельбы новым способом, а заодно и перенять методику их выполнения.
Нельзя сказать, чтобы после этой истории Савицкий стал особо заметной личностью, но известность его как толкового инициативного командира росла. Дальний Восток хотя и велик, но не числом людей, а немеренными землями. На человека, да еще на толкового, здесь всегда особый спрос. Как бы там ни было, а в 61-м отдельном отряде особого назначения Савицкий не засиделся. Вскоре его назначили заместителем командира, а затем и командиром полка.
Правда, 3-й истребительный полк, которым теперь предстояло командовать Савицкому, пользовался далеко не лучшей репутацией. На всех совещаниях и конференциях его поминали недобрым словом: и дисциплина разболтана, и аварийность одна из самых высоких. Но полк, каким бы он ни был, все же полк! Командовать полком - служба нелегкая, но в армии одна из самых почетных. Так по крайней мере считалось в среде военных, так считал и Савицкий. Однако почет почетом, но и мера ответственности велика... Особенно если учесть молодость да впридачу крайне невеликое для такой должности звание.
Со званием, вообще говоря, получалась неувязка. Савицкого как бы понизили в чине. Еще в училище на петлицах у него красовалось четыре кубика, а тут - после введения в декабре тридцать пятого персональных воинских званий - вдруг осталось два. Из майора "разжаловали" в старшего лейтенанта. Впрочем, пострадал не он один. Половина офицеров ходила в "разжалованных". При присвоении новых званий учитывали не занимаемую должность, а выслугу лет. Кто помоложе, тот и остался внакладе. Вот и получилось, что в полку оказалось немало подчиненных старше чином своего командира.
Савицкого в те дни куда больше волновали не вопросы субординации, а существо дела. Полк надо вытягивать из отстающих - это ясно. Вопрос в том с чего начать, за какое звено в первую очередь ухватиться, чтобы вытащить затем всю цепь? Готовых ответов не было, их предстояло находить самому.
Начал Савицкий с того, что, выстроив в честь знакомства полк, сказал перед строем речь, состоявшую из пяти слов. Да и те произнес не сразу.
Сперва он молча влез в кабину "ишачка" и открутил над аэродромом такой каскад фигур высшего пилотажа, что кое у кого из стоящих внизу взмокли от напряжения гимнастерки - переживали не за командира в частности, а за летное мастерство вообще.
Это, по существу, и была тронная речь Савицкого.
А перед строем, как уже упомянуто, он сказал только пять слов. Зарулил после посадки самолет на стоянку, вылез из машины, подошел к летчикам и, мельком оглядев лица, сказал:
- Вот так и будем летать.
Это был не приказ, а констатация факта. Предполагалось как бы само собой разумеющееся, что летчики на то и летчики, чтобы летать. Причем если уж летать, то летать только хорошо. Плохо летать просто не имеет смысла.
И большинство поняло, что прежней жизни наступил конец. А еще почувствовали, что это их радует. Одних больше, других меньше. Но радует. Им и самим, оказывается, осточертело ходить в отстающих. Что они, хуже других?
Савицкий искренне верил: ничуть не хуже. Он подозревал, что в любом разболтанном коллективе лодырей и разгильдяев всегда меньшинство. Большинство же и хочет, и умеет работать, но ему мешают. Вот на это большинство и следовало опереться. Разжечь в нем священный дух соревновательности. А вместе с тем подкрепить пробудившиеся надежды реальным делом.
Прежде всего требовалось повысить роль командиров звеньев, экипажей и других мелких подразделений: ответственность - следствие самостоятельности. А там, где возникает ответственность, крепнет и дисциплина. Она становится внутренней потребностью коллектива: никто не потерпит, чтобы из-за одного-двух бездельников шла насмарку выполненная остальными работа.
Менялась исподволь и общая обстановка в полку. Савицкий при поддержке растущего день ото дня числа единомышленников постепенно вводил в обиход новую шкалу ценностей. То, что раньше считалось лихостью или высшей степенью мужества, теперь стали называть позерством и верхом глупости. В расхлябанности и безалаберности видели не независимость характеров, как прежде, а неспособность взять себя в руки, поставить дело на грамотную, профессиональную основу. Взамен бахвальства все чаще можно было услышать: наш экипаж, наше звено, наша эскадрилья...
Нельзя сказать, что все эти благотворные изменения происходили оттого, что новый комполка затянул до отказа гайки, использовал в максимальных пределах данную ему немалую власть. Скорее, наоборот, Савицкий опирался не столько на авторитет власти, сколько на авторитет дела, считал, что оно говорит само за себя. Стремился по-прежнему действовать личным примером. В авиации для подобных случаев существует специальный термин: делай, как я! А это в свою очередь подразумевает превосходство ведущего над ведомым, лидера - над теми, кем он руководит и кто идет следом. Сперва научись сам, а уж потом учи других... Савицкий высоко ценил гордый и мудрый смысл этого девиза. Поэтому прежде чем что-либо спрашивать с подчиненных, он прежде всего спрашивал с самого себя. Причем спрашивал по самому высокому счету. Первым брался за наиболее трудное и сложное, первым жертвовал личным ради общего. И люди видели это, видели и ценили. И потому, когда он говорил: наш полк, они вкладывали тот же смысл в слова - наш экипаж, наше звено, наша эскадрилья.
Они так говорили, потому что так чувствовали. А чувствовали так потому, что научились ценить ту общность, которая их связывала, и то дело, которое они сообща делали...
Жизнь и сложнее и проще рецептов. Многое тут зависит от выбранной позиции. Точка зрения Савицкого была предельно ясна: полк, которым ему доверили командовать, обязан вернуть себе доброе имя. Иначе он окажется плохим командиром. Как говорится: или - или! Третьего не дано...
И настал день, когда после очередного инспектирования 3-й истребительный полк получил высшую оценку по всем разделам учебно-боевой и политической подготовки, а вместе с тем - первое место и переходящее Красное знамя Военного совета 2-й Отдельной Краснознаменной армии.
Рассчитывал ли на такое двадцативосьмилетний командир полка, лейтенант Савицкий? Скорее всего нет. Он просто об этом никогда не задумывался. Его заботили вещи куда более существенные и вместе с тем прозаичные: не гипотетический праздник, а повседневные, наполненные до краев работой будни полка.
Приятной неожиданностью оказалось и необычно щедрое материальное поощрение, которым сочло нужным отметить личный состав полка командование. Савицкому вместе с комиссаром Федоровым вручили по легковой машине - по знаменитой в те годы "эмке". Командиры эскадрилий стали обладателями мотоциклов с колясками - тоже немалая редкость по тем временам. Каждый из летчиков получил золотые наручные часы, а техники - серебряные карманные.
- Жаль расставаться будет,- сказал Савицкому комиссар полка Федоров.- А придется. Жди повышения, командир!
Савицкий посчитал было разговор шуткой. Но ошибся. Комиссар смотрел на вещи со стороны, а потому видел дальше. Он понимал, что способному человеку почивать на лаврах никто не даст. Так оно и случилось: Савицкого назначили командиром 29-й истребительной дивизии.
Карьера, что и говорить, головокружительная. Тем более если не забывать одно немаловажное обстоятельство: 3-й истребительный полк, как прежде 61-й отдельный отряд, дислоцировался на берегу Зеи, то есть не возле областного центра на глазах у высокого начальства, а в таежной глуши, куда заглядывать высокому начальству приходилось нечасто. Напомнить о себе Савицкий мог лишь одним-единственным способом - проявив выигрышным образом собственные деловые качества.
Однако новому комдиву 29-й истребительной, куда входило пять полков, тогда было не до отвлеченных рассуждений. На него тотчас навалились вопросы чисто практические. На вооружении дивизии в основном находились самолеты И-16, или "ишачки", как их любовно называли летчики. Однако промышленность уже приступила к серийному выпуску более совершенных истребителей ЛаГГ-3, которые стали поступать в полки дивизии. Несмотря на то что ЛаГГ-3 и по вооружению, и в скорости намного превосходил И-16, часть летчиков встретила истребитель без особого восторга. И тяжеловата, дескать, новая машина, и в управлении неоправданно сложная. Было ясно, что необходимо ломать вредные настроения.
Савицкий не стал долго раздумывать и поступил как всегда просто, идя к цели наикратчайшим путем. Собрав на центральном аэродроме руководящий состав всех пяти полков, он поднял ЛаГГ-3 в воздух и показал все лучшее, на что способен новый истребитель.
- Какие будут претензии? - лаконично спросил он, закончив свою общеобразовательную программу.- Только конкретно?
- Ну если конкретно, то надерет ему "ишак" хвоста! - сделав шаг вперед, сказал один из командиров полка Печенко.- Скоростишка у него, конечно, приличная. Но И-16 маневреннее.
Это надо было принимать как вызов. Да Печенко и не скрывал своих намерений решить завязавшийся спор в воздухе, в учебном бою. Савицкого это вполне устраивало. Больше того, как раз на подобный исход дела он и рассчитывал.
- Надерет, говоришь? Ну, тогда по машинам! У "ишачка" скорость 462 километра в час, у ЛаГГ-3 существенно больше - 549. Исход поединка был предрешен заранее. Что только ни пытался делать Печенко, комдив неизменно заходил ему в хвост и сидел там сколько хотелось. Если бы бой был не учебным, самолет Печенко давно бы превратился в горящее решето - не помогали ни пресловутая маневренность, ни легкость управления. Но Печенко не спешил смириться с поражением. Оторвавшись на глубоком пикировании, он круто полез вверх, стремясь набрать высоту для атаки. Но у ЛаГГа скороподъемность выше, и преимущество в высоте вновь у Савицкого. После переворота он опять легко заходит машине Печенко в хвост. Горючее на исходе, пора садиться.
- Что теперь скажешь? - спрашивает на земле Савицкий.- Небось со счету сбился, сколько раз я тебя срезать мог? Или не до арифметики было?
Печенко молчит. Всем ясно, что крыть ему нечем. Только вот Горлов, еще один командир полка, кажется, остался при особом мнении: такого чужими шишками не убедишь, ему непременно надо набить свои. На что рассчитывает, непонятно, но успокоиться никак не может. Считает, видно, что Печенко просто не повезло. Савицкий, как летчик, хорошо понимает, что переубедить Горлова можно лишь одним способом, и, махнув рукой, идет к машине. Залить баки - недолго.
Горлов, разумеется, тоже получил свое. Но главное - среди собравшихся на аэродроме не осталось ни одного скептика. Всех теперь интересует лишь один вопрос: когда ЛаГГи начнут поступать в достаточном количестве? Претензий к новому истребителю больше ни у кого нет.
Савицкий к тому времени твердо взял за правило убеждать и других, и самого себя по возможности не словом, а делом. Он не чурался никакой работы, стремился, что называется, все пощупать собственными руками. Такой метод чаще всего приносил ощутимую отдачу.
Когда, например, вслед за ЛаГГ-3 в дивизию начали поступать модернизированные истребители И-153 с ракетным вооружением, дело поначалу не заладилось. Подвешенные под крыльями "эрэсы" действительно оказались грозным оружием, способным любую подходящую цель разнести в щепки. Но беда в том, что реактивные снаряды в цель не попадали, а регулярно ложились в стороне от нее. Савицкий пробовал стрелять сам; наблюдал, как ведут стрельбы по наземным мишеням другие летчики; не оставлял в покое инженера по вооружениям Лившица... Короче, не отступал от дела до тех пор, пока не выяснилось, что виной всему не сами реактивные снаряды, а градуировка на прицелах, рассчитанных на стрельбу из обычных пулеметов. Новое же оружие требовало корректировки. Послали, как положено, в Москву запрос, но времени на переписку терять не стали: решили справиться своими силами. Провели дополнительные стрельбы, уточнили путем подбора точки, соответствующие расстояниям до мишени, нанесли их на прицел. Теперь "эрэсы" точно ложились в цель, оставляя всякий раз от нее лишь мокрое место. Новое оружие действовало безотказно.
Схожая история произошла и с первым отечественным радиолокатором конструкции Слепушкина РУС-1. Савицкий сразу понял те преимущества, которые несет с собой новая техника. Именно радиолокаторам предстояло стать главным звеном управления самолетами во время воздушного боя. С их помощью можно было определить курс самолета противника и расстояние до него. К сожалению, экспериментальная установка оказалась излишне громоздкой, эксплуатация ее - крайне сложной. Однако Савицкий упорно продолжал тренировки, пока не разобрался во всем сам и не наладил процесс дальнейшей передачи опыта.
Но освоить радиолокационную технику - одного этого было недостаточно. Тем более что серийное ее изготовление представлялось делом хотя и близкого, но будущего. Савицкого же (и разумеется, далеко не его одного) волновал сегодняшний день. Время стояло тревожное. Японская военщина наращивала и без того немалые силы Квантунской армии; часть ее аэродромов была вплотную придвинута к нашим границам, что давало возможность потенциальному противнику нанести внезапный бомбовый удар по нашим тыловым объектам. Впрочем, какому там потенциальному! Бои за Халхин-Гол и озеро Хасан уже позади. Вчера провокации, сегодня усиленная подготовка к войне, а завтра?
Савицкому давно не давала покоя мысль, что на случай войны необходимы надежно защищенные от нападения с воздуха командные пункты. Лучше подземные. Именно они обеспечат возможность эффективно управлять авиацией в боевой обстановке.
Естественно, что идея эта приходила в голову не одному Савицкому. Она буквально витала в воздухе. Надо было лишь кому-то начать...
Однако когда Савицкий впервые вынес ее на обсуждение командного состава дивизии, помимо явных сторонников, нашлись и ярые противники. Одним из них оказался бригадный комиссар Шаншашвили, с которым комдив до сих пор, казалось бы, отлично ладил. Тем неожиданнее оказалось для него сопротивление своего первого помощника.
Впрочем, возражения вызвала не сама мысль строить подземный командный пункт, а предложение вести строительство собственными силами.
- А специалисты где? А материалы? А необходимые средства, наконец? - возбужденно перечислял Шаншашвили.- Наивно, командир! Напрасно горячку порешь. Ясно же: самим не справиться, настоящие строители нужны...
- А где их взять в наших-то местах, строителей? - возразил начальник штаба полковник Пинчев.- Легче иголку в стогу сена найти.
- Запорем стройку! - стоял на своем Шаншашвили.- Что касается меня, так и запишите: категорически против.
- Так и запишем,- спокойно согласился Савицкий.- Ты только не волнуйся. Доложу на днях о твоем особом мнении члену Военного совета Желтову. А подготовку к строительству начнем не откладывая - японцы нас ждать не станут.
- КП не баня, нельзя в таком деле самодеятельностью заниматься,- недовольно буркнул Шаншашвили.- Слепому ясно.
- Я хоть и зрячий, а другого выхода не вижу,- подвел итоги разговору начальник политотдела Соколов.- Самим строить будет трудно - это верно. Но больше некому! Разве не так?
- Именно так! - с нажимом в голосе поставил последнюю точку Савицкий. И, обернувшись к Соколову, распорядился: - А руководство стройкой поручи своему заместителю. Он в этих делах ориентируется.
Случилось так, что именно бригадному комиссару Шаншашвили суждено было в ближайшем времени стать самым рьяным энтузиастом строительства, хотя, понятно, ни сам он, ни кто другой не могли предположить подобного поворота событий.
Член Военного совета А. С. Желтов, а вслед за ним и командующий Дальневосточным фронтом И. Р. Апанасенко инициативу Савицкого поддержали.
- Дело нужное,- без обиняков высказался герой гражданской войны Иосиф Родионович Апанасенко.- Откладывать незачем. И сами поможем, и других заставим. В общем, в обиду не дам.
Савицкий вышел от командующего окрыленным: уже начатый самострой получил официальное одобрение. Теперь можно было развернуться вовсю, и Савицкий по своему обыкновению готовился с головой окунуться в воплощение своего замысла. Но судьба на сей раз изменила ему, приготовив ловушку в таком месте, где он ее никак не ждал.
В самый разгар строительства ему зачем-то понадобилось в полк Печенко. Полетел, как всегда, на И-16. Под крылом лежал скованный льдом Амур, а тайгу по обоим берегам успело засыпать глубоким снегом - осень в здешних краях короткая, пролетела, будто и не было. Впереди по курсу показалась небольшая деревенька, которую Савицкий приметил по высоким столбам дыма, вертикально поднимавшимся над крышами домов. Отличная погода, безветренная, подумалось Савицкому, самая что ни на есть летная, меньше чем через час буду на месте... Не подвела их погода. Подвел мотор. Планируя в сторону открывшейся среди деревьев заснеженной полянки, Савицкий и не думал выпускать шасси - садиться в подобных условиях можно было только на брюхо.
Приземлился мастерски. Единственный след от посадки - глубокая борозда в снегу от скользнувшего юзом фюзеляжа: самолет встал посреди тайги без единой царапины или вмятины. После можно будет организовать санный поезд и доставить машину по Амуру до нужного места. А пока Савицкий вылез из кабины, огляделся, прикинул направление и побрел, проваливаясь выше колена в снег, в сторону деревни. Ходить пешком он любил и умел - заядлый охотник! Но здесь, хоть и без подсумка, и без ружья, а из сил выбился куда раньше, чем показались недалекие вроде бы, когда глядишь сверху, деревенские избы. А тут еще на пути подвернулась поваленная ветром ель такого могучего размера, что отдохнуть на ее стволе можно при желании даже лежа, будто на полатях. Лег на минутку - только чтобы перевести дух, но сном сморило еще скорее. Когда проснулся, сразу сообразил, что не избежать беды. Мокрый от пота меховой комбинезон заледенел и стал жестким, в груди резкая боль, усиливавшаяся при каждом вдохе, ноги от слабости как ватные. Кое-как встал, а идти уже не смог. И вдруг где-то неподалеку приглушенный расстоянием собачий лай! Мужики, которые его подобрали, после рассказывали, что всего-то с версту или чуть больше до ближайших от тайги изб оставалось...
Лечили долго. Диагноз - двустороннее крупозное воспаление легких. Исход чаще всего летальный, антибиотиков тогда открыть еще не успели. Выручили железный организм и молодость. А еще, пожалуй, Шаншашвили. Точнее, его победные еженедельные отчеты об успешном ходе строительства - именно они опережали в своем лечебном действии и аспирин, и банки, которыми пользовали больного врачи. Кроме аспирина да банок, иных средств против пневмонии тогда не существовало. Но Шаншашвили тем не менее и в мыслях не допускал, что комдив, самолично начавший стройку, не увидит ее окончания. Так не бывает, говорил он всякий раз врачам. А Савицкий, лежа на койке, подтверждающе кивал головой. Так они вдвоем и одолели болезнь.
К тому времени, когда Савицкий окончательно встал на ноги, КП дивизии был построен, а командующий Дальневосточным фронтом И.Р. Апанасенко, проинспектировав готовый к эксплуатации объект, распорядился возводить такие же во всех остальных дивизиях.
- Молодец, командир! Молодец, что меня не послушал,- сказал как-то Шаншашвили.- Какой КП отгрохал! Пусть теперь сунутся японцы, не страшно...
Войну здесь ждали с Востока. Квантунская армия насчитывала к весне сорок первого свыше семисот тысяч человек, продолжая увеличиваться. Японский милитаризм все громче и все откровеннее бряцал оружием.
Но война пришла с запада.
Утром 22 июня 1941 года в кабинете начальника штаба дивизии полковника Пинчева зазвонил телефон. Сидевший у начштаба Савицкий взял трубку аппарата спецсвязи. Голос, послышавшийся на другом конце прямого провода, принадлежал начальнику штаба Дальневосточного фронта генералу И. В. Смородинову.
- Война, товарищ Савицкий,- отчужденно-официальным тоном сообщил генерал.- Германия напала на Советский Союз и ведет боевые действия по всей западной границе. Вам надлежит срочно явиться к командующему вместе с комиссаром и начальником оперативного отдела.
"Все-таки Германия,- подумал Савицкий, кладя трубку.- Германия! Несмотря на пакт о ненападении... Ну что ж, если бои ведутся на западной границе, значит, надо ехать на запад..."
Но на запад не пускали.
На столе у Апанасенко росла груда рапортов с просьбой об отправке на фронт. Туда же он положил и рапорт Савицкого.
- Думаешь, один ты такой умный? Вон их у меня сколько! - прижал он тяжелой ладонью пухлую пачку бумаг.- Не торопись. Здесь тоже не посиделки.
Ответ не устраивал Савицкого, но формулировка показалась ему подходящей, и он охотно пользовался ею при схожих обстоятельствах у себя в дивизии. Но в середине декабря он наконец добился своего, оказавшись в вагоне поезда, шедшего туда, где лилась кровь и рвались снаряды. А бои в эти дни шли уже под самой Москвой.
В Москву повезло вырваться в командировку. Впрочем, Савицкий не сомневался, что назад, на Дальний Восток, возвращаться ему не придется. Уж как-нибудь да зацепится за нужного человека, уговорит отправить на фронт. Хоть эскадрильей, хоть звеном командовать, лишь бы воевать! Он же не только командир дивизии. Он летчик. И летает на всех типах отечественных истребителей.
Правда, на Дальний Восток ему вернуться все же пришлось: его вновь повысили в должности, назначив командующим ВВС 25-й общевойсковой армии. Но во-первых, он вернулся с боевым орденом на груди, а во-вторых, принял новую должность, чтобы тут же сдать дела и вернуться на фронт. Пост командующего дал возможность напрямую связаться с Москвой и добиться удовлетворения своего ходатайства. Таким образом Савицкий первый и последний раз в жизни использовал свое служебное положение в заведомо личных целях. А цель у него была одна - бить в небе фашистов.
- Согласен принять дивизию? - услышал он однажды в трубке долгожданный вопрос из Москвы.- Ну и прекрасно. Сдавай дела и вылетай первым же транспортным самолетом.
А через несколько дней, в конце мая сорок второго, он уже был под Ельцом, где не мешкая вступил в должность командира 205-й истребительной авиадивизии, входившей в состав 2-й воздушной армии под командованием генерала С. А. Красовского.
Материальную часть дивизии составляли истребители конструкции Яковлева и американские "аэрокобры". Летчики, как не без удивления выяснил Савицкий, предпочитали отечественной технике машины, полученные из США по ленд-лизу. Сам он успел полетать и на "аэрокобрах", и на английских "харрикейнах", твердо убедившись, что ни те ни другие не могут составить серьезной конкуренции нашим "якам".
Як-1 зарекомендовал себя одним из лучших фронтовых истребителей, который зимой 1941/42 года предполагалось использовать против только что появившихся немецких Ме-109ф. А это была серьезная машина. Немцы значительно улучшили ее летно-тактические характеристики. Однако при равной скороподъемности Як-1 удерживал за собой пусть незначительное, но все же преимущество в скорости, особенно заметное на высотах около трех тысяч метров, а также обладал по сравнению с немецким истребителем лучшими характеристиками при горизонтальном маневре. С учетом этого в штабе ВВС и подготовили директиву, где Як-1 назывался наиболее пригодной для боя с Ме-109ф машиной.
Савицкий сознавал, что необходимо как можно скорее избавить летчиков от вредных предубеждений: союзники нередко присылали устаревшую технику, с помощью которой войны не выиграешь. Да и в количественном отношении поставки эти представляли лишь каплю в море.
Требовалось, словом, что-то срочно предпринять. Тем более пристрастие к "аэрокобрам" питали не только рядовые летчики, но и часть командного состава полков.
- А чем плох американский истребитель? - искренне недоумевая, спросил один из командиров полка, подполковник Сопрыкин.- Взять, к примеру, нашего аса, капитана Силина. Дай бог как воюет. И именно на "аэрокобре".
- Вот и подготовьте мне с ним учебно-показательный бой,- предложил Савицкий.- Да соберите на аэродроме летчиков. Пусть поглядят.
- А ваша должность? Ваше звание? - откровенно изумился Сопрыкин.- Что потом летчики говорить станут?
Савицкий понял, что комполка нисколько не сомневается в неминуемом и сокрушительном поражении командира дивизии. Значит, и впрямь неплохой летчик этот капитан Силин, подумалось ему. А сейчас именно такой и нужен...
- Вы за мой авторитет не переживайте,- усмехнулся Савицкий.- Он мне и самому небезразличен. Как, впрочем, и авторитет нашей отечественной техники, которая по непонятным причинам у вас в полку явно не в почете.
Савицкому припомнились недавние бои под Москвой и неожиданное задание, которое он получил непосредственно от командующего Западным фронтом - генерала армии Жукова. Георгий Константинович поручил ему возглавить ударную авиагруппу для уничтожения штаба одного из армейских корпусов противника. Это была дерзко задуманная операция, за удачное выполнение которой Савицкий и получил свою первую боевую награду - орден Красного Знамени. Тогда тоже зашла речь об использовании американских истребителей. Но Савицкий от них категорически отказался...
- Везет командированным! - сказал, узнав о задании, подполковник Самохвалов, командир полка из авиагруппы генерала Сбытова, в частях которого Савицкий заканчивал свою командировку.- Сам с командующим фронта знаком? Или до Жукова самотеком слава о тебе докатилась? Меня вот в Перхушково не приглашали...
- Ума не приложу, чья протекция! - искренне отозвался Савицкий.- Грешным делом на Сбытова да на тебя думал. А ты вон как, иронизируешь... Ладно! Давай лучше о задании поговорим.
- А в Перхушково что тебе сказали? В подмосковном поселке Перхушково размещался штаб Западного фронта, где Жуков объяснил необходимость ликвидации немецкого штаба именно с воздуха и именно силами группы истребителей в связи с плохими условиями погоды.
- Ждать нам некогда. А посылать бомбардировщики при практически полном отсутствии видимости нет смысла. Удар штурмовиками неизбежно повлечет за собой большие потери. У истребителей же и маневренность, и скорости выше,- негромко ровным голосом объяснил Жуков свою мысль, выказывая заодно и собственную компетентность в авиационных вопросах.- Как-нибудь проскочите... Повторяю, ждать улучшения погоды не позволяет сложившаяся обстановка.
- Да уж! Погодка хуже не придумаешь,-согласился Самохвалов.- На "лаггах" полетишь?
- Мне в штабе фронта "аэрокобры" предлагали, только я не согласился.
- И правильно сделал! - понимающе кивнул Самохвалов.
Летчиков для ударной группы они отобрали вместе. Сошлись на том, что хватит четырех звеньев. Каждый ЛаГГ-3 мог нести по две пятидесятикилограммовые бомбы, а цель по площади невелика - вполне хватит, чтобы накрыть всю без остатка. Ведущими звеньев, помимо самого Савицкого и Самохвалова, наметили Кудинова и Кривенко - лучших комэсков полка.
Уже под самый вечер Савицкий слетал на разведку - наметил ориентиры и подходы к цели. Чтобы не спугнуть немцев, к самому штабу близко не подходил. Вернувшись, обсудил все с ведущими звеньев. Лететь решили на другой день, на рассвете - о погоде не вспоминали, ясно было: лучше не станет.
На рассвете выяснилось: стало хуже. Даже сам рассвет определить можно было разве лишь по часам - чуть просветлела на востоке полоска неба, и только.
До точки разворота - будки путевого обходчика - шли на бреющем. Шли тесно. Савицкий в качестве ведущего первого звена не спускал глаз с едва приметной нитки железной дороги. Ведущие остальных звеньев прилагали все усилия, чтобы не рассыпать строй. Задач пока было две: не врезаться в тесноте друг в друга, а также не задеть плоскостями верхушек телеграфных столбов.
Третью и главную задачу предстояло решать после будки путевого обходчика: от нее до цели оставалось несколько минут лета. А саму цель требовалось накрыть с первого же захода. Второго могло и не быть: немецкий штаб, как предупреждал Жуков, прикрыт сильной противовоздушной обороной.
И все же немцы проморгали.
Атака оказалась настолько стремительной, а бомбы легли столь плотно, что несколько темных строений внизу сразу же охватило клокочущим пламенем. Вражеским зениткам, по существу, охранять было уже нечего. Но группа Савицкого сделала на всякий случай еще заход, чтобы прострочить для верности горящую цель пушечно-пулеметным огнем. На сей раз вражеские эрликоны постарались. Например, самолет Савицкого получил две здоровенные пробоины на плоскости...
Итак, дело было сделано. Оставался пока открытым вопрос, как доказать, что задание действительно выполнено. Клокочущие клубы огня летчики на земле видели, но все ли сгорело, что требовалось,- поручиться никто не мог. Хотя Савицкий в душе нисколько не сомневался, что в повторном заходе на цель не было, в общем-то, необходимости.
- Да, техника наша даже при такой собачьей погоде сработала отменно,- косвенно подтвердил убежденность Савицкого Самохвалов. И чуть помолчав, добавил:
- Поглядел бы я на тех "аэрокобр", которых тебе предлагали! Их при таком морозе и с места не сдвинешь. Да, честно говоря, я бы даже и пробовать не стал... А так вот - сидим, ждем, надежда заслужить признательность начальства имеется.
Надежда, высказанная Самохваловым в его критическом эссе по поводу несовершенства привозной заморской техники, сполна подтвердилась. Через два дня позвонил член Военного совета Западного фронта генерал Н. А. Булганин и передал от имени командующего фронтом благодарность всем летчикам группы - партизаны в одном из своих донесений подтвердили, что штаб немцев под Гжатском действительно сожжен дотла.
Отогнав воспоминания, Савицкий усмехнулся про себя: наступил и его черед защищать достоинства отечественной техники. Ему, впрочем, не привыкать...
Через полчаса Сопрыкин доложил, что для проведения учебно-показательного боя все подготовлено: баки на обоих самолетах заправлены под пробку, свободные от боевых заданий летчики собрались на аэродроме. Через несколько минут явился и капитан Силин. Он оказался из того сорта людей, которые не теряют самообладания ни при каких обстоятельствах. Савицкий видел, что перед ним настоящий боец, уверенный и в своих нервах, и в своих силах. Держался Силин подчеркнуто вежливо, но независимо. Лицо хорошее, взгляд твердый, прямой. Лет немного, но уже седина в волосах - видно, успел хлебнуть всякого, ничем не удивишь... В общем, как раз то, что надо, решил Савицкий. И поинтересовался:
- Задача ясна, капитан?
- Так точно, товарищ полковник,- негромко сказал Силин.- Мне объяснили.
- Надеюсь, в поддавки играть не собираетесь?
- Никак нет, товарищ полковник! В воздухе никакой игры не признаю. Особенно в поддавки.
- Какой он тебе "товарищ полковник"? Перед командиром дивизии стоишь! - прошипел оказавшийся рядом с Силиным Сопрыкин.
Но Силин, что называется, даже не моргнул глазом. Откуда, мол, мне знать, нас друг другу не представили...
"Этот себе на мозоль наступить не даст,- вновь подумалось Савицкому,- и выдержка у него дай бог всякому". Но вслух сказал совсем другое:
- Одно замечание, капитан. Не забудьте, пожалуйста, о том, что только что сказали. Если забудете, не взыщите, посажу под арест!
- У меня память крепкая, товарищ полковник!
Савицкий молча кивнул и покосился на Сопрыкина: тот, побагровев от прилившей к лицу крови, волком смотрел на Силина. А тут еще доложили, что в полк нежданно-негаданно прибыл командующий 2-й воздушной армии генерал С. А. Красовский. Наблюдая за Сопрыкиным, Савицкий понял, что тот почувствовал себя совсем неважно: переживал, что будет, если учебный бой закончится в соответствии с его мрачными предсказаниями.
Красовский же, наоборот, узнав о намечаемом поединке, не только одобрил его цель, но сам вызвался на нем присутствовать. Вот что он писал позже по этому поводу в своих воспоминаниях:
"Чтобы восстановить престиж отечественного самолета, Савицкий решил провести показательный учебный бой... Схватка состоялась на глазах многих летчиков. Савицкий - мастер высшего пилотажа - убедил всех, что "як" - отличный самолет. Весь бой он провел на вертикалях...
Командир дивизии "прижал" своего "противника" к земле и закончил воздушный "бой" победой. Затем полковник собрал летчиков и произвел разбор "боя".
- Можно ли успешно вести воздушный бой на Як-1?
И сам же ответил:
- Можно не только воевать, но и побеждать врага. Для этого требуется лишь смелость и мастерство.
Мне никогда не приходилось слышать более убедительной беседы командира со своими подчиненными, чем эта".
В рассказе генерала Красовского, построенного так, чтобы подчеркнуть смысл задуманного поединка, упущена одна существенная деталь: сравнительная характеристика обеих боевых машин. Дело в том, что Силин действительно оказался асом, или, как чаще говорят летчики, пилотягой самого высокого класса. Пилотяга - не ухарь, показывающий на потеху зрителям головоломные, рискованные своей сложностью трюки, он профессионал, беззаветно влюбленный в свое дело и сумевший поставить на службу ему все свое время и весь свой характер. Он мастер. Но мастерство добыто им неустанным, одухотворенным трудом, оплачено бессчетными часами долгой, изнурительной работы. О таких нередко говорят - летчик от бога. Да, талант нужен, без таланта подлинных высот в искусстве летчика не достичь. Но талант - ничто без работы. Его надо раскрыть, а раскрыв, постоянно шлифовать. Потому-то летное мастерство пилотяги не удачливое наследство, не счастливый дар, полученный от родителей в день рождения, а результат собственного труда, собственного упорства, собственного творчества. Пилотяг в среде летчиков чтят и уважают, а само слово это произносится с неизбежным восхищением в голосе, а порой и с завистью...
А Силин, как уже сказано, был пилотягой. Тонкостями высшего пилотажа он владел не хуже Савицкого. Опыта тоже хватало и характер имел подлинного бойца... Одним словом, сошлись два достойных друг друга противника, и схватка, завязавшаяся в небе, с первой же минуты стала жесткой и бескомпромиссной. И кое-кто из собравшихся на аэродроме летчиков решил про себя, что победить в этом бою суждено не человеку, а машине. Пилоты по силам равные. Случайность практически исключена благодаря их высочайшей летной квалификации. Значит, исход боя решат чисто технические преимущества. "Аэрокобра" или "як"? "Як" или "аэрокобра"?..
Впрочем, все это было верно лишь в принципе. Человеческий фактор исключить до конца никогда нельзя. Даже бесстрашие, даже упорство и стойкость люди проявляют по-разному. Что же говорить об опыте...
"Як" лез в гору чуточку быстрей "аэрокобры", а преимущество в высоте означало преимущество в скорости при атаке. Но Силин, блестяще маневрируя, в последний момент ушел из-под пушек противника...
"Аэрокобра" в пикировании настигала "яка". Однако Савицкий оторвался от преследования с помощью резко и неожиданно выполненной полубочки...
Противники все круче вязали петли, с предельным креном входили в виражи, выхватывали машины из пикирования над самой поверхностью земли. Оба делали все, что могли, и даже чуточку сверх того. Но чаша весов постепенно стала склоняться в пользу Савицкого. А значит, и в пользу "яка". Внизу, на аэродроме, видели, что "аэрокобра" сдает понемногу позиции... Силин боролся до конца. И все же наступил момент, когда "як", прижав "аэрокобру" к земле, зашел ей в хвост и не отпускал, пока не сблизился до расстояния, дававшего возможность вести огонь на поражение.
Бой закончился. Престиж "яка" подскочил в глазах летчиков на небывалую высоту. Но, как ни странно на первый взгляд, ничуть не упал и авторитет "аэрокобры". Силин, проиграв бой, наглядно показал, чего стоило Савицкому его выиграть. А следовательно, и на "аэрокобрах" тоже можно воевать. И воевать неплохо...
Савицкий, впрочем, нисколько не желал охаивать американский истребитель. Он хотел одного: чтобы летчики поверили в наш "як". А поверив, воевали увереннее и эффективнее. Ведь в качестве командира дивизии он был кровно в этом заинтересован.
205-й истребительной авиадивизии приходилось выполнять самые разные задачи. Борьба с вражескими истребителями, перехват и уничтожение бомбардировщиков, штурмовка наземных целей, прикрытие от ударов с воздуха собственной пехоты, артиллерии и других общевойсковых частей. Нередко истребителям дивизии приходилось работать в боевом взаимодействии со штурмовой авиацией. Пока Ил-2, или летающие танки, как их называли, обрабатывали на дорогах танковые и моторизованные колонны врага, "яки" и "аэрокобры" страховали их от нападения фашистских "мессеров".
Способ подобного взаимодействия хотя и был широко распространен, но страдал, по мнению Савицкого, рядом существенных недостатков. Во-первых, истребители, барражируя над местом штурмовки, не могли в полной мере использовать свои исконные преимущества - скорость и маневренность. А без скорости и маневренности от истребителя толку мало. Во-вторых, истребителей требуется неоправданно много. Сколько групп штурмовиков, столько и групп прикрытия. А ведь есть еще наши бомбардировщики - их тоже надо сопровождать; есть бомбардировщики противника - их необходимо перехватывать и уничтожать в воздухе. Где же на все сил набраться? И истребителей действительно то и дело остро не хватало.
Особое значение для Савицкого эта проблема приобрела в июне сорок второго, когда немецкая армейская группа "Вейхс" начала наступление на левом крыле Брянского фронта. 4-й воздушный флот немцев прикрывал с воздуха наступление, а наша 2-я воздушная армия, наоборот, делала все, чтобы его сорвать. Работы, понятно, резко прибавилось не одной только дивизии Савицкого. Но его, естественно, это ничуть не утешало. И он отправился с давно вынашиваемым предложением к командарму 2-й воздушной Красовскому.
- Вместо того чтобы прикрывать каждую группу штурмовиков в отдельности, думаю, правильнее будет обеспечить их безопасность менее расточительным образом,- выложил он Красовскому общий замысел своей идеи.
- Неплохо бы,- охотно согласился тот.- Может, подскажешь как.
- "Связать" боем немецкие истребители заранее, не допустив до цели.
- Выходит, предлагаешь штурмовики вообще без прикрытия оставить? - решил уточнить Красовский.- Но ведь помимо тех "мессеров", что вы "свяжете" на подходе или над аэродромом, где они базируются, в воздухе могут оказаться еще и другие.
- Могут! - не стал спорить Савицкий.- Оставим на такой случай часть истребителей для обычной работы. Пусть сопровождают штурмовики, но меньшими силами. А основной удар нанесем по аэродромам. По Щиграм, к примеру.
Пример Красовскому понравился. Фашистский аэродром в Щиграх доставлял ему немало неприятностей:
именно там сосредоточилась наиболее значительная и наиболее активная часть вражеских истребителей.
- Действуй! - согласился наконец командарм.- Если дело выгорит, впредь и потерь у нас будет меньше и пользы от нас будет больше.
Савицкий еще до разговора с командармом все тщательно продумал и рассчитал. В первую очередь необходимо согласовать время. Истребители атакуют аэродром в Щиграх точно в назначенный час. И только когда немцы окажутся плотно прижаты к земле, заранее поднятые в воздух "илы" выйдут на цели и примутся спокойно, без всяких помех со стороны работать. Главное тут - жесткая согласованность и полная синхронность действий. А чтобы надежно выключить из игры аэродром в Щиграх, двадцати четырех "яков" хватит наверняка, причем с гарантией. Ведущим группы лучше всего назначить капитана Новикова из 17-го истребительного авиаполка...
Новиков знал и умел в воздухе все. А в придачу обладал мгновенной реакцией на меняющуюся обстановку и способностью столь же мгновенно принимать нестандартные, а потому чаще всего верные решения. Савицкий, как человек схожего склада, не мог не ценить этого.
Когда ударная группа Новикова подходила к цели, Савицкий этажом выше вел четверку прикрытия. Оба они заметили опасность практически одновременно. Но Новиков оказался ближе к ее источнику...
При подлете наших истребителей к Щиграм их" по всей видимости, засекло так называемое визуальное наблюдение за воздухом, откуда и предупредили летчиков на аэродроме. Если бы немецкие истребители или хотя бы часть их успели подняться в воздух, жестокой схватки и связанных с ней потерь избежать бы не удалось.
А с взлетной полосы уже успели оторваться два Ме-109. Их-то и заметили Савицкий с Новиковым.
Но Новиков уже пикировал. Немец, которого он выбрал для атаки, еще не успел набрать на взлете скорость - убийственная, почти в упор пушечно-пулеметная трасса швырнула его назад, на полосу, где он взорвался, загородив другим путь обломками. Рядом с первым воткнулся в землю и второй "мессер", его срезал один из ведомых Новикова. Остальные машины ударной группы обрушили свой огонь на аэродром. На стоянках и возле них загорелось еще несколько Ме-109.
Савицкий, барражируя со своей группой прикрытия на высоте 4000 метров, видел, как на аэродроме началась паника. О том, чтобы поднять в воздух истребители, не могло идти речи. Обслуживающий персонал забился в щели; летчики, готовившиеся к взлету, заглушили моторы и тоже попрятались в укрытиях; взлетная полоса, усыпанная горящими обломками самолетов, вышла из строя... А "яки" все сыпали бомбами по аэродрому, прошивали стоянки пушечно-пулеметным огнем...
В тот день с аэродрома в Щиграх не поднялась в воздух ни одна вражеская боевая машина. А наши штурмовики спокойно делали свое дело при полном отсутствии в небе гитлеровских истребителей. Щигры были основным аэродромом фашистов в этом районе.
Позже, когда предложенный Савицким метод обрел немалое число сторонников, немцам пришлось рассредоточивать свои истребители, используя все имеющиеся у них здесь аэродромы. А когда и этих мер оказалось недостаточно, им пришлось пойти на то, чтобы постоянно держать в воздухе большое количество боевых машин - аэродромы стали слишком ненадежным местом. Но тут, в свою очередь, возникали сложности из-за горючего: истребитель - не транспортник или бомбардировщик, у него баки куда меньшей емкости, а потому полетное время жестко ограничено. Тем более что взлетать приходилось с отдаленных аэродромов - ближние-то чаще всего оказывались блокированными.
Конечно, против любого яда в конце концов находится противоядие. На войне же аналогичный процесс протекает намного быстрее. Пытались и немцы блокировать наши взлетно-посадочные площадки. Правда, не столь успешно - их усилия распылялись с помощью специально оборудованных для этой цели отвлекающих ложных аэродромов. Попадало, конечно, время от времени и по настоящим...
Но суть, в общем-то, не в этом. Суть в том, что война - если это война на победу - не терпит шаблонов. По шаблонам ее не выиграешь. Понимая это, Савицкий стремился воевать творчески. Рутина ему претила всегда. Его девиз - поиск. Но не новое ради нового. Цель, которую он никогда не выпускал из поля зрения, сводилась к малому: продумывать всякий раз заново то, что казалось давно продуманным.
РЕЗЕРВ СТАВКИ
В Москве легко заблудиться даже тому, кто в ней не раз бывал. Савицкий не стал исключением...
Трофейный "физилер-шторх", на котором он вместе со своим механиком Александром Меньшиковым добирался из Сталинграда, кружил где-то над центром города, но где именно - Савицкий не имел ни малейшего представления. Погода стояла нелетная.
Такой она была и сутки назад. Но приказ - срочно прибыть в штаб Военно-Воздушных Сил - подобных мелочей не учитывал, и Савицкий, оставив Юго-Западный фронт, где воевала его дивизия, вылетел в Москву на трофейном "шторхе". В тот момент это представлялось единственным выходом. Транспортники в подобных метеоусловиях не летали. Про истребитель и говорить нечего. А "шторх" - самолетишко маленький, юркий, скоростишка у него пустяковая, и если уж очень понадобится - на любом пятачке сядешь.
Но в Москве пятачков нету. Хоть на крыши домов садись. А сесть требовалось. Смешно сказать, но хотя бы за тем, чтобы расспросить у прохожих о дороге.
- Может, на реку сядем,- предложил Меньшиков.- В декабре лед вроде бы крепкий. Другого ровного места все равно не найти.
- Может, и нашли бы. Да некогда,- буркнул Савицкий, убирая газ и беря ручку на себя.
Сели. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что возле Крымского моста, неподалеку от Кремля.
- А вон и милиционер бежит,- индифферентно сообщил Меньшиков.- Шибко торопится.
- Других прохожих здесь, конечно, не оказалось,- без особого энтузиазма в голосе отозвался Савицкий - Мало того, что возле самого Кремля сели. Так еще на немецком самолете! Объясняйся теперь что к чему.
Но милиционер в авиационной технике, видимо, не разбирался. Его сейчас беспокоило совсем другое.
- Ну куда сел! Куда, говорю, сел! - кричал он, добежав до кромки берега, надсадным, сорванным на морозе голосом.- Сейчас под тобой лед провалится...
Савицкий терпеливо выслушал остальной, несколько однообразный в смысле лексики текст блюстителя порядка, не привыкшего к вынужденным посадкам самолетов в самом центре города, и, дождавшись паузы, спокойно поинтересовался, как отсюда лучше всего добраться до Центрального аэродрома. А лед, дескать, еще несколько минут потерпит.
Получив наконец нужные разъяснения, он поднял самолет в воздух и вскоре они с Меньшиковым были на месте. Добраться с Центрального аэродрома до штаба ВВС на Пироговке уже не составляло труда.
Командующего ВВС А. А. Новикова, к которому надлежало явиться Савицкому, в Москве не оказалось. Встретил Савицкого генерал А. В. Никитин. Встретил разносом. Ему успели доложить, на чем прилетел из Сталинграда в Москву командир истребительной авиадивизии и где какие посадки делал. Не до конца, видать, сорвал себе голос милиционер, хватило и на то, чтобы снять трубку да сообщить куда следует. Связь в военное время отлажена особенно четко.
Савицкий слушал справедливую критику в свой адрес, а сам пытался догадаться, зачем все же вызвали его в Москву. В тот самый момент, когда дивизии Паулюса рвутся из окружения, а геринговская люфтваффе пытается наладить воздушный мост для снабжения попавших в котел фашистов, когда под Сталинградом каждый летчик-истребитель на вес золота...
Никитин, догадавшись, какие мысли бродят в голове собеседника, решил, что для первого раза, пожалуй, достаточно и пора переходить к делу.
- Принято решение назначить вас командиром истребительного авиационного корпуса резерва Ставки,- сказал он уже другим тоном. И поинтересовался, как бы на всякий случай: - Что скажете?
Почувствовав дружелюбные нотки в голосе Никитина, Савицкий решил ответить на вопрос так же, как он был задан,- неофициально.
- Корпус - хорошо. Резерв - плохо.
- Думаете, в тылах отсиживаться будете? - понимающе усмехнулся Никитин.- Не те сейчас времена. Корпус, как резерв Верховного Главнокомандования, будет использоваться для борьбы за господство в воздухе. А это означает - на решающих направлениях, там, где необходимо добиться быстрого перелома.
- Значит, истребители?
- Естественно. Вы же командовали истребительной авиадивизией, теперь будете командовать 3-м истребительным корпусом РВГК. В составе корпуса две дивизии, в каждой по три полка. Примерно около двухсот боевых машин. При выборе типа истребителей ваше мнение решающее. Подумайте, пока время есть...
На это Савицкому времени не требовалось. Про себя решил сразу: Як-1. Однако вслух высказываться не спешил. Мало ли кто чего хочет! Это лишь говорится так: ваше мнение решающее. Кому, дескать, воевать, тому и выбирать. Справедливо, конечно... только торопиться все же не следует. Обстановка сама удобный момент подскажет...
Комдивов выбирать - тоже времени не понадобилось. Их без него выбрали. Комдив 265-й истребительной - полковник П. Т. Коробков. Комдив 278-й - подполковник В. Т. Лисин.
Ни того ни другого Савицкий не знал.
Зато с полковником М. А. Барановым, назначенным на должность начальника штаба корпуса, они вместе служили еще на Дальнем Востоке. Деятельный, энергичный офицер, а к тому же великолепно знающий свое дело специалист. Да и вообще человек неплохой - вроде бы добродушный, но характером твердый... С ним Савицкий и мотался теперь по гулким коридорам столичных ведомств и управлений, обивал пороги большого и малого начальства. Тактику приходилось избирать в соответствии с существом дела и обстановкой. Где требовали, выколачивая кулаками пыль из канцелярских столов, а где и просили, уговаривая в два голоса войти в положение. Забот не счесть, но главная, бесспорно,- кадры.
- Да не наседайте вы на меня так! Сами посудите, где я вам возьму людей с боевым опытом? - отбивался Никитин. Именно он ведал вопросами формирования.- Не с фронта же летчиков отзывать?
Аргумент, понимал Савицкий, веский, чуть не наповал. Однако своя рубаха ближе... Да и они тоже не на бал собираются!
Кое-чего, словом, удалось добиться. Дали в конце концов и фронтовиков - из тех, с кем Савицкий воевал под Курском и Сталинградом. Немного, конечно. Зато люди как на подбор! А. И. Новиков, А. Е. Рубахин, А. К. Янович, Н. Д. Ананьев... Новикову к тому времени успели присвоить звание Героя Советского Союза, предлагали полк. Но он, узнав, что Савицкому позарез необходимы летчики с фронтовым опытом, не раздумывая согласился на должность помощника командира корпуса по воздушно-стрелковой подготовке. Не изменили фронтовой дружбе и остальные. Особенно радовало Савицкого, что начальником политотдела корпуса назначили по его ходатайству полковника Ананьева. С таким комиссаром, как он по старой привычке называл Ананьева, не пропадешь. Савицкий понимал, что от качества идейно-воспитательной работы напрямую зависит боеспособность корпуса.
Удалось даже заполучить с Дальнего Востока 812-й истребительный авиаполк, входивший в состав дивизии, которой Савицкий командовал еще в довоенное время. Это была большая победа. И хотя дальневосточный полк, как и остальные полки корпуса, состоял из необстрелянных летчиков, но зато боевой техникой сибиряки владели в совершенстве - и ночные полеты освоили, и пилотировали выше всяких похвал, и стреляли если пока не по живому противнику, то уж по мишеням без промаха.
Удачей посчитал Савицкий и свою неожиданную находку на одном из подмосковных аэродромов - трофейный "мессершмитт". Встречи с противником он, конечно, не заменит, но и знакомство с техникой врага - тоже кое-что. Оставалось только выбить у начальства разрешение на серию учебных боев.
- На "яках" твои орлы, это понятно. А на "мессершмитте" кто? Пушкин? - допытывались те, от кого зависело разрешение.
- Летчика с такой фамилией у меня в корпусе нет. Поэтому на Me-109 придется лететь мне,- в тон вопрошающим отвечал Савицкий.
- А раньше летал?
- Раньше не приходилось. Но через три дня полечу.
Разрешение он получил.
А через три дня, как и обещал, провел первый учебный бой с командиром полка Ереминым. На "мессере". Затем наступил черед других командиров полков: Папкова, Исакова, Дорошенкова, Симонова.
Все до одного боя Савицкий выиграл. К большому своему сожалению. Он считал, что "як" лучше "мессера" и побеждать в бою должен именно он. При прочих равных условиях... Но беда в том, что как раз прочие-то условия уравнять не было никакой возможности. Любой из назначенных летчиков уступал Савицкому в мастерстве. А на Ме-109, кроме него, тоже никто не летал. Все пути, таким образом, оказались отрезанными; специально поддаться в бою - единственный остававшийся путь - был для Савицкого категорически неприемлем. Небо фальши не терпит. Кто-кто, а Савицкий уверовал в эту истину раз и навсегда.
Впрочем, в пользе от проведенных боев убеждать никого не требовалось. Независимо от их исхода летчики, еще не нюхавшие пороха, самолично убеждались, что хваленую немецкую технику бить можно. А то, что никому из них так и не удалось побить в бою Савицкого, так это, дескать, не столь важно: он как-никак командир корпуса. Да и летать, когда дойдет до дела, будет не на "мессерах"...
До дела дошло только через четыре месяца.
К началу апреля сорок третьего формирование корпуса было завершено. В середине апреля поступил приказ начать переброску полков в район Обояни, на Воронежский фронт, в распоряжение командующего 17-й воздушной армии.
А еще через день Савицкого вызвали к Сталину.
- Есть решение Ставки перебазировать корпус на Кубань,- сказал ему в штабе ВВС Никитин.- В районе Новороссийска и станицы Крымская сложилась крайне тяжелая обстановка. Маршал авиации Новиков туда уже вылетел.
- А к Сталину зачем?
- Потерпи, скажут,- губы Никитина тронула едва приметная улыбка: для него подобные вызовы не в новинку.- Звонил Поскребышев. Предупредил, что могут вызвать в любую минуту. Значит, отлучаться тебе никуда нельзя. Там опозданий не любят.
Через полчаса вновь позвонил Поскребышев. Никитин выслушал, положил трубку и сказал:
- Ну, ни пуха тебе...
В машине, по дороге в Кремль, предупредил:
- Если спросят о чем, отвечай кратко и ясно. Многословие там тоже не принято.
Савицкий промолчал: краснобайство не в его характере. Да и вообще нет причин для беспокойства. Однако справиться с волнением до конца так и не смог: чувствовал, что нервы натянуты. Впрочем, расслабленным в ту пору в кабинет Сталина никто не входил. Мысль эта Савицкого слегка успокоила.
Он, впрочем, и позже не смог бы с уверенностью сказать, зачем его вызывали. Те несколько фраз, которые произнес тогда Сталин, сами по себе мало что говорили.
- На Кубани предстоит разбить четвертый воздушный флот немцев,- сказал Сталин.- Заниматься этим будете с товарищами Вершининым и Головановым. В целом нашей авиации там будет достаточно.
Обо всем этом Савицкий уже знал от Никитина.
Сталин спросил:
- А что думают летчики о самолетах Яковлева? Превосходят ли они фашистские истребители?
О "яках" Савицкому было что рассказать. Но Сталин и без него знал о них все, что нужно; его давний и неизменный интерес ко всему, что касалось развития и совершенствования авиации, никогда не являлся секретом. И Савицкий, помня совет Никитина, ответил в нескольких словах, что "яки" по своим тактическим и боевым характеристикам заметно превосходят немецкие Ме-109, надо только научиться всесторонне использовать в бою преимущества этой машины.
- Вот это правильно,- согласился Сталин. И, обернувшись к Поскребышеву, закончил беседу: - Пожелаем нашим летчикам успеха!
Вот, собственно, и все. Стоило, как говорится, нервничать и волноваться! Краткая информация в самом общем виде, ничего не значащий вопрос... А может, подумалось Савицкому, Сталину просто захотелось взглянуть: кого он посылает на Кубань?
На другое утро началась переброска корпуса.
Согласно календарю кубанская земля должна была утопать в зелени. Но на ее выжженной, обугленной поверхности рвались бомбы и снаряды, горели танки и самолеты, умирали люди... На нее больно было смотреть даже с самолета. Но смотреть надо было. Перед сражением следует ознакомиться с районом боевых действий.
Под крылом "яка" проплывали родные места, где прошли детство и юность Савицкого, но он не узнавал их. Даже не сумел найти Станичку - от пригородного поселка мало что осталось. Как, кстати, и от самого Новороссийска. Руины, груды щебня, горелая земля... От начальника разведки полковника Воронова Савицкий уже знал, что накануне его прилета на Кубань только за один день - 17 апреля 1943 года - в налете на плацдарм в районе Мысхако, занятом нашими десантниками, участвовало 762 бомбардировщика, 71 штурмовик и 206 истребителей. Всего же немцы сконцентрировали на этом участке около 1000 самолетов. В то время как ВВС Северо-Кавказского фронта насчитывали лишь 600 боевых машин, включая авиацию дальнего действия и самолеты авиагруппы Черноморского флота. Теперь, правда, силы примерно выровнялись. Вместе с 3-м истребительным сюда перебросили еще два корпуса - 2-й бомбардировочный под командованием генерала Ушакова и 2-й смешанный под командованием генерала Еременко.
Однако Савицкого сейчас беспокоило не столько количественное соотношение сил, сколько отсутствие времени на подготовку. Из разговора с командующим ВВС фронта генералом Вершининым и начальником штаба генералом Устиновым выяснилось, что действовать необходимо без промедления. 17 апреля группа Ветцеля, специально созданная немцами для ликвидации плацдарма в районе Мысхако, перешла в наступление, вклинившись в расположение войск 18-й армии под командованием генерала Леселидзе на глубину до одного километра.
- Противник стремится рассечь плацдарм на две части, а затем уничтожить обороняющиеся там войска. Бои идут тяжелые,- вкратце обрисовал положение Устинов.- Чтобы помочь пехоте, мы сейчас просто обязаны вырвать у противника инициативу и завоевать господство в воздухе. Иного выхода у нас нет и не будет.
"Не будет, выходит, и времени на организацию управления, взаимодействия и решения других проблем, связанных с обеспечением боевой работы корпуса,- отметил про себя Савицкий.- В бой придется вступать с ходу!"
- Плацдарм этот для немцев как кость в горле! Он им все карты путает. Не только лишил их возможности использовать новороссийский порт, но и создал прямую угрозу правому флангу, отвлек значительные силы с других участков фронта,- продолжал Устинов.- Неоценимо его значение и для нас. Удержать плацдарм означает существенно повлиять на исход борьбы за Таманский полуостров, за Новороссийск, а возможно, и Крым.
Примерно то же самое сказал чуть позже Савицкому и Вершинин.
- Важно не просто освободить Тамань,- особо подчеркнул он.-Задача фронта-разгромить 17-ю немецкую армию. А тут нам без плацдарма под Новороссийском не обойтись.
Вершинин сочувственно взглянул на помрачневшее лицо собеседника и добавил:
- Понимаю, люди у тебя необстреляны, надо бы дать хоть несколько дней на подготовку. Но нет их у меня. Ни одного.
На том разговор и кончился...
Вернувшись с облета района боевых действий, Савицкий собрал старших офицеров: Баранова, Ананьева, Новикова, обоих командиров дивизий - Лисина и Коробкова.
- Завтра боевое крещение корпуса,- сказал Савицкий.- Первый вылет на рассвете. Все, что можно успеть сделать, надо делать не откладывая. Какие у кого соображения?
После короткого совещания распределили между собой первоочередные задачи, а на вечер наметили провести в полках партийные и комсомольские собрания. Савицкий решил поехать к дальневосточникам, в 812-й полк.
Он и прежде не сомневался, что настроение у летчиков боевое, что люди рвутся проявить себя в настоящем деле. Но только слушая выступавших, понял, насколько велик накал чувств и как осточертело всем вынужденное долгое ожидание.
Лучше других, пожалуй, выразил общее настроение лейтенант Тищенко:
- Наступил наконец и наш день. Мы, дальневосточники, ждали его особенно долго. Два года в глубоком тылу, а значит, и в неоплатном долгу перед теми, кто эти два года сражался с врагом, перед товарищами по оружию, которых уже нет в живых, кто отдал свои жизни в борьбе с фашизмом. Завтра и наш черед драться, бить врага. И мы будем бить его без страха и беспощадно.
Тищенко говорил последним. Когда он закончил, небо успело совсем потемнеть и на нем уже выступили первые крупные южные звезды. Заканчивался девятнадцатый день апреля 1943 года. Следующий день, 20 апреля, был обозначен в планах немецкого командования как крайний срок захвата плацдарма под Новороссийском. Но планам этим не суждено было сбыться...
На рассвете 20 апреля первыми поднялись в небо истребители полков Еремина и Папкова. Самолеты группами уходили в сторону Новороссийска. Баки их были заполнены до отказа - велико подлетное время до района боевых действий. Расстояние в оба конца - триста километров; для немцев не больше ста. Соответственно - и расход горючего.
"Ну что ж,- подумалось Савицкому.- Чаще придется заправляться. А значит, понадобится большее число вылетов. В этом смысле у противника явное преимущество".
Но противника пока не видно. Над плацдармом, кроме истребителей Папкова, никого нет. Обе ереминские группы ушли в сторону моря - именно оттуда обычно появлялись вражеские бомбардировщики. Бомбардировщики - основная забота и Еремина, и Папкова. Не позволить немцам засыпать бомбами наши позиции - одна из главных задач дня. Чтобы успешно решить ее, необходимо отобрать у противника господство в воздухе. Отобрать и удерживать за собой сколько понадобится. Ради этого и переброшен сюда 3-й истребительный корпус резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Как, впрочем, и корпуса Еременко и Ушакова. Но немцы об этом скорее всего еще не знают...
Савицкий взял курс в сторону Цемесской бухты. Идут парой на высоте 6000 метров. Ведомым у него капитан Новиков.
Командиру корпуса вовсе необязательно поднимать в воздух боевую машину, сопровождать ударные группы, ввязываться в воздушные сражения. У него иные функции, иные задачи. Но у Савицкого собственный взгляд на вещи. Он не только командир корпуса, он еще и летчик-истребитель. Сам он, во всяком случае, об этом никогда не забывает. Командир корпуса - должность, на которую его назначили и с которой его могут снять; летчик-истребитель - его профессия, она будет сопутствовать ему всегда, независимо ни от каких привходящих обстоятельств. А летчик-истребитель, чтобы не потерять квалификации, обязан летать, обязан драться с врагом, если представляется к тому возможность. Без всего этого Савицкий просто себя не мыслит... Конечно, крайности здесь тоже ни к чему. Незачем без необходимости раздражать начальство. Наверху кое-кто считает, что комкору вообще не нужно летать, а уж рисковать в бою - тем более. Но Савицкий, как уговаривал он сам себя, и не лез на рожон. Вот и сейчас поднялся в небо не ради драки, а чтобы самому разобраться в обстановке. Не с чужих слов, а самолично составить представление о сильных и слабых сторонах противника; увидеть, что плохо, что хорошо выходит у летчиков корпуса, которым ему доверили командовать; обнаружить наиболее уязвимые места в применяемой тактике боевых действий. Ну а если доведется вступить в бой, ничего не попишешь - война есть война...
Война, понятно, тут была ни при чем. Не она вынуждала ввязываться в драку; командир корпуса руководит сражением с командного пункта, который, как известно, расположен не в воздухе, а на земле. Просто Савицкий всегда принадлежал к тем, кому трудно усидеть на месте, если где-то происходят события, с его точки зрения серьезные и существенные, кому необходимо постоянно ощущать себя в самой гуще жизни, где она, как говорится, бьет ключем, кто привык считать риск нормой поведения, а о личной безопасности заботиться в последнюю очередь. Он был бойцом не только потому, что носил военную форму, а прежде всего потому, что хотел им быть.
Вот и теперь, найдя подходящий предлог и оставив вместо себя на командном пункте начальника штаба Баранова и обоих комдивов - Лисина и Коробкова, он с Новиковым шел от восточного берега Цемесской бухты в сторону Соленого озера, охваченного на манер согнутого указательного пальца Суджукской косой. Правее озера - то, что осталось от родной Станички; дальше, в глубь берега - развалины поселка Мысхако. Над землей стелется то ли дым, то ли пыль, то ли то и другое вместе, вспучиваются то тут, то там взрывы мин и снарядов... Ясно, что внизу идут тяжелые бои. Но разглядеть что-либо в подобных условиях, да еще с такой высоты невозможно.
Смотреть, впрочем, нужно не на землю. Савицкий еще раз внимательно оглядывает горизонт. Со стороны Анапы показалась группа "мессершмиттов"-там у них стационарный аэродром с твердым покрытием. У нас, к слову сказать, практически все взлетно-посадочные площадки грунтовые. Еще одно очко в пользу противника, отмечает про себя Савицкий. Однако в голову тут же приходит злорадная мысль: не догадываются еще фрицы, какая им нынче уготована встреча!
А "мессеры" и впрямь идут уверенно, по-хозяйски. Судя по всему, это группа расчистки. Образно говоря, метла, которой предстоит подмести небо, освободить место для идущих следом бомбардировщиков: ничто не должно мешать их работе. Как же! Держи карман шире...
Завязавшийся бой с первых минут принимает жесткий характер. Одну из ошибок Савицкий считает в душе непростительной даже новичкам. Немецкие истребители подходят на предельных скоростях и потому после атаки быстро набирают за счет запаса скорости высоту, чтобы ударить сверху еще раз. Наши такой возможности лишены. Экономя горючку, они барражировали на так называемой крейсерской скорости. С одной стороны, понятно: до аэродромов далеко, поневоле станешь экономным. Но с другой стороны, прилетели-то не на прогулку, а ради боя.
Дерутся, впрочем, летчики Папкова совсем неплохо. Маневрируют энергично, правда в основном в горизонтальной плоскости. Атакуют на встречно-пересекающихся курсах. Помнят, что у "яков" радиус виража короче. А чем вираж круче, тем больше шансов зайти промедлившему противнику в хвост. Жаль только забыли: скороподъемность у "яков" тоже в полном порядке. Навяжи "мессеру" бой на вертикалях - не пожалеешь... Но нет. Крутят и крутят виражи. Накопили, видать, силенок в тылу: бой на виражах всегда требует от летчика массу энергии и крепкого здоровья. И, судя по всему, у них всего этого хватает. Так что еще неизвестно, кто от кого небо расчистит...
А вот и для Еремина работенка! Со стороны моря подходят две колонны пикирующих бомбардировщиков;
этажом выше - многочисленная группа прикрытия. Еремин решил не ждать, пошел на сближение, набирая скорость. Истребители с птичьим крылом на фюзеляжах - опознавательный знак корпуса - с ходу атакуют одну из колонн "юнкерсов". Один Ю-87 уже горит. А вот тряхнуло и заволокло дымом флагмана "лаптежников" - так прозвали Ю-87 за неубирающиеся шасси, "обутые" в каплевидные обтекатели, наши летчики; обезглавленная колонна начинает разваливаться.
Другая колонна идет прежним курсом. "Мессершмитты" прикрытия сумели связать боем вторую группу Еремина, которой надлежало перехватить "юнкерсы". Как будут развиваться события дальше, предугадать трудно, а пропустить пикирующие бомбардировщики врага к передовым позициям нашей пехоты нельзя. "Вот и кончилась моя миссия наблюдателя,- усмехнулся Савицкий,- пора немцам напомнить о себе".
- Прикрой, атакую! - говорит он по рации Новикову, хотя и знает, что подобное напоминание излишне.
А "як" уже срывается в крутое пике, беря издали на прицел головную машину фашистов. Ведомый тут же повторяет маневр ведущего: Новиков отлично знает свое дело. Сбоку вынырнул откуда-то "мессер", но Савицкий убежден: его сейчас перехватит Новиков. Сам он сосредоточен на избранной цели, но огонь открывать не торопится - решил бить наверняка. Скорость быстро нарастает. Кажется, еще секунда-другая и столкновения не избежать. Летчик на "юнкерсе" запаниковал, пытаясь в последний миг отвернуть в сторону и избежать удара. Но поздно. Савицкий слегка берет ручку на себя и проскакивает в тридцати метрах над "лаптежником"; выпущенная за мгновение до того трасса прошивает фюзеляж бомбардировщика - тот резко валится на крыло, а в следующую секунду на нем взрываются баки с горючим.
Савицкий, переведя "як" в набор высоты, краем глаза видит, как Новиков заходит в хвост "мессеру". Еще один Me-109, объятый пламенем, уходит к земле. Бой с вражескими истребителями прикрытия еще в полном разгаре, но несколько "яков" уже занялись бомбардировщиками: один за другим загораются два Ю-87. Немцам уже не до русской пехоты, строй "юнкерсов" рассыпается, у каждого из них теперь один курс - подальше от пушек советских истребителей.
"Пора топать домой",- решает Савицкий. У них с Новиковым на исходе горючее. Да и ведомый его успел, кажется, освободиться: немца, за которым он гнался, нигде не видно.
В штабе корпуса Савицкому доложили, что все идет по плану. Потери есть, и немалые, но по предварительным сведениям у противника они еще больше. Баранов, поддерживавший постоянную связь со штабом ВВС фронта, сообщил, что более ста наших бомбардировщиков нанесли удар по передовым позициям и ближайшим тылам наземных войск гитлеровцев. Готовится второй налет. Примерно теми же силами. Необходимо обеспечить бомбардировщикам надежное прикрытие от вражеских истребителей.
Вскоре позвонил генерал Устинов. Он дал дополнительные сведения, чтобы уточнить соответственно им задачу корпуса:
- Пехота Леселидзе ведет тяжелые бои. Командованием принято решение помочь ей с воздуха. Сопровождать бомбардировщики Ушакова и штурмовики Еременко будут в основном истребители других соединений. Ваша задача - прикрытие плацдарма.
- Пока справляемся,- отозвался Савицкий.- Немцы ведут себя агрессивно, но и наши летчики настроены вполне решительно.
- Поймите меня правильно, Евгений Яковлевич,- перешел на неофициальный тон и Устинов.- Знаю, что вы недавно вернулись с боевого вылета. Но то, что вы видели над плацдармом, это только цветочки. Поглядели бы вы, что творилось в воздухе вчера или позавчера... Сегодня, убежден, легче не будет. Скорее наоборот. Противник, как мне доложили, уже начал резко наращивать свои силы. В связи с этим командующий просил передать, что очень надеется на наших летчиков.
Предсказания начальника штаба 4-й воздушной армии стали сбываться даже раньше, чем ожидал Савицкий. Число самолетов, поднимаемых с вражеских и наших аэродромов, быстро росло. К полудню над районом Мысхако закрутилась такая карусель, какой ему еще никогда не доводилось видеть. А масштабы воздушного сражения все продолжали увеличиваться.
Фашистские "юнкерсы" и бомбардировщики Ушакова рвались к своим целям, стремясь освободиться от груза бомб; "яки" и "мессершмитты" из групп сопровождения пытались расчистить для них дорогу; истребители, прикрывающие плацдарм, перехватывали бомбардировщики, вступали в схватки с самолетами из групп прикрытия. Бои шли на всех этажах, вплоть до высоты 7000 метров; в воздухе было тесно от боевых машин: одни самолеты пикировали, стараясь оторваться от противника, другие, наоборот, лезли вверх, чтобы набрать высоту для очередной атаки, третьи крутили виражи в попытке зайти в хвост врага, шли в лобовую, дрались на встречно-пересекающихся курсах. Казалось, в небе неостановимо вертелись жернова гигантской, но невидимой глазу мельницы, которые перемалывали все без разбора.
Когда Савицкий в третий раз за день поднял в воздух свой Як-1, битва над плацдармом достигла едва ли не предельного накала. Еще на подходе стало ясно, что немцы подняли в воздух новое подкрепление - скорее всего с аэродрома в Анапе, до него отсюда рукой подать. Хотят, видно, расчистить по возможности путь для очередного налета бомбардировщиков. Ждать, когда появятся и они, незачем. Лучше подстраховаться заранее. Связавшись по рации с наземным пунктом управления, Савицкий приказал поднять в воздух резервную группу истребителей.
Впереди, в районе Федотовки, наши бомбардировщики и штурмовики помогают сейчас пехоте; прикрыть их там есть кому. А вот здесь, над плацдармом, рубка идет серьезная: в сражении участвуют не меньше пяти-шести десятков боевых машин. Но вступать в схватку пока нет смысла. Перевеса нет ни у одной из сторон. По крайней мере явного. А скоро должны подойти истребители, вызванные Савицким по рации. Правда, вызывал он их с другой целью...
Вот она эта цель! На горизонте показалась большая группа "юнкерсов". Савицкий оглянулся в сторону гор: "яков", идущих на подмогу, еще нет. Придется действовать самому.
Ведомым у него на сей раз лейтенант Бородин - летчик толковый, грамотный и пилотажник отличный, а вот в бою впервые побывал лишь сегодня утром. Впрочем, и подавляющее большинство летчиков корпуса тоже. Они справляются - справится и Бородин.
Высоты у них в запасе больше чем нужно: идут где-то близко к пяти тысячам метров. "Лаптежники" - много ниже - топают встречным курсом. Отвернуть им некуда. Да и не видят они пока пару истребителей. Савицкий решает пропустить их чуть сбоку и под себя, а затем, после переворота через крыло, перевести машину в режим пикирования. Но тут нужен точный расчет. Точный выбор момента времени и координат в пространстве. Иначе либо проскочишь впереди бомбардировщиков и нарвешься на огонь эрликонов, либо окажешься сзади, а тут тебя встретят воздушные стрелки со своими пулеметами. И поспешишь - плохо, а запоздаешь - еще хуже.
Савицкий выжидает еще несколько секунд, делает переворот и входит в пикирование. Цель тоже выбрана,- как и утром, флагман. Срежешь флагмана, почти наверняка рассыплется строй. А "юнкерсы" опаснее всего, когда идут плотно.
Скорость быстро нарастает, однако расстояние еще велико, стрелять рано. Зато стрелок с Ю-87 не выдерживает и жмет на гашетку - трасса проходит где-то внизу, без всякого вреда для "яка". Савицкий все еще выжидает, но палец уже выбрал свободный ход гашетки... Теперь пора! Длинная очередь упирается концом прямо в кабину пилота "юнкерса", а выпустивший ее "як" через секунду-другую уже выходит из пикирования и начинает набор высоты. Бородин, кажется, тоже не промазал: еще один "лаптежник" отвалил в сторону и задымил.
Строй немецких бомбардировщиков, как и ожидалось, рассыпался. Но назад все же не разворачиваются; хоть и врозь, но топают к целям. Теперь это не столь важно - со стороны гор появилась вызванная Савицким группа истребителей из полка майора Дорошенкова. До целей "юнкерсы" не дойдут...
Поздно вечером в штабе подвели итоги. Летчики корпуса сбили сорок с лишним самолетов противника.
Много это или мало? Цифры чаще всего штука абстрактная. Куда конкретнее говорила о результатах дня телефонограмма генерала Леселидзе. Командующий 18-й армии наряду с другим сообщал: "Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах".
Конечно, в небе Кубани 20 апреля дрались не одни летчики 3-го истребительного авиакорпуса: в воздушное сражение практически были введены все имеющиеся в наличии силы. Но в конечном счете важно другое:
успешные действия нашей авиации переломили в тот день общий ход событий и, по существу, предрешили провал вражеского наступления. Хотя враг, надо сказать, отнюдь не спешил отказываться от своих планов, и накал боев - как на земле, так и в воздухе - продолжал оставаться весьма высоким и в последующие дни.
В один из таких дней (а битва за небо Кубани длилась с короткими периодами относительного затишья более полутора месяцев) Савицкий ближе к вечеру поднял свой Як-1 в воздух. Ударная группа из двенадцати истребителей, набрав высоту 4000 метров, легла на курс в сторону Новороссийска. Савицкий, как всегда, шел ведущим пары. Вместе с ведомым Семеном Самойловым они держались значительно выше и чуть правее основной группы.
День выдался тяжелым. Немцы все еще не могли смириться с утратой господства в воздухе и вновь предприняли очередную попытку вернуть себе привычное преимущество. Помимо этого, естественно, приходилось вести борьбу и с вражескими бомбардировщиками, а заодно прикрывать свои. Карусель закрутилась еще на рассвете, к полудню прибавила оборотов и, судя по всему, не собиралась сбавлять темпов. В сравнительно небольшом объеме пространства скопилось огромное количество самолетов различных типов и назначения: "лаптежники" и "пешки" представляли собой соответственно вражескую и нашу бомбардировочную авиацию; "мессеры" и "фоккеры", "яки" и "лавочкины" - истребительную; и все это непрерывно перемещалось на разных высотах и в разных плоскостях, поливало друг друга пушечно-пулеметным огнем, взрывалось, горело, падало на землю обломками. А самолеты с ближних и дальних аэродромов все продолжали подходить, заменяя тех, у кого кончились боеприпасы или выработалось горючее. Подходили - и либо ввязывались в бой, либо пытались прорваться к позициям наземных войск, к их командным пунктам и узлам управления, к резервам, подходящим из тыла...
Савицкий первым заметил, как со стороны моря показалась новая волна вражеских бомбардировщиков. "Юнкерсы" шли двумя плотными колоннами. Их было несколько десятков, не считая восьмерки "мессеров" прикрытия. Савицкий тут же запросил по рации подкрепление. Но пока наши подойдут, придется принять неравный бой - не первый, кстати, и не последний.
Немцы, когда видели явное численное преимущество противника, обычно поворачивали назад; наши летчики с численным перевесом, как правило, не считались. Савицкий в этом смысле не представлял собой исключения. Скорее наоборот. Он считал, что в бою главное - качество, а не количество, понимая под качеством летное мастерство, мгновенную реакцию и способность нестандартно мыслить. Мужество и упорство подразумевались сами собой.
Ударная группа "яков", разделившись на две неравные части, уже связала боем "мессершмитты" прикрытия и одну из колонн "лаптежников". Вторую колонну решили взять на себя Савицкий с Самойловым. Однако из-за одинокого, ни весть откуда и куда проплывавшего в небе облака внезапно выскочила еще одна четверка Me-109.
Ведущий четверки не мешкая открыл огонь. Трасса потянулась было к машине Савицкого, но он энергичным переворотом через левую плоскость ушел от нее и, дав, как говорят летчики, по газам, круто полез в гору. Два других "мессера" вцепились в Самойлова, но тот и сам этого хотел - взять на себя из вражеской четверки пару. "Другая пара,- мелькнула мысль у Савицкого,- теперь за мной. Все правильно, все по честному..."
"А вот это уже нечестно, трое на одного,- подумал он в следующую секунду, заметив, что немецкий летчик, промазавший по нему, пытается пристроиться в хвост Самойлову.- Держись, Сеня, сейчас мы его обучим правилам хорошего тона!"
Обучение началось с того, что Савицкий заложил крутой вираж и сразу перешел в пикирование. А закончилось тем, что оказавшийся в перекрестье прицела "мессер" получил короткую, но точную очередь по кабине, потерял управление, загорелся и стал беспорядочно падать, быстро приближаясь к земле. В землю же воткнулся и тот Me-109, которого успел достать из своих пушек Сеня Самойлов. Теперь будет легче...
А бой между тем продолжался. Еще один "мессершмитт", получив несколько пробоин в фюзеляже, задымил и начал уходить в сторону Анапы Савицкий, закладывая крен, проводил его оценивающим взглядом: судя по всему, не дотянет, хотя черт его знает - все может быть, во всяком случае, он на свой боевой счет таких не записывает . Теперь самая пора догонять колонну "юнкерсов" - далеко уйти не могли, воздушный бой скоротечен. Четвертого и последнего "мессера" спугнул Самойлов. По крайней мере, немца нигде не видно, а сам Самойлов уже пристраивается сзади своего ведущего.
- Дракон - слышится по рации хриплый еще от азарта боя голос Самойлова.- А здорово мы им влепили! Теперь только бы "лаптежников" не упустить..
Дракон - это позывной Савицкого.
Внушительный позывной, ничего не скажешь. Сперва Савицкий его немножко стеснялся, а потом привык. Утешался тем, что не сам придумал. Связист один, видать из больших романтиков, удружил. Еще под Москвой в декабре сорок первого, когда на истребителях стали устанавливать первые, а потому несовершенные радиостанции, возник этот вопрос. Летчикам предложили выбрать себе позывные. Савицкому кто-то посоветовал найти себе такой позывной, чтобы его легко было разобрать сквозь любой треск и шум в эфире, которых тогда из-за слабого качества бортовых раций хватало с избытком. Тут-то и объявился услужливый романтик-связист со своим "драконом", убедил, что такой позывной с его раскатистым "др-р-р" при любых помехах нельзя не расслышать И верно: ни с чем не спутаешь, рассудил Савицкий Да и чем, собственно, отличается "дракон" от какого-нибудь "скворца" или там "грача"! Так и осталось с тех пор...
"Лаптежников" нагнали довольно скоро. И тут Савицкому не повезло. Из-под пушек "мессера" ушел, а от огня воздушных стрелков с "юнкерсов" не уберегся Да, в общем-то, и немудрено Немцы с перепугу такой заградительный заслон поставили, будто несколько батарей эрликонов с собой в воздух затащили.
Впрочем, по одному "юнкерсу" Савицкому с Самойловым удалось срезать с первой же атаки, когда они, воспользовавшись запасом высоты, спикировали на колонну. Вдобавок к месту схватки подоспело несколько "яков", из тех, что связали первую колонну бомберов и группу прикрытия, - у них там тоже дело к концу подходило.
Голос ведомого в наушниках Савицкого прозвучал неожиданно: перед этим "як", правда, слегка тряхнуло, но Савицкий не обратил на это особого внимания. А тут вдруг:
- Горишь, Дракон! Справа у тебя пламя. Прыгай'
Савицкий взглянул вниз - под крылом вода. Погоня за "юнкерсами" увела их в открытое море. До берега, куда ветер гнал невысокую волну, расстояние в общем-то невелико, но на берегу немцы. Надо тянуть к тому участку береговой линии, откуда начинается территория, контролируемая нашими войсками. Раньше прыгать нельзя - угодишь к фашистам.
Мотор работал без перебоев, запас высоты тоже имелся - тысячи полторы метров, никак не меньше. И, если бы не едкая, раздирающая легкие приступами кашля гарь, продержаться каких-то несколько лишних минут не составило бы труда. Самолет-то держится в воздухе! Конечно, если огонь доберется до баков... А если не доберется? Не успеет добраться? Все может быть...
Савицкий взглянул прямо по курсу: еще рано... Оглянулся назад: чуть выше и несколько ближе к берегу заметил самолет ведомого. Самойлов, видимо, решил сопровождать подбитую машину командира корпуса до конца. Во-первых, гитлеровские летчики нередко расстреливали выбросившихся с парашютом прямо в воздухе. А во-вторых, даже при благополучном приземлении присутствие Самойлова тоже нелишне.
Но Савицкого почетный эскорт сейчас не устраивает: горючее у обоих на исходе. Савицкому оно, понятно, уже не понадобится, а Самойлову лететь назад.
- Возвращайся на аэродром! - хрипит он в рацию.- Кончай благотворительность...
Кабину истребителя до отказа заполнило густым дымом Савицкий вновь заходится в припадке кашля. Он не знает, слышал ли его ведомый, но самому уже не до разговоров. Хочешь не хочешь, а надо прыгать. Иначе можно потерять сознание от удушья.
Хлопок раскрывшегося купола встряхнул его метрах в ста над водой. С этим порядок! Осталось только не прозевать момент приводнения, чтобы не запутаться в стропах парашюта. В последнюю секунду, когда до гребней волн оставалось метров пять-шесть, Савицкий точно рассчитанным движением расстегнул лямки парашюта и отбросил его в сторону. Ледяная вода обожгла тело, обхватив грудь будто обручем - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Волна накрыла с головой. Надув кое-как спасательный резиновый жилет - оранжевого цвета капку, он поплыл в сторону берега. Холод пронизывал до костей - ледяную воду, как здесь нередко случается, подняло снизу, после того как ветер угнал прогретые слои в открытое море. Ноги уже начало прихватывать судорогами, но Савицкий продолжал плыть, пока оставались силы. Последнее, что он запомнил перед тем, как потерял сознание, это самолет Сени Самойлова: дождавшись приводнения своего ведущего, он сделал над водой прощальный круг и, качнув крыльями, ушел в сторону аэродрома.
...Очнулся Савицкий в какой-то землянке, лежа в чем мать родила ничком на лавке. Резкий сивушный запах бил ему прямо в лицо. Рядом с лавкой, чуть ли не возле его носа, стояло ведро со спиртом. Незнакомый человек в армейских галифе и тельняшке макал туда шершавые, как наждак, шерстяные рукавицы, которыми остервенело растирал распростертое тело летчика от макушки до пяток.
- Где я? - спросил, приходя в себя, Савицкий.
- У своих, товарищ генерал-майор! - отозвался гулким басом моряк.- В расположении командного пункта восемнадцатой армии.
Он легко, словно ребенка, перевернул своего подопечного с живота на спину и, вновь окунув в спирт варежку, добавил:
- Можно сказать, прямо на наших глазах гробанулись!
Спасла Савицкого, как выяснилось, именно капка. Хорошо приметное издали ярко-оранжевое пятно, мелькавшее в волнах, помогло морякам с катера зацепить тонущего летчика багром до того, пока он окончательно не захлебнулся.
- Как увидели парашют, сразу же и выслали торпедный катер,- пояснил моряк, продолжая нещадно растирать рукавицей спину Савицкого.- Ваше счастье, "мессеров" поблизости не было. А то запросто могли бы сорвать нам это дельце. На катерке зениток, известно, нет, а ихние асы - большие любители до бесплатной добычи. Не из багра же мне по ним палить!
- Ты бы полегче чуток,- слушая вполуха благодушное бормотание своего спасителя, попросил Савицкий.- Всю шкуру с меня сдерешь.
- Зато кости будут в целости и сохранности,- назидательно, как маленькому, сказал моряк.- А заодно и все прочее. Спирт, ежели его внутрь или даже врастирку, в таких случаях первейшее дело.
Через несколько минут моряк закончил свою работу, завернул Савицкого в старый тулуп, и он тут же, как в пропасть, провалился в глубокий, каменный сон...
Утром ему сказали, что за ним прилетел из штаба корпуса связной У-2. Не зря, значит, кружил вчера Самойлов - точно засек координаты места приводнения! Не соврал и морячок: Савицкий после его растирки даже не чихнул ни разу, будто и не было вынужденного купания в не по сезону ледяной черноморской водице.
В штабе Савицкого ждала сводка за вчерашний день с итогами боев и две новости. Одна из них оказалась горькой. Погиб в бою командир 402-го полка подполковник Папков. Хороший человек, толковый офицер и отличный летчик. Самолет его упал где-то в плавнях, а выброситься с парашютом из горящей машины он не смог или не успел.
О второй новости сообщил парторг 812-го полка капитан Н. М. Лисицын. По его словам получалось, что летчики С. П. Калугин и П. Т. Тарасов "привели" на один из аэродромов немецкий истребитель специально в подарок командиру корпуса: он, дескать, на Me-109 еще под Москвой летал.
- Как это "привели"? - не понял Савицкий.- Как бычка на веревочке, что ли? А немецкий летчик в кабине сложа руки сидел?
- Не знаю, где у него руки были, но сейчас они у него за спиной связаны. В сарае сидит,- пояснил Лисицын и добавил: - Да вы лучше у Тарасова спросите, он подробнее расскажет.
Из рассказа Тарасова выходило, что все произошло как бы само собой. Шли парой. Капитан Тарасов - ведущим, лейтенант Калугин - в качестве ведомого. "Мессершмитт" заприметили над самой землей. "Ты слева заходи,- приказал Тарасов.- А я справа. Некуда деться ему будет". Немецкому летчику все это, понятно, не понравилось, собрался было удирать. Но Тарасов предупредил его намерения короткой пулеметной очередью. На длинную, объяснил, патронов не хватило бы, боеприпасы у них с Калугиным практически все вышли. Но немцу оказалось достаточно. Успокоился. Пошел прямо, как ему указывали. А куда денешься? Сверху и по бокам "яки", внизу земля. Один путь остался - под русским конвоем на русский аэродром.
- Только вот не вышло с подарком, товарищ командир,- сокрушался Тарасов.- Подпортил немец все дело под конец. Не захотел шасси выпускать перед посадкой, подломал назло нам машину. Какой теперь из нее подарок?
- Не горюй, починим! - рассмеялся Савицкий.- А за подарок спасибо. Прок, думаю, от него будет.
Предсказание Савицкого сбылось. И даже с лихвой. Но позже. В апреле сорок четвертого, когда 3-й истребительный авиакорпус участвовал в боях за освобождение Крыма.
После Кубани, где в результате ожесточенных воздушных сражений наша авиация завоевала и прочно удерживала в ходе всей операции господство в воздухе и где противник потерял 1100 самолетов, причем 445 из них оказались на боевом счету 3-го истребительного авиакорпуса, был Никополь, где корпус, вновь отмеченный в приказе Верховного Главнокомандования, получил право на почетную приставку - Никопольский. Летчики корпуса, когда-то необстрелянные, не нюхавшие пороху новички, прошли за год суровую школу, и в апреле сорок четвертого, когда началась битва за Крым, практически у каждого из них на счету числились сбитые вражеские самолеты. У одних больше, у других меньше, но опыт фронтовой теперь был у всех. А у иных не только опыт, но и громкая, услышанная даже за линией фронта врагом боевая слава.
Недаром в апреле сорок четвертого, после прорыва обороны противника в северной части Крыма и на Керченском полуострове, Савицкий, приземлившись на захваченном у немцев аэродроме Веселое, попал на своеобразный вернисаж, целиком посвященный чисто авиационной тематике. Причем не просто авиационной, а с явным профилактическим прицелом.
Вернисаж вначале обнаружил начальник политотдела полковник Ананьев. На стенах общежития немецких летчиков висели портреты советских асов, скопированные со страниц фронтовых газет. Каждый портрет был искусно вписан в пририсованные фигуры наиболее устрашающих и кровожадных зверей-хищников.
- Ну чем не наглядная агитация, как надо воевать! - восклицал Ананьев, водя Савицкого вдоль украшенных специфической живописью стен.- Думаю, как раз тот случай, когда пропаганда врага действует нам на руку.
- И впрямь, видать, нагнали страху на фашистов. Надо ведь что придумали! - усмехнулся Савицкий.- И кадры наши неплохо знают. Никого не забыли.
- А как же! - продолжал радоваться неожиданной пропагандистской находке Ананьев, принимаясь перечислять известные всем имена: - Покрышкин, Речкалов, Амет-хан Султан, оба брата Глинки... А вот и наш корпус пошел. Маковский, как видите, в образе кровожадной пантеры представлен. А Вас, товарищ генерал, в виде тигра с оскаленными клыками изобразили.
Начальник политотдела Ананьев вместе со своим заместителем по комсомольской работе подполковником Лопухиным принялись обсуждать, как лучше использовать обнаруженный "художественный" материал в пропагандистских целях, а Савицкий тем временем обнаружил еще один сюрприз. Немцы бросили второпях на аэродроме не только свою картинную галерею, но и три "мессершмитта".
- На взгляд новехонькие совсем, товарищ генерал! -доложил техник личной машины Савицкого младший лейтенант Гладков.- Причем не просто "мессеры", а модифицированные "Ме-109Е". Какие будут приказания?
- Разыщи формуляры на каждую из машин, ознакомься что к чему, а там поглядим, может, и пригодятся на что-нибудь.
[Содержание] - [Дальше]
