АВИАБИБЛИОТЕКА: АВИАБИБЛИОТЕКА: ПУСЭП Э.К. ТРЕВОЖНОЕ НЕБО

Глава 4. В небе войны

НА БЕРЛИН

Четвертый год я работаю в Арктике.

Лето грозного сорок первого года я встретил, готовясь к ледовой разведке в составе экипажа Героя Советского Союза М. В. Водопьянова, никак не думая, что наше мирное небо вот-вот начнут исчерчивать самолеты с крестами на плоскостях, и земля под ними заполыхает огнем войны.

Прибыв по железной дороге в Красноярск, мы приняли там самолет и полетели в Игарку.

Двухмоторная серебристая летающая лодка покачивалась на широкой глади могучего Енисея, прямо против города. Механики Костя Сугробов и Володя Ковалев колдовали над моторами. Мой старый друг штурман Саша Штепенко разложил огромную, с простыню, карту на полу своей кабины и мудрил над нею с линейкой и транспортиром. Самая что ни есть "черная" работа, - накачать в крылья самолета более пяти тонн бензина, - как и всегда, досталась нам, летчикам, и радисту Васе Богданову.

Полет предстоял длительный: надо было выяснить ледовую обстановку в центральной части Северного морского пути. А это означало, что требуется облететь Карское море, обогнуть с севера Новосибирские острова, посмотреть, что делается в море Лаптевых... Правда, мы могли свою задачу выполнить, не "вытягивая" последних километров: общую картину льдов можно было составить и не заглядывая во все уголки, но... стало известно, ^то экипаж самолета Ивана Черевичного провел в полете над льдами Северного Ледовитого океана сутки с лишним...

Этого наш штурман не мог стерпеть. Если смог Черевичный, сможем и мы! Поэтому и была дана команда - заправиться бензином по самые пробки...

Только после обеда, часам к пяти, все было готово и можно стартовать. Завели моторы, выбрали якоря.

Пробежав добрую милю по острым гребешкам речных волн, тяжело нагруженный самолет нехотя оторвался от воды и без разворота, продолжая идти по прямой с набором высоты, направился на север.

- Ну, Женька, - теперь жми пока один, а я посплю малость. Как начнутся льды, разбудишь, - и командир исчез в кормовой рубке.

Спать, однако, ему пришлось недолго. Уже по пути к Диксону под нами стали появляться грязные поля ломаного, не успевшего" еще растаять речного льда. Вслед за ними засверкали на ярком солнце коренные льды полярного бассейна, чистые и белые, как снег. Вскоре все видимое нами пространство оказалось закрытым сплошным льдом, лишь редко-редко ето прорезывали черные зигзагообразные полыньи чистой воды.

- Летчики, смотрите, как медведи чешут... - заглянул кнам в кабину Штепенко.

По белоснежной ледяной равнине справа, чуть впереди нас, катились три серовато-желтых комка: медведица с двумя медвежатами. Я подвернул немного правее, чтобы пройти над ними. Было хорошо видно, как с нашим приближением медведица остановилась, приникла ко льду и, оскалившись, смотрела на самолет. Малыши тесно прижались к ее бокам.

Погода стояла отличная. Внизу ослепительно блестела белая бескрайняя ледяная равнина. Пришлось одеть темные очки. Черные полыньи и разводья встречались все реже и реже. Вскоре они исчезли совсем. Лед 10 баллов. Коренной. Паковый.

С борта самолета время от времени уходили сводки о состоянии льда, которые отстукивал в эфир наш радист Вася Богданов.

- Штурман, - окликнул Штепенко командир. - Ведь где-то здесь должны быть корабли?

- Они здесь, - поднял голову невозмутимый Штепенко, -впереди и левее нашего курса.

- Дай-ка курс, посмотрим, что там у них делается.

- Курс 307, - незамедлительно сообщил Штепенко.

Через десяток минут появились три темных точки. Водопьянов, кивнув мне, чтобы я взял управление на себя, пошел в штурманскую кабину.

- Снижайся. Будем сбрасывать на корабли вымпел с картой ледяной обстановки.

- Война! - закричал радист не своим голосом, перебивая командира. - Началась война!

- Что ты мелешь? рассердился Водопьянов. Какая еще там война?

- Слушайте сами! - Богданов снял с головы наушники.

- Включи на все телефоны!

"... фашистские войска вероломно напали на нашу Родину... бомбили Киев, Харьков, Вильнюс..." - звучал в наушниках голос диктора.

Сомнений не оставалось. Началась война ...

Экипаж умолк. Молчал командир, держа наушники, молчал Богданов, склонившись к рации... Кажется, приумолк и гул моторов. Это не обычное военное столкновение. Это война, война за само наше существование, за существование всей нашей страны, наших родных и близких...

- Готовьте вымпел к сбросу, - вывел нас из оцепенения голос командира.

Ледокол с двумя пароходами был уже далеко позади. Я повернул самолет обратно.

Ледовые поля сменялись широкими разводьями, время от времени встречались греющиеся на льду стада тюленей, изредка вновь попадались белые медведи, но все это не могло уже отвлечь нас от мысли о войне.

В Арктике я уже не первый год. Эта суровая и почти безлюдная земля, ее моря, ее тундры и льды стали для меня до боли дорогими и близкими. Это было мое рабочее место, мое место в жизни, мой дом... И вдруг у меня хотят это отнять! Н-е-е-т! Не бывать этому!

- А что, - слышим тихий голос Штепенко, - а что, если махнуть отсюда прямо в Москву?

Никто не ответил, хотя смысл сказанного был яснее ясного: в Москву, а оттуда - на фронт.

- Лечу в Москву, - решительно сказал командир. - Вернемся на Диксон, заправим самолет и кто хочет - со мной!

Через несколько часов наша летающая лодка, оставив за собой тысячи километров льда и воды, опустилась на рейде Диксона. Более суток продолжался этот последний полет, кардинально изменивший нашу жизнь.

Когда были уже выключены -моторы и отдан якорь, я повернулся к Водопьянову:

- Михаил Васильевич, возьмите меня с собой. Водопьянов положил руки на мои плечи:

- Хорошо, Женя. Летим вместе.

К вечеру 23 июня мы были уже в Москве. Водопьянов, посадив самолет, сразу же уехал куда-то. Дома я с нетерпением ждал звонка от него. Жена и дочь ходили хмурые, с красными глазами.

Телефон зазвенел уже за полночь. Штепенко, живший рядом, успел раньше меня взять трубку коммунального телефона. Послушав минутку, сказал:

- Хорошо, Михаил Васильевич! - и отдал трубку мне.

- Все в порядке, - услышал я бодрый голос Водопьянова, - получил добро в действующую авиацию. Завтра перегоните самолет на Иваньковское водохранилище, а послезавтра, когда вернетесь, поедем на завод принимать новые машины. Только не мешкайте, постарайтесь управиться.

Значит, вопрос решен! Летим на фронт!

С раннего утра занялись разгрузкой самолета, покачивающегося на Химкинском водохранилище. Добывали транспорт, грузили наше снаряжение, отвозили на другой конец Москвы, выгружали его... День промелькнул так, что забыли пообедать. Об этом вспомнили лишь к вечеру, перелетев на Иваньковское водохранилище.

Оформив сдачу самолета, пытались тут же вернуться в Москву. Но ничего не получилось: симпатичная черноглазая девушка-диспетчер заявила, что весь транспорт у нее "в расходе", нас могут подбросить только утром.

- Не проспите, выезд в 3 часа утра.

Ранним утром дребезжащая полуторка уже пылила вовсю, унося нас на юг. На востоке алела заря. Ярко цвели по сторонам от шоссе полевые цветы.

Утро было таким изумительно хорошим и мирным, и не хотелось верить, что где-то там, на западе, гремят орудия и льется кровь.

К нашей общей радости всех полярников включили в один полк, которым стал командовать полковник Викторин Иванович Лебедев. Полк вошел в дивизию ночных тяжелых бомбардировщиков, командиром которой был назначен Михаил Васильевич Водопьянов, а начальником штаба Марк Иванович Шевелев, тоже Герой Советского Союза, руководивший до этого Полярной авиацией. Личный состав дивизии: летчики и штурманы, инженеры и борттехники, радисты и воздушные стрелки - народ опытный, прибывший из частей ВВС, Гражданского воздушного флота, Полярной авиации, авиационных школ и научно-исследовательских институтов.

Приятным сюрпризом для меня было то, что заместителем командира полка оказался подполковник К. П. Егоров, мой давний командир по Ейской школе морских летчиков. Меня назначили командиром бомбардировщика. Со мной Саша Штепенко, Вася Богданов, другие ребята из экипажа "лодки". Незнакомые только стрелки.

На окраине заводского аэродрома, куда мы прибыли за самолетами, выстроились рядами мощные четырехмоторные гиганты ТБ-7. Сотни людей: механики, мотористы, оружейники, прибористы, радиотехники и электрики - облепили их, как муравьи, доделывая и доводя боевые машины. Наши технические руководители военные инженеры И. В. Марков, С. И. Ануров и Е. К. Стоман, с осунувшимися от недосыпания лицами, находились то вместе, то поодиночке всегда там, где что-то не ладилось, что-то не подходило. И как только они появлялись, сразу стало и "подходить" и "ладиться". Работа кипела дни и ночи, никто не считал часов, работали до тех пор, пока не валила с ног усталость.

Самолеты, ощетинившиеся во все стороны воронеными стволами пулеметов и пушек, представляли собой внушительное зрелище. Нравилась нам и стальная броня, укрывающая место каждого члена экипажа.

После заводских испытаний экипажи принимают корабли, на которых им предстояло идти в бой, тщательно изучают самолеты и моторы, оборудование и вооружение, помогают устранять мелкие недоделки, облетывают машину.

Получили самолет и мы. Первые полеты совершил с нами К. П. Егоров.

По нескольку раз в день мы с тревогой прислушивались к последним известиям. В сообщениях Совинформбюро появлялись все новые я новые "направления". Наши войска оставляют города... Мы спешим освоить полученную боевую машину, быстрее облетать ее, чтобы как можно скорее вступить в бой с врагом. Но К. П. Егоров сдерживает, добиваясь, чтобы и самолет был проверен до тонкостей, и мы - экипаж - знали его досконально.

И наступил, наконец, долгожданный день. Ранним утром 8 августа 1941 года поднялись с заводского поля тяжелые корабли и пошли один за другим курсом на запад, на аэродром Пушкино под Ленинградом. Здесь аам предстояло взять бомбы. Приземлились и были ошеломлены неожиданным известием: нам предстоит ударить по Берлину! Узнали мы также и то, что минувшей ночью уже был совершен налет на вражескую столицу. Под командованием полковника Евгения Преображенского командиры эскадрилий Андрей Ефремов, Василий Гречишников и Михаил Плоткин повели своих летчиков с аэродрома Когула на острове Сааремаа на Берлин, показав всему миру всю фальшь и лживость геббельсовской пропаганды, трубившей день за днем, что русская авиация разгромлена и никогда больше не поднимется в небеса.

День у нас ушел на предполетную подготовку: изучение и уточнение маршрута полета, заправку кораблей горючим, загрузку боекомплектов для пушек и пулеметов, подвеску бомб. К вечеру на аэродром прибыл командующий Военно-Воздушными Силами Красной Армии П. Ф. Жигарев. Все было готово. В небо взмыли ракеты - сигнал к старту.

Первым поднялся наш корабль, на борту которого на командирском месте летел командир нашей дивизии М.В. Водопьянов. За нами поднялись и другие машины ...

Курс был проложен над темно-серой гладью Балтийского моря. Где-то далеко влево на горизонте вспыхивали разрывы зенитных снарядов.

- Наверно, кто-то из наших отклонился от маршрута, - предполагает Штепенко.

- Тоже может быть, - задумчиво отвечает командир. Идем в темноте. Снизу проплывают облака. Наверху - усеянное звездами ясное небо. В корабле тихо. Только моторы гудят монотонно, радуя нас ровным, убаюкивающим гулом.

Подходим к траверзу Штеттина, ложимся на новый курс, прямо на Берлин. Я волнуюсь, думаю, что и ребята тоже, хотя вида никто не подает. Это ведь наш первый боевой вылет...

- Упало давление масла в четвертом моторе, - нарушает тишину тревожный доклад борттехника. Боясь сжечь мотор, выключаем его. Самолет тянет вправо. Причину падения давления масла в моторе установить не удается.

- Что будем делать? - опрашивает Водопьянов, переключив внутреннюю связь "на всех".

- Идти на цель, на Берлин, - отвечает за всех Штепенко. -Тем более, что лететь осталось полчаса.

- Добро, - дает согласие комдив.

Самолет тянет и тянет вправо: крайний правый винт не вращается, подставлен "на флюгер". Хотя я выкрутил триммер, помогает это мало. Левая нога, нажимая изо всех сил на педаль руля поворота, устает, и я переношу ей в помощь правую, оставшуюся "без работы".

- Что, тяжело? - замечает комдив. - Давай помогу. Мне сразу становится легче.

Штурман сообщает боевой курс для выхода на цель. Внизу темно: бомбы Преображенского заставили фашистов бояться воздуха. Щелкнули, открываясь, замки бомболюков, затем чувствуются легкие мягкие толчки - это уходят вниз одна за другой бомбы.

- Бомбы сброшены, - докладывает Штепенко. Все! Дело сделано!

А внизу - хотя бы одна зенитка или прожектор! Мелькает мысль: не ошибся ли штурман? Вдруг это не Берлин вовсе...

Но это был он, Берлин, вражеская столица. Когда мы легли на обратный курс, темноту прорезали ослепительно яркие лучи прожекторов, засверкали вспышки разрывов зенитных снарядов. Они вспыхивали в стороне от нас, и мы уходили довольно спокойно.

Тревожило нас другое: мы шли на трех Моторах. Посрветовавшись, решили возвращаться не над морем, как предписывал заданный маршрут, а напрямик, кратчайшим путем.

Этот "кратчайший путь" обошелся нам дорого. Летели на большой высоте. Несколько часов прошло благополучно. Небо сверкало мириадами звезд, земля не просматривалась, ее закрывали сплошным ровным слоем облака. Но в районе Кенигсберга эта благополучная тишина резко оборвалась. В мгновение ока "ас окружил ожесточенный шквал зенитных разрывов. Справа и слева, спереди и сзади рвались снаряды, рвались так густо и близко, что громадный корабль временами подпрыгивал. В кабину то и дело проникал едкий запах взрывчатки.

От частых вспышек кругом стало светло. Несколько раз почувствовали, как, словно градом по окну, забарабанили осколки по металлическому корпусу самолета.

- Товарищ командир, топливо льется! Льется прямо на меня! - завопил после очередного близкого разрыва стрелок подшассийной башни.

- Осколком снаряда пробит третий бак, - доложил борттехник. - Из него вытекло около тонны топлива.

Положение становилось критическим. Элементарные расчеты показывали, что горючего до своего аэродрома не хватит. По данным штурмана, под нами уже простиралась Эстония. Эх! Еще бы немножечко, ну хотя бы час продержаться в воздухе. Вся южная часть республики уже во власти врагов. По данным, сообщенным нам перед вылетом, лишь железная дорога Таллин - Нарва и параллельное ей шоссе контролировались нашими отходящими войсками. А может быть, все-таки дойдем? Вдруг хватит горючего! Но "вдруг" не суждено было осуществиться. Ровный гул моторов оборвался. Наступила зловещая тишина. Винты вращаются еще по инерции. Курс держим все тот же, на Пушкино. Самолет, как гигантский' планер, с шелестом рассекая воздух, с каждой минутой, с каждой секундой опускается все ниже и ниже. Вот мы уже врываемся в темную сырую мглу облаков. 3000... 2500... 2000 метров.

По стеклам кабины сбегают назад капельки воды. Идет мелкий промозглый дождь. А мы все еще планируем в облаках. 1500... 1000 метров, 800... 700...

Внизу мелькают озера, топи болот. Редко-редко - небольшие островки кустарника и леса.

-- Женька, - слышу голос комдива, - давай влево, будем садиться на лес. - И я чувствую, как комдив сам резко поворачивает штурвал.

Выбора нет. Садиться надо только действительно на лес. Посадка на кочковатое болото может закончиться гибелью экипажа.

Мелькают вершины сосен и елей. Ломая все и вся на своем пути, оставляя за собой куски крыльев, сломанные и согнутые деревья, тяжелый корабль с треском и грохотом проваливается вниз.

Кругом тишина... Сверху падают мелкие ветви сосен, оборванные самолетом. Самолет разбит. Люди остались невредимыми, если не считать, что я сам, по глупости, ухватился правой рукой за сектора газа, прижимая их изо всех сил "на себя", хотя в этом не было никакой надобности, и трахнулся скулой по приборной доске. В течение нескольких дней у меня не двигалась челюсть. Вот так и по несчастью и против своей воли я впервые очутился в Эстонии, на земле своих предков ...

Вокруг островка леса, где мы приземлились, простирались бескрайние болота. Чуть дальше от места, где лежал обезображенный самолет, высилась триангуляционная вышка. Вася Богданов, радист, забрался туда, наверх, и, спустившись вниз, сообщил:

- Кругом сплошное болото. На севере - пожар, горит хутор...

Через нас с визгом пролетел артиллерийский снаряд. Мы прислушались. Снаряды летели часто. С севера доносились глухие раскаты взрывов. Стреляли с юга.

- Пушки, - авторитетно заявил Штепенко, - стреляют немцы.

Мы шагали на север. Ноги вязли в болотной жиже. Наконец, вышли на лужайку, где паслось несколько коров и овец. Пастуха не видно, но нас встретил истошным лаем шустрый лохматый песик. Он суетливо бегал то к нам, то к кустикам на опушке, выдавая местонахождение хозяина, спрятавшегося при нашем появлении. "Хозяином" оказался белобрысый парнишка лет 10- 12.

Я брел сзади всех. Нагнав впереди идущих, услышал, как пастушок отвечал по-эстонски на вопросы наших товарищей, пытавшихся выяснить, как поскорее выбраться из этого чертова болота. Маленький пастух оказался настоящим кладом: обстоятельно рассказал, где проходит дорога, где наши части, где фашисты ...

По тропам, указанным нам парнишкой, мы выбрались на железнодорожную станцию Ору. Там находились части 8-й армии, отходившей на восток. Речи о том, чтобы вывезти разбитый самолет до Пушкино, не могло и идти. Получив грузовик, в сопровождении десятка автоматчиков мы вернулись к месту вынужденной посадки. В самолете уже кто-то побывал: исчезли парашюты, комбинезоны, пытались снять и вооружение, но, по-видимому, не сумели.

Торопливо сняв пушки и пулеметы, мы заложили взрывчатку в самолет, и грузовик помчал нас обратно. Вслед загрохотала взрывы - наш самолет перестал существовать! Было до боли обидно и жалко корабль - отличная боевая машина совершила только один полет, и вот ее нет.

К вечеру на станцию Ору за нами пришли два броневика. Мы с трудом поместились в тесной, пахнущей машинным маслом, стальной коробке.

Еще засветло проехали город Йыхви. На улицах ни единой души! Не шелохнется ни одна занавеска, не хлопнет дверь.

В Нарву приехали уже в темноте. Такая же сторожкая тишина и безмолвие. Лишь у моста через реку встретили конную артиллерийскую батарею. Бойцы копали ямки для сошников.

- Закрыть люк, - скомандовал вдруг водитель броневика.

Мы не успели возмутиться этим "нелепым" распоряжением - стало сразу тесно и душно, - как по правому борту звонко простучала очередь, похожая на дробь пневматического молотка.

- Из автоматов, - сообщил немногословный водитель. - Ихние патрули тут днем видели.

Тяжело сжималось сердце. Враг уже здесь, под боком у Ленинграда. Почему его допустили сюда, так далеко? Неужели мы так слабы, что не сможем "их" остановить?

Рано утром, еще до восхода солнца, мы прибыли на аэродром под Пушкино. Новости, которыми нас встретили друзья, были невеселыми. Пять самолетов, считая и наш, не вернулись на свой аэродром. Однако боевое задание полк выполнил - уже летом сорок первого года столица рейха почувствовала силу ударов советской авиации.

Так закончился первый боевой вылет, наш первый день войны. Не знали мы тогда, что этих дней будет еще очень много, не знали и того, что будут из них дни и гораздо тяжелее.

Несколько дней спустя, когда мы узнали о награждении участников налета на вражескую столицу государственными наградами, мы были немало поражены... Мы ведь лишь выполняли свой долг, как умели и как могли. Был награжден орденом Красного Знамени и я.

НА ПОДСТУПАХ К СТОЛИЦЕ

Война началась для меня, в общем-то, неудачно. После первого боевого вылета мой экипаж на время оказался "безработным". Завод, выпускавший тяжелые бомбардировщики, которыми был вооружен наш полк, переключился на выпуск ПЕ-2, современного скоростного пикирующего бомбардировщика. Эта машина сейчас была нужней фронту, чем наш четырехмоторный гигант. Их требовалось все больше и больше.

С каждым днем война приближалась к Москве. А мы могли только с болью в сердце слушать сообщения Совинформбюро. Бои шли в направлениях на Ржев, Вязьму, Калугу... Ведь это же совсем рядом. Это были самые трудные дни в моей жизни. Нависшая над Москвой угроза давила как камень. Наша дивизия воевала. Ушел в другой экипаж штурман Саша Штепенко. Ходить и смотреть, как готовят мотористы и механики корабли к очередному вылету, как подвешивают тяжелые бомбы под крылья и в бомболюки, как заряжают патронами и снарядами ленты пулеметов и пушек, - было невмоготу.

В один из таких тягостных дней командиров самолетов и штурманов срочно собрали в штабе. Пошел туда и я. Летчики оживленно обсуждали принесенную кем-то новость: предстоял полет на бомбометание днем. Это было необычно: наши тяжелые корабли до этого бомбили врага только ночью.

Задание экипажам ставил сам комдив М. В. Водопьянов.

- Четвертая танковая группа врага прорвала нашу оборону и вошла в Калугу. По данным разведки можно предполагать, что танки двинутся на Москву.

И после короткой паузы добавил:

- Наша задача - ударить по скоплениям вражеской техники, расположившейся на площадях и улицах города. Заодно выявить и зафиксировать расположение средств противовоздушной обороны. Что она там при вашем появлении заработает - сомневаться не приходится. Бомбы: пятисотки, двухсотпятидесятикилограммовые и сотки. Боевая нагрузка - четыре тонны. Стартовая готовность - через два часа. Запуск моторов по двум зеленымракетам. Вопросы есть?

Вопросов не было.

С шумом отодвигая стулья, летчики поспешили к кораблям. Я тоже поплелся вслед за ними.

- Женька! - окликнул меня Водопьянов. - Полетишь со мной: у меня второй пилот заболел.

Дважды этого повторять не потребовалось. - Есть лететь!

Бегом помчался в казарму, схватил в охапку все свое летное обмундирование, нахлобучил шлемофон и, прихватив планшетку, как на крыльях понесся к стоянке кораблей.

Подготовка к полету заканчивалась. По распоряжению инженера в бомболюки были подвешены двенадцать 250-килограммовых бомб, под крылья - две бомбы по пятьсот килограммов. Техник по вооружению завертывал в каждую бомбу по два взрывателя.

Поднимая за собой облако пыли, к нам мчалась "эмка" Водопьянова. Не успел он еще выйти из машины, как в небе хлопнули две зеленые ракеты. По двухметровой дюралевой лестнице я поднялся на свое место и ушел до прихода командира надеть, лежавший на сиденье парашют.

Один за другим дружно загрохотали все четыре мотора.

В люке появилась седая голова, а затем и широкие плечи Водопьянова. Он что-то сказал Штепенко и, поднимаясь вверх, начал устраиваться впереди меня.

- Ну, как настроение? - обернулся он ко мне.

- Отличное, - ответил я.

На самом же деле я, как и другие члены экипажа, в какой-то мере немного тревожился. Лететь ночью, под покровом темноты, и даже проходить сквозь заградительный огонь зениток врага ночью, конечно, безопаснее, чем днем, когда громадный воздушный корабль становится ясно видимой мишенью как для орудий, так и для истребителей врага. Можно говорить о хладнокровии, о презрении к опасности, о храбрости (это все имеет место), но инстинкт самосохранения и чувство страха присущи всем. Смелость - это отнюдь не отрицание опасности. Скорее, наоборот, она состоит в том, чтобы сделать все от тебя зависящее для уменьшения этой реально существующей опасности, найдя самый оптимальный вариант, обеспечивающий выполнение задания, когда известно, что на весы поставлена сама жизнь.

Нервы летчика, управляющего самолетом, значительно больше натянуты, чем, скажем, у шофера за баранкой автомашины. Постоянное напряжение создается тем, что внимание летчика должно, быть правильно распределено на множество явлений и действий, пропорционально их важности. В полете надо следить и беспрерывно корректировать положение самолета в воздушном пространстве по горизонту, по высоте; постоянно наблюдать за окружающим пространством, ибо кажущиеся беспредельными воздушные трассы могут оказаться до того тесными, что не исключены и столкновения. В военном же небе своевременно заметить приближающихся истребителей врага - значит обеспечить их отражение и оставить за собой инициативу боя. На многоместном самолете, не имеющем в те времена герметизации, надо было постоянно осведомляться о самочувствии членов экипажа, ибо малейший перебой в снабжении кислородом мог дорого стоить.

Все это держит нервы в постоянном напряжении, особенно при неблагоприятных условиях погоды, и длится десять и больше 'часов кряду, отпуская лишь после посадки, когда самолет возвращается на стоянку.

Взлетев, М. Водопьянов сказал:

- Придется сделать над аэродромом пару кругов, а то недоберем до цели нужную высоту.

Полоса внизу была почему-то пустая, и только один корабль шел за нами, также набирая над аэродромом высоту.

- Михаил Васильевич, - включил я связь, - остальные что-то здорово запаздывают.

- Никуда они не опоздают, - только две машины идут наэту цель, остальным дана задача на ночь. Неизвестно еще, как мы справимся ...

Вот какие дела... А Михаил Васильевич молодец: на первый неизведанный еще полет идет сам, не рискуя другими.

Взяли курс на Калугу. Далеко внизу желтела неубранная рожь, зеленели леса и блестели ленточками реки.

- Летчики, может быть, уже хватит набирать высоту? - спрашивает вдруг штурман.

Саша относился к зенитному огню на редкость хладнокровно и предпочитал бомбить цель с возможно низкой высоты. Он всерьез уверяет, что по статистическим данным лишь каждый десятитысячный снаряд сбивает самолет, а мы, отбомбившись, уходим от цели, когда выстреливается еще только вторая тысяча ... Так что беспокоиться незачем.

- Поднимемся еще чуток, - ответил командир. - Базарную площадь ты и оттуда разглядишь.

- Холодно становится, - хитрил Штепенко, - мой градусник показывает уже минус 30.

- Потерпи немножко, - усмехнулся Водопьянов, - над целью будет жарко. Нас там встретят горяченькими...

- Стрелки, смотреть внимательно! - немного погодя командует Водопьянов.

Вдали на горизонте уже виднеется светлая извивающаяся среди зеленых берегов Ока. Приближаемся, к ней. Видны прямые блестящие колеи железных дорог и серые полоски шоссе, сходящиеся у хорошо заметных квадратов городских кварталов, по берегам реки.

И вот - началось!

- Слева снизу идет пара истребителей, - докладывает стрелок хвостовой башни.

- Не спускайте с них глаз, подойдут поближе, открывайте огонь.

- Летчики, - слышен голос штурмана, - на боевой курс зайдем с юга. Возьмите 10 градусов левее.

Картина, видимая с дневного неба, иная, чем ночью. В темноте виден каждый залп, каждый выстрел. Молниями сверкают вокруг разрывы снарядов. Днем ничего этого нет. Лишь маленькие облачка, похожие на распушенные комки ваты, то и дело появляются в воздухе. Чтобы заметить место стреляющей по нас батареи и тем более одиночного орудия, нужен очень наметанный глаз.

Уже минут за десять до цели начался "концерт". Слева, сзади, впереди, справа - всюду вокруг нас, то ниже, то выше взрывались выплевываемые из десятков стволов зенитные снаряды. Проскакивая через облачка разрывов, мы чувствовали едкий запах сгоревшей взрывчатки.

- Навоняли на все небо, ироды проклятые, - возмущается Штепенко.

Самолет встряхивает, слышен треск, будто крупные градины ударяют по фюзеляжу. Снаряд, видимо, разорвался вблизи и его осколки задели самолет. Саша, как и всегда, само спокойствие. Покручивая штурвальчики и рукоятки прицельного приспособления, он спокойно дает летчикам . поправки на курс. Его спокойствие передалось и нам.

- Восемьдесят градусов вправо.

Облачка разрывов становятся еще гуще и ближе.

-- Еще десять вправо, - слышится снова. И, чуть спустя:

- На боевой курс! Девяносто градусов вправо! Только-только выйдя из разворота, слышим снова его спокойные и четкие команды:

- Три градуса вправо... еще два... еще два... Летчики, что это вас все время тянет вправо? - ворчливо журит он нас. - Три градуса влево.

Так ли, не так ли, но справа были все же свои, а слева - враг... Должно быть, самолет сам старается держаться ближе к своим ...

- Так держать. Открываю бомболюки.

- Летчики! Зайдем еще раз. У меня еще немножко осталось.

Саша верен себе. Еще и еще раз начинаем все сначала. Снова и снова барабанят по обшивке осколки.

- На третьем моторе упало давление масла, - докладывает борттехник.

- Выключить, - бросил лаконично командир и тут же добавил: - Саша, кончай!

- Сей минут! Сброшу последние.

Однако этот "сей минут" продолжался еще минут пять. Прибавив оставшимся моторам мощности, продолжали доворачивать по командам штурмана то вправо, то влево.

- Все! Давайте домой! - наконец-таки донеслась долгожданная команда.

Летчики, сиденья которых располагались на самом верху фюзеляжа, не имели возможности видеть разрывы своих бомб. Видели это лишь штурман и стрелки. Но, когда Саша Штепенко удовлетворенно и спокойно изрекал: "Порядок!", то не могло быть сомнений, что он уложил бомбы точно туда, куда следовало.

"Наложили" и нам. Прекратилась связь. Позже обнаружилось, что в радиоприемнике застрял осколок. Подшассийные стрелки сообщили, что через крыло просматривается небо... Львиная доля всех этих неприятностей выяснилась лишь потом, после посадки на аэродроме. Подсчитав на стоянке все дырки и дырочки, механики доложили, что насчитано их чуть больше тридцати...

Так как участвующие в этом "деле" корабли вернулись оба изрядно покареженными и, учитывая малочисленность наших воздушных "дредноутов", этот "водопьяновский эксперимент" (как его тут же назвали вездесущие острословы), так и остался поначалу единственным. Дивизия продолжала бомбить врага только ночами. Участвовавшие в дневном рейде корабли починили. Вернулся и выздоровевший летчик. Я вновь остался "безлошадным".

САМОЛЕТ ЛЕТАЕТ САМ

Фронт по-прежнему был угрожающе близок к Москве. На находящихся в окрестностях города аэродромах сиротливо стояли десятки самолетов. Послать их в бой было нельзя - они требовались для других целей.

После дневной бомбардировки Калуги прошло уже немало томительно скучных дней. И вот однажды утром посыльный разыскал меня и передал приказ явиться в штаб. "Интересно, что случилось?" - думал я, торопясь туда.

- Вас просили позвонить начальнику штаба дивизии товарищу Шевелеву, - сообщил дежурный, когда я строго по уставу доложил о своем прибытии.

- Капитан Пусэп по вашему приказанию у телефона, - набрав нужный номер, крикнул я в трубку.

- Здравствуй, юджен. Почему так официально? - приветствовал меня Шевелев. - Ты все еще без скакуна?

Так точно.

- Дело есть. На аэродромах вокруг Москвы стоит довольно много самолетов. Для боя они не пригодны, а для других дел нужны. Может возмешься отогнать их на восток, в более безопасное место?

- Разве... разве положение так серьезно? - заволновался я.

- Приезжай лучше ко мне, здесь и поговорим обо всем. Машину, чтобы добраться сюда, сумеешь добыть?

- Не знаю, но попрошу у командира полка.

- Хорошо. Приходи сразу.

Я поспешил к командиру полка и передал ему свой разговор с Шевелевым.

- Полковник Шевелев приказал спросить у вас машину, - схитрил я.

- Бери! Только сразу же отправь ее обратно.

- Будет сделано! - щелкнул я каблуками и поторопился выйти.

Я объяснил задачу шоферу и сел в "эмку". Штаб дивизии находился на другом аэродроме. Чтобы добраться туда, пришлось проехать через Москву. Несколько часов спустя я сидел уже в приемной Шевелева.

Офицеры штаба сновали по приемной, одни скрывались на несколько минут, другие - всего на несколько секунд.

- Доложите начальнику штаба, что капитан Пусэп прибыл, - попросил я копавшегося в куче бумаг адъютанта. Тот поднял глаза и проворчал:

- Почему вы сразу не сказали?

Он быстро скрылся за дверью кабинета, а через минуту вышел с каким-то подполковником.

- Войдите, - пригласил меня адъютант, оставляя дверь кабинета открытой.

Не успел я войти, как высокий, стройный и улыбающийся Шевелев направился мне навстречу.

- Ты расторопный малый, - сказал он, протягивая мне руку. - Садись! - Он указал на черное кожаное кресло перед письменным столом.

- Марк Иванович, - не терпелось мне, - что будет дальше? .. Враг уже вплотную подошел к городу... Неужели мы не сможем его остановить?

Шевелев сел за стол и, барабаня пальцами по стеклу, посмотрел в окно. Установилась удручающая тишина. Я не мог выдержать эту длинную паузу.

- Все же говорили, что враг будет разгромлен немедленно, что мы не уступим ему ни пяди своей земли, что военные действия будут перенесены на территорию самого противника... Мы ведь все были в этом более чем уверены.

- Да, были, - сказал Шевелев резко и встал. Я встал тоже.

- Сиди ты, сиди! - приказал он. - Гитлеровцы готовились к войне много лет. А мы занимались мирным созидательным трудом. Они нагло обманули всех, нарушили, не стесняясь, международные договоры... Разорвав заключенный с нами пакт о не нападении, они вторглись в нашу страну... Ты же сам очень хорошо знаешь, что значит на войне внезапность.

Шевелев расхаживал по комнате взад и вперед. У него была своеобразная походка - он сильно выворачивал ступни, разводя носки в стороны.

- Не надо унывать! - продолжал он. - Не надо и нельзя! - Он остановился передо мной и пристально посмотрел мне в глаза. - Как бы тяжело ни было сейчас, надо держаться! Даже то, что противник угрожает Москве, не дает еще оснований полагать, что мы поднимем руки. Так что не унывай!

С этими словами он повернулся на каблуках и опустился в кресло против меня.

- Приступим к делу. На аэродроме стоят самолеты, находящиеся в полной исправности. Их надо бы на всякий случай убрать оттуда. Механики там есть, но летчики все на фронте. Посмотри сам, какие самолеты тебе по силам, и перегони их оттуда на восток. Когда приедешь и ознакомишься с обстановкой, позвони мне. Тогда получишь дополнительные указания.

Я сразу же поехал на аэродром и увидел там с десяток различного типа самолетов. Механики и мотористы на аэродроме действительно имелись, но их было не так много. Большинство отправилось вместе с летчиками на фронт. Остались только те, чьи самолеты вместе с летчиками не вернулись из боя...

Вместе с механиками я осмотрел самолеты. Некоторые из них стояли без моторов.

Мы закончили работу поздно вечером, и я мог доложить о результатах Шевелеву. Получив точные указания, куда какой самолет надо отогнать, я остался вместе с механиками и мотористами ночевать на аэродроме. Шевелев устроил все так, что и в столовой для меня нашелся ужин.

На следующее утро мы были на месте ни свет ни заря и еще до обеда отогнали первый самолет на один из аэродромов восточнее Москвы. И там питание для меня не стало проблемой. Да и прилетевшие со мной штурман и механик получили по миске горячего картофельного супа и гречневую кашу с кусочком мяса. Возвращение прошло без осложнений, но в трясущемся и скрипящем грузовике времени ушло раз в пять-шесть больше, чем на самолете.

Дорога шла через лес. Мелькали деревни. Дома, характерные для средней полосы России, тянулись длинными рядами по обеим сторонам шоссе, похожие на спичечные коробки. Все они были обращены фасадом к шоссе, в некоторых окнах с резными рамами пышно цвели красно-розовые пеларгонии. Повыше - крошечное окно мансарды, на ребре крыши - вырезанный из дерева петух. На завалинках греются в лучах заходящего солнца старушки и старики. Шумят, галдят мальчишки...

Так как мы были в военной форме и наша машина мчалась на запад (а запад означал фронт), старушки и старички вставали и крестили нас вслед...

Уже в середине следующей недели я мог доложить Шевелеву о выполнении задания. Он остался доволен:

- Самолет ты получишь, очевидно, не так скоро. Однако, еслижелаешь, могу дать тебе работу еще на несколько недель.

Мне оставалось только согласиться.

- У нас готовится один интересный эксперимент - управление самолетом по радио.

Меня сразу же охватило любопытство.

- Один конструктор-испытатель разработал пилот-автомат, позволяющий управлять самолетом по радио. Что ты об этом думаешь?

- На каком самолете он установлен?

- На ТБ-3. Этот тип самолета ты, наверно, еще помнишь? - сказал Шевелев улыбаясь.

Еще бы! Его помнил и сам Марк Иванович, ибо всего несколько лет назад такой самолет доставил его с острова Рудольфа в Москву.

...Это было ранней весной 1938 года. Летная группа полярного летчика Чухновского находилась на острове Рудольфа. Четыре четырехмоторных самолета, экипажи которых возглавляли Чухновский, известный полярный летчик Герой Советского Союза Бабушкин, капитан Мошковский и опытный полярный летчик Фабиан Фарих (в его экипаж входил и я), вели поиски пропавшего самолета и экипажа Героя Советского Союза Сигизмунда Леваневского, который стартовал 12 августа с подмосковного аэродрома в Северную Америку.

Марк Иванович Шевелев, как начальник Управления полярной авиации Северного морского пути, был тогда назначен руководителем этих поисков. Неожиданно он заболел. Врачи предполагали опасную для жизни непроходимость кишечника... Но хирурга на месте не было, да и оперировать больного в тех условиях было невозможно.

Врачи решили немедленно эвакуировать Шевелева на материк. Но сделать это можно было только самолетом. Кто полетит? Выбор начальства пал на наш экипаж. Мы до отказа заправили баки горючим и отправились в путь. До Нарьян-Мара все шло нормально. Но лед реки Печоры, на который мы сели, оказался покрытым талой водой. Снова наполнив бензобаки, мы с большим трудом поднялись в воздух. Во время взлета вода фонтаном била из-под лыж самолета. Следующая посадка предусматривалась на Кегострове, вблизи Архангельска. Погода испортилась. Видимость оказалась настолько скверной, что землю можно было различить лишь с высоты нескольких сот метров. Посадочную площадку на маленьком острове мы увидели только тогда, когда она оказалась прямо под нами, так что идти на посадку было уже поздно. Пришлось сделать несколько кругов, прежде чем удалось сесть.

Последний этап полета Архангельск-Москва, не принес, к счастью, сюрпризов. Шевелев вовремя попал в руки столичных врачей.

И вот теперь мне предстояло на таком же самолете испытать средства управления полетом по радио. Поэтому Шевелев и вспомнил об этом нелегком перелете, совершенном нашим экипажем ...

- Конечно, помню. Такое не забудется никогда! - задумчиво произнес я.

Шевелев немного помолчал.

- Правда, не забудется, - согласился он. - А теперь к делу. Конструктор сейчас в институте. Но к тому времени, когда ты доберешься до аэродрома, и он туда прибудет. Без него там нечего делать. Ну как? Согласен?

- Конечно, согласен. Все-таки дело... Когда все другие вкалывают вовсю, а ты бездельничаешь, свихнуться можно, - излил я накопившуюся в душе горечь.

- Ну-ну! Будь мужчиной! Когда справишься с этим "радиолетуном", на заводе будет готов и новый самолет. Уж я тогда позабочусь, чтобы ты его получил.

Полковник Шевелев хорошо знал людей, с которыми работал, и умел руководить ими лучше, чем многие другие начальники. Он и на этот раз понял мое душевное состояние, сумел найти нужную струнку, чтобы поднять настроение.

В моей душе все радостно запело. Ура! Я получу новехонький самолет!

- Насчет житья-бытья беспокоиться не надо, - улыбнулся Шевелев. - Я позвонил туда заранее, зная, что ты согласишься. Все необходимое на месте. Майор Федоров, который до сих пор проводил испытания, введет тебя в курс дела. Ну, давай! Бели что-нибудь понадобится, позвони мне. До встречи, - сказал он, пожимая мне руку.

Электричка, на которой мне предстояло ехать, была переполнена. Узлы, мешки и ящики, коляски и лопаты, корзины и чемоданы. Люди держали свою поклажу в руках, под мышкой, на спине и даже на голове. Еле-еле мне удалось втиснуться в вагон и выслушать при этом далеко не нежные слова. Но дело приняло совсем плохой оборот, когда настало время выходить. На промежуточных станциях больше народу входило, чем выходило. Поэтому меня оттеснили в середину вагона. Вряд ли на своей станции я смог бы пробраться к двери, если бы не помог случай. Немного впереди меня прокладывал себе дорогу к двери еще один офицер в фуражке с красным кантом. Он оказался значительно решительнее меня. Увидев, что за несколько минут стоянки электрички к дверям ему не пробраться, он, разозленный неуместными шутками по нашему адресу, выхватил пистолет и крикнул:

- Дорогу!

В потолок , грохнул выстрел. Я подумал, что сейчас нас изобьют. Но нет! Люди испуганно смотрели на дымящийся ствол пистолета и, стараясь отодвинуться от него как можно дальше, теснились, освобождая дорогу. Мы тотчас же воспользовались этим. Поезд, правда, уже тронулся, но мы с офицером успели выпрыгнуть на платформу.

На контрольно-пропускном пункте у аэродрома я затруднений не встретил. Часовой взглянул на меня, затем на фотокарточку в удостоверении личности и, найдя в списке на столе под стеклом мою фамилию, отдал честь:

- Проходите!

На аэродроме глазам моим открылась непривычная пустота. Я был здесь не впервые и привык видеть стоявшие рядами самолеты. И не только стоявшие, но и взлетающие или приземляющиеся. Одни самолеты прилетали, другие улетали, третьи, выполняя свои задания, кружились над аэродромом или подальше, в так называемых "зонах", которые имели свой номер и находились над определенными наземными ориентирами.

Теперь тут стояла тишина. Лишь несколько самолетов У-2, "Дуглас" и отечественный вариант того же типа Ли-2 сиротливо

Стояли в левом углу летного поля. Там же, немного подальше от них, находился четырехмоторный гигант ТБ-3 с широкими крыльями, покрытыми гофрированным дюралюминием, - ветеран, который уже к началу войны так устарел, что летчики переименовали его в "летающий гроб". Малокалиберные пулеметы, небольшая скорость полета, а также огромные размеры делали этот самолет легкой добычей для истребителей врага.

Я огляделся. Вокруг - ни души. Даже у гигантского ТБ-3, к которому я направился, никого не видно. Когда я дошел до него, на лестнице, приставленной к открытому входному люку, показались чьи-то ноги. Секунду другую спустя, увидев его черные кудри и смуглое лицо, я догадался, что попал куда надо и к кому надо.

Это был Чачикян Рубен Григорьевич, душа и руководитель испытаний этого самолетающего корабля, к кому меня направил Шевелев. Спустившись на землю, он заявил об этом и сам. Пока мы взаимно представлялись и Рубен Григорьевич старался выговорить мое не совсем обычное имя-отчество, с самолета спустился стройный мужчина в коричневом кожаном пальто. На голубых углах его воротника блестели два красных прямоугольника. Майор. Следовательно, это майор Федоров, о котором говорил Мне Марк Иванович.'

- Как здорово, что вы прибыли, - обрадовался майор, пожимая мне руку. - Будем знакомы, майор Федоров. - И тут же добавил: - Меня назначили заместителем командира полка в действующую армию. Уже сегодня я должен быть на месте.

Судя по всему, майора здесь уже ничто больше не интересовало.

- Товарищ Чачикян введет вас в курс дела. Да ничего особенного тут и нет. Самолет и моторы в порядке. Сейчас их заведут, сами убедитесь.

- Ну что-ж, до свидания, - протянул Чачикян Федорову руку. Попрощавшись и со мной, майор поспешил уйти.

- Поднимемся, - пригласил меня Чачикян, когда один из моторов уже заработал.

ТБ-3 - громадный корабль с просторной кабиной летчиков. Сидения пилотов находились наверху, рядом и между ними было еще достаточно места, чтобы из "Моосельпрома", как авиаторы тогда называли большущую кабину штурмана в самом носу самолета, добраться до радиста и борттехника. Но так как кабина пилотов крыши не имела и от встречного потока воздуха в полете их защищал лишь небольшой стеклянный козырек, то воздух высасывался через кабину - снизу вверх - с такой силой, что висящий на шее у летчика планшет с картами во время полета плавал рядом с ним в воздухе, так сказать в невесомости. Свежего воздуха было там более чем достаточно и потеть нам тоже не часто приходилось, разве что перед полетом, еще на земле, когда погода жаркая, а летчики упакованы с ног до головы во все меховое. ... Теперь работали с ровным рокотом уже все четыре мотора. Пока борттехник Виктор Мосеев прогревал моторы, конструктор прочитал мне длинную лекцию по теории. Честно говоря, я никогда не увлекался радиотехникой и знал только, что приемник может принимать передачи на разных волнах и, если перегорела лампочка, то приемник работать не будет.

А тут такая лекция, полная премудростей. Кое-что я все же понял. Главное, что я с удовлетворением отметил, это то, что все это сложное устройство можно выключить. Для этого на пульте ручек управления газом была установлена еще одна большая, выкрашенная в ярко-красный цвет ручка. Следовательно, если автоматика выкинет какой-либо фортель, не совместимый с моим представлением по управлению самолетом, я смогу дернуть эту красную ручку на себя и начать управлять самолетом обычным способом.

- Можно опробовать моторы, - стараясь перекричать шум двигателей и наклонившись к моему уху, говорит Мосеев.

Чачикян сидел на месте второго пилота. Когда каждый из моторов был проверен на полных оборотах, он сказал:

- Первый полет совершим вместе, чтобы ознакомиться с самолетом, - и, наклонившись вниз, прокричал что-то борттехнику. Тот согласно кивнул. И не успел я еще слова вымолвить, как с удивлением увидел, что тормозные колодки отодвинулись от гигантских колес и самолет покатился.

Чачикян заметил мое удивление.

- Все в порядке, - крикнул он мне в самое ухо, - нас ведут на старт по радио из командного пункта.

Корабль, как норовистый конь, вдруг резко наддал ходу, но тут же снова убавил скорость. Амплитуда оборотов моторов колебалась на много резче и была слишком велика по сравнению с нормальной. Моторы то ревели на полных оборотах, то убавляли обороты настолько, что становились видны вращающиеся винты.

Похоже было, однако, что вся эта конструкция, установленная на самолете для управления им по радио, вполне соответствовала своему назначению. В начале взлетной полосы машина остановилась (правда, я не удержался и немного помог этому, нажав на тормоза). Согласно инструкции, моторы опробовали еще раз (также с помощью средств радиоуправления), и самолет пошел на взлет.

Начало взлета, на мой взгляд, не сулило 'ничего хорошего. Казалось, что за штурвалом находится человек, очень слабо разбирающийся в технике пилотирования, но все же, стискивая зубы, отчаянно старающийся подчинить непослушный летательный аппарат своей воле... Сначала крутой поворот налево, затем еще круче вправо, снова налево, да так, что левое колесо сошло

с бетонной полосы на траву. Опять поворот направо... налево

Еще раз направо... и, наконец, когда самолет уже набрал значительную скорость, его хвост подбросило вверх так резко и намного, что у меня под сердцем похолодело - сейчас винты начнут крошить бетон взлетной полосы... Моя рука сама по себе потянулась к спасительной красной ручке.

В тот же миг ладонь Чачикяна успокаивающе легла на мою руку, и, одновременно, фюзеляж самолета сам принял нормальное положение. Еще миг ... и мы уже в воздухе.

Признаюсь честно: по моему лбу струился горячий пот, ибо в течение всего взлета я мысленно всеми силами старался помочь радиотехнике укротить взбесившийся самолет.

Подобный взлет был для меня новостью. Я подумал, что если бы я когда-нибудь позволил себе такой "цирк" на взлете, мне пришлось бы потом совершать десятки полетов с инструктором по технике пилотирования или с командиром, прежде чем меня снова допустили бы к самостоятельным полетам.

В воздухе самолет вел себя значительно спокойнее и хорошо набирал высоту. Обычно первый разворот делался на высоте 150-200 метров. На этот раз, бросив взгляд на высотомер, я увидел, что мы поднялись уже почти до 500 метров. Ладно, пусть. Кто знает, что может натворить во время разворота радиооператор, управлявший самолетом с земли? А лишняя высота - всегда союзник летчика.

Мои сомнения оказались обоснованными. Перед разворотом самолет резко и неожиданно опустил нос, накренившись одновременно значительно больше, чем требовалось. Через несколько мгновений нос поднялся и самолет стал разворачиваться, но так медленно, что начал скользить на левое крыло. Когда мы потеряли скольжением метров пятьдесят - шестьдесят высоты, я снова схватился за красную ручку. И опять на мою руку легла успокаивающая ладонь Чачикяна. Хвала небесам! Опасный крен самолета начал уменьшаться. Я почувствовал это по тому, как струя воздуха слева, угрожавшая свернуть мне голову набок, понемногу ослабевала, а затем исчезла совсем.

С грехом пополам были совершены второй, третий и, наконец, четвертый развороты, которые мало чем отличались от первого. Корабль вышел на посадочную прямую, но так далеко от аэродрома, что его бетонная полоса едва виднелась впереди на горизонте.

Мои нервы были напряжены до предела. А еще предстояло совершить посадку. И я принял твердое решение: если в ходе посадки снова начнутся "цирковые" номера, немедленно выключу радиоуправление. Не хватало еще чтобы снести на посадке шасси и наш четырехмоторный гигант плюхнется фюзеляжем на бетон!

Моторы теперь работали ровно, спокойно и, что еще удивительнее, все параметры полета держались в пределах нормы: скорость, прямолинейность движения к началу бетонки, строго горизонтальное положение широченнейших крыльев... Но на всякий случай я положил правую руку на красную ручку, левую - на штурвал.

На этот раз Чачикян только улыбнулся.

Незадолго до начала посадочной полосы я почувствовал, что штурвал потихоньку двигается на меня. Одновременно моторы сбавили обороты до малых. У самой земли хвост самолета опускался без моего участия именно так, как это было нужно. Бетон все ближе, ближе и еле заметный толчок дал знать, что колеса корабля коснулись бетона и теперь плавно катятся по нему.

Посадка получилась просто великолепной!

- Ну, как вам понравилась посадка? - с хитринкой в глазах кричал мне Чачикян, когда уже развернувшись на 180 градусов, корабль, мягко покачиваясь с крыла на крыло, катился по бетонной дорожке к месту стоянки. В ответ я поднял большие пальцы обоих рук.

Перед следующим полетам конструктор сказал, что на этот раз он с Мосеевым останется на земле, а я отправлюсь в воздух один.

- И снова повторятся все эти виляния влево-вправо и все остальные штучки? - спросил я хмуро.

- Надеюсь, что в гораздо меньшей степени, улыбнулся Чачикян и пояснил, что на этот раз у пульта управления будет он сам.

- А к вам просьба: только в самом крайнем случае, есливам и самолету будет угрожать реальная опасность, воспользуйтесь аварийным выключателем. С Федоровым во время первых полетав происходила та же история, ему также в начале было трудно мириться с этими неожиданными выкрутасами. Он так и сыпал проклятиями, но красной ручкой все же не воспользовался.

Чачикян с Мосеевым спустились на землю и дружески помахали мне. Пришлось подождать, пока они доберутся до командного пункта. Когда моторы сами по себе начали прибавлять и убавлять обороты, я понял, что они дошли. Я освободил тормоза и корабль начал новый взлет.

К чести Чачикяна следует сказать, что на этот раз взлет протекал гораздо спокойнее, почти нормально. Со своим детищем он ладил куда лучше, чем кто бы то ни было другой. Под его управлением корабль уже не походил на норовистого скакуна и у меня даже не возникало желания схватиться за красную ручку.

Сделав несколько кругов над аэродромом, корабль аккуратно приземлился и направился к краю летного поля, к месту своей обычной стоянки. Для первого дня впечатлений у меня набралось более чем достаточно.

Техники и мотористы приступили к обычному послеполетному осмотру корабля и моторов, а я отправился на командный пункт, где находилась радиоаппаратура дистанционного управления полетом.

Интересная это была штука. Для каждой операции управления самолетом на пульте имелся отдельный тумблер. С его помощью включалась радиоаппаратура, приводящая в движение соответствующие механизмы на самолете. Но поскольку оператор имел лишь две руки и мог манипулировать только двумя тумблерами, а на самолете требовалось привести в движение одновременно три и даже больше механизмов, то, естественно, оператор опаздывал и в воздухе возникали с самолетом ситуации, которые противоречили представлениям летчика о технике пилотирования и создавали порой реальную опасность для самолета. Оператор и его помощники делали теоретически все правильно, но увы! - только теоретически. А на практике это получалось так, как было описано выше. Например, для того, чтобы быстрее набрать нужную скорость при разбеге, летчик при помощи рулей высоты поднимает хвост самолета и ставит его фюзеляж в горизонтальное положение. В этом положении значительно снижается сопротивление воздуха. Когда это же самое делает оператор системы дистанционного радиоуправления и соответствующий тумблер остается включенным дольше (пусть лишь на долю секунды), чем требуется, то самолет задерет хвост слишком высоко, того и гляди, обломаются о бетон винты.

Еще сложнее на разворотах. Оператор должен одновременно создать крен самолета и поворот, выдержать скорость и высоту, для чего увеличить обороты всех моторов. В те далекие теперь времена пионерам автоматики было отнюдь не просто управляться с ней. На сегодня все это уже не проблема. Современная электроника, радиотехника на полупроводниках и автоматика делают возможным посадку (да и не только посадку, но и взлет и возвращение на землю) летательных аппаратов даже на других планетах. Но в те далекие годы мы, образно говоря, только еще учились читать по складам.

Вскоре предстоял более длительный полет. На этот раз вместе со старушкой ТБ-3 (и мной, конечно, на ее борту) в полет отправилась на другом самолете вместе с операторами и вся радиоаппаратура дистанционного управления полетом, так как радиус его действия не позволял радиоуправляемому самолету удаляться дальше определенного предела.

Моя задача, как и раньше, была предельно простой: сидеть и смотреть, <ничего не трогая до тех пор, пока станет ясно, что ничего хорошего дальнейшее сулить не может. Вот тогда мне следует рвануть красную ручку и начать шуровать собственными руками и ногами.

Погода стояла отличная: ясное голубое небо над головой, и лишь далеко на западе, на самом .горизонте, высились снежно-белые кучевые облака - признак хорошей погоды.

Самолет снова поднялся в воздух без моего участия в управлении и, пока он совершал круг над аэродромом, я увидел, как взлетает вслед за нами двухмоторный ДБ-3, на котором теперь находилось все "хозяйство Чачикяна". Поднявшись на заданную высоту, самолеты взяли курс на восток, к Уралу. Внизу, всюду, на сколько хватал глаз, простирались бескрайние леса. Лишь изредка, время от времени, в этом темно-зеленом море виднелись островки посветлее - поля вокруг небольших деревень и луга в излучинах рек. Мы летели точнехонько по намеченному курсу. Проплывавшие далеко внизу наземные ориентиры полностью совпадали с картой.

Так продолжалось до тех пор, пока, вопреки прогнозу, впереди не показались тучи - в начале где-то внизу, а вскоре уже под самыми крыльями. А когда до конечного пункта маршрута оставалось примерно с полчаса лету, мы нырнули в серый влажный туман. Теперь мне оставалось лишь внимательно следить за показаниями приборов и быть начеку, чтобы самолет и в облаках продолжал вести себя прилично. Значит, синоптики подвели нас, обещав по всему маршруту ясную погоду, а я не в состоянии даже сообщить об этом на командный самолет, ибо, несмотря на радиоуправление, не было ни радиста, ни рации для связи. Ну что ж, подождем, пока нас повернут на обратный курс - домой.

Наконец этот разворот состоялся. В облаках. Но на этот раз разворачивались так, что у меня возникло сильнейшее желание послать всех и вся к чертовой бабушке, дернуть за красную ручку и спокойно направить самолет самому в обратный путь.

Но вспомнив назидания Чачикяна, я удержался от этого и на сей раз. Курс изменился на 180 градусов и начался путь домой. Теперь меня волновало другое: где теперь командный самолет? Не встретимся ли мы с ним в облаках нос в нос? .. Как потом выяснилось, мои страхи были совершенно напрасны. Командир ДБ-3 капитан В. Пономаренко и оператор Р. Чачикян в облака не входили и повернули нас обратно сразу же, как только дошли до них сами. Хотя наше пребывание в облаках исчислялось всего навсего минутами, мне тогда казалось, что мы болтаемся в них бесконечно долго ...

Когда облака остались позади, я не имел никакого понятия о своем местонахождении. Внизу бесконечные леса. Изредка виднеются деревушки, еле заметные речки и ручейки. И ни одного порядочного ориентира, который можно бы сличить с картой. Сомнений не было лишь в том, что курс наш -на запад, домой. Я провел расчет времени, пытаясь прокладкой на карте определить, где мы находимся. Однако ничего не получалось. Внимательно изучая то карту, то наземные ориентиры, наконец заметил внизу между лесами прямую линию железной дороги, которая почти перпендикулярно пересекала маршрут полета. Снова взялся за карту. Это могла быть только дорога между Муромом и Ковровом. Черт побери! Было бы на борту хоть одно живое существо, с кем можно обменяться парой слов! Ведь один как перст, и улаживай тут всякие непредвиденные дела между небом и землей.

Бели это та дорога, что я предполагаю, то вскоре с левой стороны должно появиться и шоссе Муром - Владимир. Ну что ж, подождем.

Наконец появилось и шоссе. И примерно через четверть часа еще одно, Гусь Хрустальный - Владимир. Впереди виднелся и сам город, издревле славившийся своим хрусталем и фарфором. На душе стало спокойно. Все идет отличнейшим образом.

Увлекшись ориентировкой, я и не заметил, что наступило время перекусить. Теперь желудок сам напомнил об этом. Съестное, уложенное в корзиночку нашей славной Марией Александровной, заведующей столовой, находилось в штурманской кабине. Рукой туда не дотянуться. Стало быть, мне надо покинуть свое место и доверить самолет автоматам, управляемым с так и не обнаруженного командного самолета. А если... После короткого раздумья, махнув рукой на все "если", слез с сидения и принес корзину. Конечно, ничего не случилось. Самолет шел прежним курсом. Моторы рокотали ровно и монотонно.

Пока я освобождал корзинку от еды, самолет мой, как и десятки других, мчался к своему аэродрому. Только на борту всех других каждый из 6-7 человек экипажа был по горло занят своим делом. Мы же были только вдвоем - я и самолет. Или, вернее, самолет и я. Главным из нас был он, самолет, ибо он отлично мог обойтись (да и обходился) без меня, а я без него - не мог.

Вскоре за нами осталась железная дорога Муром - Москва, затем шоссе, еще одна железная дорога ... А еще через полчаса впереди показалась бетонная дорожка аэродрома вылета. Круг над аэродромом. Посадка. Все!

Успех этого полета еще больше окрылил изобретателей и конструкторов. С раннего утра до поздней ночи копошились они над механизмами самолета и устройствами радиоуправления. Время от времени отправляли самолет в воздух, летали и сами, чтобы довести или отрегулировать в полете то или иное приспособление. Все работали с увлечением, и интерес к делу изо дня в день возрастал. Даже у меня.

Как-то вечером, после ужина, меня вызвали к телефону. Учащенно заколотилось сердце: неужели мне снова доведется попасть в настоящее военное небо?!

- Капитан Пусеп у телефона.

- Здравствуй, капитан! - донесся до меня знакомый голос Шевелева.

- Как там ваши дела? Радиомашина еще летает?

Мне казалось, что суть разговора отнюдь не в наших экспериментах и в испытании дистанционного управления, а в чем-то другом.

- Здравствуйте, Марк Иванович, - старался я подавить волнение. - Летаем понемножку . . .

- Передай Рубену Григорьевичу, что я тебя отзываю, а вместо тебя пришлю Сашу Тягунина. Ты его тоже знаешь. И не жди его. Приезжай сразу в штаб.

Этого не потребовалось мне дважды повторять. Чуть ли не вприпрыжку вернулся я в казарму, передал распоряжение Шевелева Чачикяну, распростился с ним, с другими товарищами и поспешил в штаб 81-й авиадивизии тяжелых бомбардировщиков. Во мне все ликовало. Ур-р-аа! Не иначе, как на заводе построили новую машину и Марк Иванович, как и обещал, пошлет меня за ним.

...Вскоре в составе 432-го авиаполка 81-й дивизии тяжелых бомбардировщиков с санкции Ставки Верховного Главнокомандующего была создана Особая группа, в задачу которой входила подготовка двух самолетов ТБ-3 или, вернее, как их тогда называли ТМС ТБ-3 (ТМС - телемеханический самолет) к боевому применению. В составе этой группы работали инженер-полковник В. Я. Кравец (он же командир группы), инженеры И. Г. Казаков и Р. Г. Чачикян, летчики-испытатели капитаны В. А. По-номаренко и А. Н. Тягунин, бортинженер В. Г. Мосеев, несколько техников и механиков, а также штурман командного самолета ДБ-3 М. С. Карагодов и летчик-испытатель Наркомата авиапромышленности В. Новосильцев.

Как только были проведены несколько тренировочных полетов с боевым грузом и успешным результатом, Особая группа получила боевое задание: торпедировать занятый фашистами мост через Волгу у города Калинин. Но это задание осталось невыполненным, ибо во время подготовки самолета ТМС ТБ-3 к боевому вылету на одном из моторов вспыхнул пожар... И надо* отдать честь готовившим самолет инженерам Казакову, Мосееву и Чачикяну, которые, не имея под рукой ничего более подходящего, сумели укутать горящий мотор ватными чехлами и спасти самолет-торпеду от неминуемого взрыва. А ведь на нем умещалось четыре тонны взрывчатки ... Но обгоревший двигатель вышел из строя и до его замены вылет не мог состояться.

Новое боевое задание Особой группе было дано почти два месяца спустя. Цель - скопище железнодорожных составов с фашистскими войсками и военной техникой на железнодорожном узле города Вязьма. От аэродрома, где базировалась Особая группа с самолетами-торпедами, линия фронта проходила тогда, в феврале 1942 года, всего навсего в 20-25 километрах. Из-за загруженности аэродрома как самолетами, так и личным составом десантных войск, автоматический взлет ТМС ТБ-3 был запрещен и экипаж в составе командира капитана Тягунина, инженера Чачикяна и бортинженера Мосеева поднял его вручную, с тем, чтобы после последней проверки всех механизмов выброситься на парашютах. На борту самолета-торпеды находилось пять тонн тола.

Вслед за самолетом-торпедой поднялся командный самолет ДБ-3 с экипажем в составе командира корабля капитана Пономаренко, штурмана майора Карагодова, радиооператора Кравца и бортстрелка. После двухкратной проверки всех систем радиоуправления (во время которых у капитана Тягунина дважды сдали нервы и он выключал автоматическое управление), экипаж самолета-торпеды дал сигнальную ракету - "Принять под радиоуправление". Еще одна проверка выполнения эволюции по радиуправлению на этот раз уже с командного самолета. Все в порядке. Самолет-торпеда на боевом курсе. По команде Тягунина бортинженер Мосеев открывает нижний люк. Первым прыгает Мосеев, за ним - Чачикян и последним, как положено, командир корабля капитан Тягунин.

В пустой теперь пилотской кабине корабля-торпеды по-прежнему работают штурвал, педали руля поворота, как будто ими управляет летчик-невидимка. ТМС ТБ-3 держит курс на цель - на Вязьму.

Экипаж командного самолета увидел вражеские истребители и оператор дал радиокоманду "Выше!". Самолет-торпеда тут-же скрывается в облаках. Вслед за ним уходит в облака и командный ДБ-3. Через несколько минут дается команда "Ниже!" я самолет-торпеда спускается под облака. Вслед за ним, в кильватере, самолет ДБ-3. Скоро цель. Но тут зенитчики фашистов обнаружили самолеты и открыли по ним интенсивный огонь. Бортстрелок командного самолета, целясь по вспышкам зениток, поливает их длинными очередями из пулемета. Начиненный взрывчаткой, ТМС ТБ-3 спокойно движется по курсу среди разрывов зенитных снарядов. Цель! Инженер-полковник Кравец дает команду "Пикирование!", но... самолет-торпеда продолжает горизонтальный полет. Команду повторяют второй, третий раз... Все безрезультатно. ТМС ТБ-3 исчезает впереди в низких облаках.

К вечеру на аэродром прибыли выбросившиеся на парашютах члены экипажа самолета-торпеды. Вернулся и командный самолет ДБ-3. Происходит отнюдь не нежное объяснение между обоими экипажами и руководителем полетов. Все это - бесполезно, боевое задание так и осталось невыполненным, а труд большого коллектива прекрасных советских людей пропал зря ... Все прояснилось на следующее утро, когда инженеры и техники приступили к осмотру командного самолета ДБ-3. Обнаружилось, что, подавляя из пулеметов зенитные батареи на земле, бортстрелок перебил пулей свою передающую антенну, которая была прикреплена к стабилизатору самолета... Естественно, что никакие радиокоманды с этого момента больше проходить не могли.

Командующий Авиацией дальнего действия генерал Голованов доложил о всем случившемся в Ставку Верховного Главнокомандующего и Сталин приказал отложить применение второго самолета-торпеды до выяснения судьбы первого, улетевшего в неизвестность. Через два месяца было получено сообщение от партизан, что в районе Смоленска в расположении немецко-фашистских войск произошел огромный взрыв при падении неизвестного самолета.

Второй самолет-торпеда был тем же составом Особой группы подготовлен к сбросу на нефтяные промыслы в район Плоешти и снаряжен специальной пятитонной тротиловой бомбой. Но нелепейший случай, каких на войне было не мало, не дал осуществить его. У взлетевшего на бомбардировку двухмоторного "Норд Америкен" - бомбардировщика американского происхождения - отказал мотор. Самолет, нагруженный до отказа бомбами, упал на границе аэродрома, невдалеке от стоянки самолета-торпеды, взорвался и подорвал его.

Позже, когда стало известно о применении фашистами летающих торпед Фау-1 при бомбардировках Лондона, снова поднялся вопрос об использовании устаревших самолетов в качестве радиоуправляемых торпед. Однако выпуск их в короткие сроки и в необходимом количестве был не по силам предприятиям промышленности, занятых обеспечением самых неотложных нужд фронтовой авиации.

... Совсем недавно в мои руки попала изданная Академией наук СССР небольшая брошюрка [5], где на странице 108 напечатаны скупые строки, в определенной мере подтверждающие написанное выше по рассказам участников и собственной памяти:

"Один из ТМС (телемеханический самолет) в качестве летающей бомбы участвовал в боевых операциях ВВС в 1942 г. Экипажем этого самолета при выполнении боевой операции до принятия его под радиоуправление командным самолетом были: левый летчик майор Тягунин, правый летчик (оператор по вооружению и автоматике) Р. Г. Чачикян и бортинженер В. Г. Мосеев. На командном самолете ДБ-3 находились ведущий летчик майор* Пономаренко и командир-оператор инженер-майор В. Я. Кравец.

Решение использовать экипаж при взлете ТМС, снабженного автоматической системой взлета и посадки, было вызвано стремлением уменьшить возможность взрыва ТМС, начиненного взрывчаткой, в районе аэродрома, который был сильно загружен авиадесантными частями.

После принятия ТМС под радиоуправление экипаж покинул его на парашютах, а самолет-бомба был наведен на территорию, занятую немецко-фашистскими войсками".

НОЧЬ ПОД ПРАЗДНИК ...

Тяжелейший сорок первый год был для меня, как для летчика, самым, пожалуй, тяжелым в моей жизни. Фашистские полчища рвались к Москве, подошли почти вплотную к Ленинграду, а я, имея уже немалый стаж летной работы и став вновь военным человеком и слетав всего два раза на бомбежку врага, оказался опять вне действующей авиации. Переброска непригодных к боевой работе самолетов в тыл, участие в испытаниях новых средств самолетовождения - все это было далеко не то, к чему я рвался... С тоской смотрел я, как взлетали тяжело нагруженные бомбами и снарядами боевые корабли, уходя на бомбежку врага... И вот однажды, это было уже поздней осенью, меня вызвал r телефону начальник штаба нашей дивизии М. И. Шевелев:

- Ну что, юджен, заскучал?

- А как вы думаете, Марк Иванович? - ответил я совсем не командирским голосом. - Люди воюют, а я...

- Приезжай в штаб. Есть и тебе дело. Не помню, как я добрался до штаба.

- Поедешь получать новый корабль, - пожав мне руку, сказал Шевелев. - Ну, что? Доволен? Получишь нужные документы, переночуешь дома и в добрый путь...

Нужно сказать, что отношения между командирами - бывшими руководителями гражданской и полярной авиации Главсевморпути - и подчиненными, вчерашними летчиками, бортмеханиками, радистами самолетов ГВФ и экипажами полярной авиации, из которых в большинстве состояла 81-я авиационная дивизия дальних бомбардировщиков, были значительно проще, чем это полагалось по строгим требованиям воинского устава. Даже наши командиры, такие, как командир дивизии Александр Евгеньевич Голованов, его предшественник - Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов, начальник штаба - Герой Советского Союза Марк Иванович Шевелев и другие, были до войны сугубо гражданскими людьми. Мы по-прежнему чувствовали себя друзьями и товарищами, обращались друг к другу запросто, порой даже на "ты". Кадровым военным это казалось, мягко говоря, странным и с чьей-то легкой руки наше соединение было прозвано "дикой дивизией".

... Поздним вечером добрался я к себе домой, в Москву.

Такими пустынными я увидел улицы столицы впервые. Сплошные ряды наклеенных крест-накрест на оконные стекла бумажных полос наводили тоску. Нижние окна и витрины были заставлены мешками с песком, а то и замурованы кирпичной кладкой. Редко-редко встречались пешеходы, да и те оказывались зачастую патрулями, проверяющими документы каждого встречного. Метро еще работало, но вагоны поездов были такими же непривычно пустыми, как и улицы. Выйдя из метро на Арбатской площади, направился к себе, на Никитский (теперь Суворовский) бульвар. Даже на этом коротком расстоянии меня задержал очередной патруль и проверил документы.

Комната оказалась открытой, и из нее веяло чем-то нежилым, заброшенным. Жена работала на аэродроме, дочурка была с ней.

Сняв с полки "Ад" Данте, начал его перелистывать, дошел до трехголового Цербера, когда завыли сирены и из черной тарелки репродуктора донеслось: "Граждане, воздушная тревога. Воздушная тревога. Всем укрыться в бомбоубежище..."

По коридору затопали жильцы. Вышел из комнаты и c одеялами и подушками под мышкой, таща за руку, или на" руках сонных ребятишек, спешили люди в бомбоубежище.

Когда я, закрыв двери, собрался также покинуть квартиру, меня окликнул знакомый голос:

- Эндель Карлович! Какими судьбами? Разве ты не на фронте? т.

Оглянувшись, увидел соседа по квартире, "дядю Колю", как его звали дети, Николая Денисовича Щетинина, человека уже изрядно в годах. Работающий в политотделе Севморпути, Щетинин был сейчас в брезентовой куртке и держал в руках чугунную сковородку. "

- Пойдем со мной... я на крышу, - сказал он мне. - кастрюлю захвати...

Не поняв, зачем это надо брать на крышу кастрюлю, я поспешил за ним.

С крыши девятиэтажного "дома полярников" открывалась внушительная картина. Сотни аэростатов заграждения неподвижно застыли на фоне ярких лучей шнырявших по небу прожекторов. Иногда луч высвечивал на громадной высоте яркую блестящую точку - самолет врага. К нему подтягивались яркие языки других прожекторов и тотчас же вокруг начинали сверкать разрывы зенитных снарядов. То справа, то слева от нас слышались глухие разрывы.

"Бомбят, гады..." Зенитки продолжали стрелять. Вдруг крыше забарабанило как крупным градом. Осколки. От наших же зенитных снарядов. Николай Денисович недовольно буркнул:

- Сказал же я тебе, возьми кастрюлю ...

Теперь и до меня дошло, зачем нужна кастрюля. Сам Щетинин" накрыл голову сковородкой. Где-то далеко, в стороне Шаболовки, прогремел взрыв. Рядом с нами, прямо с бульвара, открыла пальбу зенитная батарея, но тут же умолкла. Наступила тишина. Прожекторы потухли.

Николай Денисович снял с головы сковородку и спокойно

сказал:

- На сегодня все. Прорвалось немного, может, два-три самолета. Их под Москвой наши встречают - истребители. Молодцы ребята!

...Через несколько дней я был уже на знакомом заводе. На том самом, откуда начался наш боевой полет к Берлину, так неудачно закончившийся.

Завод работал в три смены круглые сутки. В цехах появилось, много молодежи, недавних учащихся фабрично-заводских училищ. Под присмотром взрослых мастеров у станков стояли почти дети. Одетые в ватники, слишком для них просторные, мальчишки и девчонки выполняли работу, которую в мирные годы доверяли даже не каждому взрослому. Но их маленькие руки делали огромной важности дело. Они ковали оружие, так нужное фронту.

Я быстро справился с необходимыми формальностями, получил талоны на питание и отправился в столовую. Вторая смена закончила работу, и столовая была битком набита. Получил миску капусты с постным маслом, ломоть черного хлеба и кружку чая с кусочком сахара.

За ужином увидел своих друзей - Сашу Штепенко, радиста Васю Богданова, борттехника Семена Дмитриева, других механиков и стрелков - весь экипаж Водопьянова (сам он сейчас лежал в госпитале). Экипаж поступил под мое командование.

... Следующее утро застало нас на аэродроме. Надо было осмотреть и проверить самолет сперва на земле, а потом и в воздухе. Каждый из экипажа являлся специалистом своего дела и требовал от соответствующих работников завода безукоризненной работы всех агрегатов и приспособлений.

Перед обедом к нам подошел дежурный врач аэродрома:

- Хотите видеть живого фашиста?

- А что у вас тут выставка? - удивился я.

- Выставки пока нет, а в больницах найдутся, - усмехнулся доктор. - Летчики, сбитые нашими истребителями. Если интересуетесь, пойдем посмотрим.

Живого врага мы до сих пор действительно еще не видели.

Ну что ж, посмотрим!

В небольшой, чисто выбеленной палате стояло три кровати. Все они были заняты. Лежащие - один с перевязанной головой, так, что только глаза видны, другой со вздернутой кверху ногой и третий - спиной к нам - даже не пошевельнулись. Нянечка внесла на подносе обед, нагнулась к одной койке, чтобы поставить принесенную еду. Лежавший на ней молодой здоровый парень резко повернулся и ударил забинтованной рукой снизу по подносу. Миска с едой взлетела вверх, и ее содержимое выплеснулось на грудь няне.

- Гад ползучий, - задохнулся я, шагнув к фашисту, - дать бы тебе разок ...

- Тихо, тихо! - схватили меня за руки дежурный и вошедший с ним в палату врач. - Это же пленный ...

Молча вышли мы из палаты. Вот каков этот живой фашист!.. В больнице угостили нас обедом: пельмени, манная каша, клюквенный кисель. Такой обед был у нас далеко не каждый день. А этот подлюга там, в палате, мог еще хулиганить...

Было это в первые месяцы войны.

Спустя некоторое время по улицам столицы под конвоем наших автоматчиков прошли десятки тысяч живых фашистов. Километровыми колоннами, с (генералами во главе, шагали гитлеровские вояки. Опустив головы и глаза, плелись они мимо безмолвных дышавших ненавистью и брезгливостью москвичей, заполнивших тротуары. За ними двигались автомашины, смывавшие всю грязь, оставленную пленными на московских мостовых...

... Еще позже, перед концом войны, на нашем аэродроме приземлился самолет с пленным генералом. Какой покорно униженной была его просьба - дать тарелку супу сопровождавшей его в плен супруге. Куда подевались вся его спесь и высокомерие!

... Кружась над заводским аэродромом, еще и еще раз проверили все и вся: моторы работали дружно и без перебоев, шасси легко поднимались и опускались. Гигантская металлическая птица была во всем послушной и управлялась легко. Вася Богданов немедленно установил связь со своим аэродромом и тут же получил "добро" на перелет.

- Теперь, братцы, заживем, - радовался штурман, когда мы уже .шли курсом на свой аэродром.

Мы перестали быть "безлошадными" и могли по-прежнему летать в бой, громить врага.

... Не очень-то баловала нас погода в первую осень войны. То густые туманы, то слякотные дожди, то снег.

Мы могли летать и ночью, и в облаках, и нести свои "гостинцы" врагу на тысячи километров от фронта. Но нам было очень трудно взлетать, а еще труднее садиться, если туман скрывал землю, или снегопад ночью снижал видимость до нуля.

Правда, взлетать было легче: за аэродромом, в направлении взлета, ставился прожектор - "штык", как мы его прозвали. Его вертикальный луч, наклоненный слегка в сторону аэродрома, служил хорошим ориентиром даже в туманную или снежную ночь. А оторвавшись от земли, мы спокойно вели самолет по приборам. Но вот при ночной посадке, когда землю затягивало туманом, летчики, даже самые опытные мастера слепого полета, оказывались беспомощными, как слепые котята. Сегодняшним пилотам это покажется смешным, ибо пользуясь радиолокацией, пеленгаторами, приводными и посадочными радиоустановками, сведенными в определенную, четкую и стройную схему, им не стоит особого труда (прислушиваясь к тому же и к направляющему голосу диспетчера) в любую погоду приземлить свой самолет там, где это предусмотрено.

... В тот поздний вечер 6 ноября погода была такая, что, как говорится, добрый хозяин и собаку не выгонит на улицу. Но война есть война.

Экипажи и корабли находились в готовности номер один. Бензобаки полны горючим, бомбы подвешены, кассеты и ленты пушек и пулеметов набиты до отказа, а сами экипажи - у самолетов. Только командиры кораблей и штурманы ждут на командном пункте, в штабе.

Низкие свинцово-серые облака неслись наискосок через взлетную полосу, нет-нет да и посыпая ее из своих неисчерпаемых запасов тонким игольчатым снегом. Ветер то выл вовсю, то снова затихал, а с неба начал капать промозглый дождь. Потом - снова снег, дождь и снег вместе. Видимость - метров на сто, а то и пятьдесят.

Летчики и штурманы сидели в слабоосвещенном командном пункте и строили предположения: через сколько часов дадут отбой. Кое-кто из оптимистов полагал, что это случится вот-вот; большинство же склонялось к тому, что ждать придется еще немало часов. Время тянулось медленно и скучно.

Наконец, открылась дверь, и вошел командир полка Лебедев.

- Ну и собачья погода, - проговорил он и махнул рукой, чтобы вскочившие при его появлении офицеры сели. Сел и сам.

- Как настроение? - спросил он, оглядывая нас.

Все молчали. Полковник, обведя глазами сидящих, добавил:

- Боевого приказа сегодня не будет. Командир дивизии дал отбой. Но сказал, что ничего не будет иметь против, если кто-нибудь из вас сам захочет подняться в воздух... Хочется преподнести захватчикам подарок. Цель есть - Данциг, объект бомбардировки - электростанция.

Не успел он еще закончить фразу, как вскочил Саша Штепенко:

- Мы пойдем!

- А что думает командир? - и взгляд Лебедева впился мне в лицо.

- Я хотел бы знать, - помедлил я с ответом, - какой будет погода к утру?

- К утру всю эту муть пронесет как дым, - ответил за Лебедева Штепенко.

- Штепенко прав, - поддержал его полковник, - синоптики говорят, что осадки прекратятся, а облачность будет метров на триста - шестьсот.

- Добро. Летим. - Я встал. За мной поднялся и Штепенко. Честно говоря, я сам, пожалуй, и не вызвался, если бы не Штепенко. Прогнозы далеко не всегда оправдываются, а садиться при такой видимости, какая сейчас была на аэродроме. Но Саша был мой штурман, и ставить его в неловкое положение я не мог.

Черт бы все побрал! Видимость была почти нулевая. Зажженный за леском взлетный "штык" кажется еле заметным. Хорошо, что хоть его видно. Прогнав по очереди еще раз все моторы, пошли на взлет. Впереди - ни зги. Даже зарево от "штыка" куда-то подевалось. Видна лишь левая бровка бетонной полосы метров на сорок-пятьдесят. Самолет тяжело набирает скорость... На половине полосы снегопад отрезало как ножом. Впереди ясно виден "штык". Скользнув взглядом по приборам, вижу, что заработал гирокомпас. Порядок! Легкий толчок... и плавный, спокойный полет. Мы в воздухе.

- Летчики, - гудит в наушниках голос Штепенко, - отлично взлетели, на большой!

Саша, как всегда, старается придать нам бодрости. Но мы знаем, что это случается с ним только тогда, когда у него самого душа не совсем на месте.

- Летчики! - слышим его снова, - давайте прямо на ИПМ [6],он чуть левее курса.

- Хорошо, давай курс, - соглашаюсь я.

Штурман хохочет. Я за ним. Да и есть отчего. Ведь курс на ИПМ от аэродрома был все время один и тот же, и мы знали его наизусть.

Потихоньку смеются все: командир забыл курс на ИПМ...

Я доволен. Смех - это хорошее настроение, а хорошее настроение - залог успеха дела.

Через пару часов полета выбрались из облаков и над нами засияли звезды. "Жить стало лучше, жить стало веселей". Включив автопилот, дали себе отдых. Теперь надо было лишь посматривать за приборами да время от времени корректировать курс. Все идет своим чередом, все спокойно. Только ровный гул моторов да писк зуммера нарушают тишину. Собственно, и не нарушают, ибо ровная работа моторов и есть та тишина, к которой мы давно привыкли. Но стоит снизить обороты хотя бы одному мотору, как нас охватывает беспокойство: что-то не так.

Штурман дает поправки на курс то один, то два градуса, ловит секстантом звезды, пеленгует радиостанции. Дмитриев и Иванов регулируют качество смеси на моторах. Вася Богданов бездельничает: срок связи еще не подошел, и он ищет в эфире музыку...

Спокойно миновали линию фронта, она спряталась внизу, под толстым слоем облаков.

Шел уже пятый час полета, когда внизу исчезла темная масса облаков, и на земле заблестели прямые, как стрела, рельсы железных дорог и извилистые ленты рек. Все чаще появлялись серые площади озер. Под нами - Восточная Пруссия. Пока все идет отлично - лучше некуда.

- Летчики, идем правильно, так держать. Через час будем над целью, - сообщает Саша.

- Сейчас самое время перекусить, - добавляет он немного погодя.

Что верно, то верно. Вытаскиваю из правого наколенного карманчика бутерброды: один с сыром, другой - с колбасой. Минут через двадцать справа заблестело море.

- Летчики, - слышится голос штурмана, - возьмите 20 градусов вправо.

- Это еще зачем?

- Зайдем мористее, оттуда легче подойти незаметно. Он прав. Над землей нас заметят быстрее.

- Добро! Будет 20 вправо.

Сверкающий огнями ночной Данциг остался далеко слева. Устроим иллюминацию! Пройдя минут пятнадцать, снова поворачиваем на запад. С левого борта вновь появляется Данциг. Это уже последний отрезок пути перед заходом на бомбометание. Огни города уходят под левое крыло. В наушниках звучит приказ штурмана (именно - приказ, ибо с этого мгновения все подчинено бомбометанию).

- Боевой курс - 185 градусов.

Впиваясь глазами в показания гирокомпаса, вывожу самолет на боевой курс.

- Так держать! Через минуту:

- Пять - вправо. И снова:

- Три - влево.

- Есть три градуса влево.

- Так держать!

Самолет вздрагивает: открылись бомболюки. Я почувствовал, хотя лицо и было закрыто кислородной маской, как в открытые бомболюки ворвался холодный воздух.

Внизу под нами расстилается море электричества. Город, находящийся в глубоком тылу врага, нас не ждет, упивается очередными победами фашистских войск ...

- Вот заразы, - слышно, как сквозь зубы цедит штурман, какую иллюминацию развели. - Он ловит в глазок прицела контуры электростанции: - Вот я вам сейчас покажу иллюминацию!

Самолет как будто кто-то сильно толкает снизу: штурман сбросил бомбы.

Мне очень хотелось увидеть, куда упадут первые бомбы. Заложив глубокий вираж, надеялся успеть, пока они дойдут до земли, поставить самолет в нужное для этого положение. Да не тут-то было! Я заметил лишь, что мигом погасли все огни города.

- Попали! Точно! - заорали возбужденные стрелки. Теперь и я заметил далеко внизу широко полыхающее пламя. Наша ли это цель, этого я определить не мог. Но то, что мгновенно погас свет во всем городе и даже в его ближайших окрестностях, говорило само за себя.

- Осталось еще две по двести пятьдесят, - докладывал штурман, когда общее ликование утихло. - Зайдем еще разок.

Все началось сызнова. Но с довольно чувствительной разницей. По небу шарили десятки прожекторов, вокруг нас засверкали сотни разрывов зенитных снарядов. Саша был спокоен, как всегда. "Вправо, влево, прямо, еще вправо", раздавались его команды, пока снова не открылись бомболюки и последняя пара бомб понеслась вниз.

- Порядочек! - кричит штурман и, перейдя на украинский язык, добавляет: - Теперь, братки, давайте тикать.

Командование переходит снова ко мне. Я маневрирую, стараясь отделаться от вцепившихся в нас, как клещи, прожекторов. Этот фейерверк нам особого удовольствия не приносит.

Курс на восток. Прожекторы не желают покидать нас. Заваливаю левый крен и резко толкаю правую педаль. Тяжелый корабль скользит вниз, влево, и лучи оказываются правее нас. Полный газ всем моторам, и команда стрелкам:

- Огонь по прожекторам! Покажите, что вы можете. Разрешаю использовать половину боекомплекта.

Стрелки уже ждут эту команду и немедленно открывают огонь из всех стволов. Но целей для стрельбы значительно больше, чем самих стрелков. Один за другим гаснут и вновь вспыхивают языки фиолетового огня, то и дело ловя нас. На полной скорости уходим на восток.

Наконец весь этот шабаш остается далеко позади. Судя по поведению корабля, на этот раз все кончилось благополучно, удачно поразили и цель.

- Саша, а ты молодец, - хвалю я.

- Знай наших, - довольным тоном отвечает он. - Это подарочек к Октябрю.

Самолет идет ровно. Наверху сверкают звезды, снизу все попряталось под темными облаками.

- Ребята, вы не спите? - спрашиваю стрелков.

Первым, как всегда, отвечает стрелок кормовой башни Секунов. За ним - подшассийный справа, потом - слева и последним пушкарь центральной башни, прозванный в шутку начальником артиллерии. Центральная башня находится наверху и поле зрения у ее стрелка больше, чем у остальных.

Постоянную проверку и опрос всего экипажа ввели на всех кораблях не только для того, чтобы люди всегда были готовы к бою. Имелась и другая весьма веская причина. Она заключалась в опасности кислородного голодания. Маски, одеваемые всеми членами экипажа уже на высоте 3500-4000 метров, были в те времена далеки от совершенства. От них шли гибкие резиновые трубочки к баллону. И стоило согнуть эту трубочку, а тем паче сложить пополам, как в маску переставал поступать кислород. Если человек начинал дремать, и это случалось с ним во сне, то через 15-20 минут могла наступить смерть... Поэтому через каждые четверть часа проводился опрос всех членов экипажа, и если кто-нибудь не отвечал по внутренней связи, то борттехник, переключив свою маску на переносный кислородный баллончик, отправлялся на место и выяснял причину молчания. К счастью, чаще всего причиной этому была просто нарушенная связь.

- Летчики, через пять минут будем на линии фронта, -объявляет штурман. Это значит, что через пять минут можно начать спуск вниз, под облака, и там на низкой высоте наконец-то можно будет снять опостылевшую и давящую на лицо кислородную маску.

Чуть раньше, чем стрелка часов дошла до назначенного времени, я убавляю газ моторам и начинаю спуск. Высота порядочная - 6000 метров, зенитный огонь на такой высоте нас не страшил.

Уже исчезли звезды. Значит, мы в облаках. Температура воздуха вокруг нас достаточно низкая, минус 20 градусов. Обледенения при такой температуре почти не бывает.

Осталось еще около 1000 метров, когда я прибавляю моторам >газ и еще раз спрашиваю экипаж:

- Маски сняты?

- Давно уже... Все в порядке... - слышались вразнобой голоса.

- Что за базар? Доложить по очереди! Вновь звучат доклады, но уже как положено. - Вот так-то лучше.

* *

... Хотя на боевое задание в тот вечер вылетел только один корабль, командир полка Лебедев и весь штаб во главе с его начальником Арефием Иващенко работал как и, всегда, следя за донесениями, посылаемыми нами в эфир. В условленные заранее сроки в штаб поступали наши лаконичные зашифрованные радиограммы: "Прошли ИПМ", "Пересекли линию фронта", и, наконец, "Задание выполнено. На объекте два очага пожара".

- Молодцы ребята! - сказал, вставая, Лебедев. - Арефий. Никитич, - обернулся он к начальнику штаба, - оставайся здесь, а я пойду прилягу. Когда они на обратном пути пройдут линию фронта, звякни мне.

Выйдя на улицу, полковник увидел две прижавшиеся к стене женские фигуры. Подойдя поближе, он узнал в них Ефросинию Пусэп и Матрену Штепенко, работавших в штабе, и каждый раз, когда корабли уходили на боевое задание, всю ночь напролет ожидавших минуты, когда "голубая четверка" приземлится на своем аэродроме и зарулит на стоянку.

- Что загрустили? Все в порядке: ребята выполнили отлично" боевое, задание и уже летят домой, - успокаивал женщин Лебедев. - Идите-ка и вы к себе и ложитесь спать.

.- Ничего, Викторин Иванович, мы подождем, пока они сядут, - ответила Ефросиния Пусэп.

Тревога и беспокойство покидали их только тогда, когда корабль с громадной голубой цифрой 4 на хвосте останавливало" на опушке леса под маскировочной сеткой. Сейчас это места пустовало и покоя в сердцах Фроси и Моти быть не могло.

... Лебедев проснулся в то утро сам, так и не дождавшись. звонка от начальника штаба. Схватив трубку телефона, он позвонил на КП полка.

- Иващенко, что с четвертым?

- О четвертом пока ничего... Последняя связь с ним была, когда на обратном пути прошел Осташков.

Лебедев быстро вскочил на ноги, оделся и поспешил на КП. По пути снова встретил Мотю и Фросю, заплаканных и осунувшихся. Те остановились перед ним и молча, с немым вопросом, застывшим в покрасневших от слез глазах, в упор смотрели ему в лицо. Что он мог им сказать? Прошло уже столько времени, что корабль в воздухе больше находиться не мог: давно должно было кончиться горючее. Самолет на земле. Но где? Что с ним? Этого он еще и сам не знал.

- Не хороните вы их раньше времени, милые вы мои... - заговорил он. - Наверное они сели на какой-нибудь другой аэродром и мы выясним, где они и что с ними. Идите пока домой, отдохните немного. Как только что нибудь узнаю - я дам вам знать, - пытался утешить женщин Лебедев. Те неохотно пошли к казармам, Лебедев- на КП.

- Ну как? - спросил он уже с порога.

- Пока - ни слуху, ни духу, - озабоченно ответил Иващенко. - Я обзвонил все окрестные аэродромы, говорил с штабом ПВО Москвы - нигде ничего. Из ПВО сообщили лишь, что севернее Калязина был замечен горящий в воздухе самолет. Шел он курсом на восток.

- Донесение готово? - спросил Лебедев.

- Готово, но... четвертого пока не упомянули.

- Припишите: "один самолет не вернулся на свой аэродром". Пробежав глазами боевое донесение в штаб дивизии, полковник со вздохом подписал его и вышел.

А мы в это время находились уже на земле. Только произошло это не совсем так, как всем нам хотелось бы... Приземлились мы в этот раз каждый сам по себе, в одиночку. И самолет тоже сел ... без нас.

Продолжая по расчетам штурмана снижение на своей территории, я с нетерпением поглядывал на высотомер и поругивал синоптиков, обещавших к утру высоту облачности "метров на триста - шестьсот". До земли по приборам остается 700, затем 600, наконец, 500 метров. А землю все еще не видать... Вот

внизу что-то блеснуло...

И тут на нас обрушиваются десятки огненных трасс. Справа, слева, спереди, сзади ... Зеленые, красные, желтые... По нам бьют всевозможные виды оружия: пулеметы, скорострельные орудия, автоматы.

- Обратно, в облака! - кричит Штепенко, когда мы на полном газу уже снова набираем высоту. Ему лучше, чем летчикам, видно все, что делается кругом. Не дожидаясь команды, открыли огонь стрелки. Но нам это уже не помогает: горит правый крайний мотор...

- Открыть пожарный кран! - даю команду.

Но длинный хвост огня за мотором не убывает... Что делать? Линия фронта теперь уже позади. Эх! Надо же было нам выскочить из облаков точно над ней. Ошибка в одну минуту после многочасового полета вне видимости земли обошлась нам дорого.

Надо решать! Мотор горит по-прежнему, а там же рядом бензиновый бак. Прогорит пожарная перегородка, и тогда ...

Медлить было нельзя. Все могли решить секунды.

- Всем покинуть корабль на парашютах, - громко повторил я трижды. И стало сразу легче, как всегда, когда трудное решение принято.

Убрал газ моторам и выключил зажигание. Отрегулировал автопилот на планирование и уголком глаза увидел, как в люк кабины штурмана исчез сначала Штепенко, а вслед за ним еще двое. Потянуло сквознячком. Стало быть и второй пилот открыл1 фонарь своей кабины. Обернувшись назад, успел заметить мелькнувшие уже в воздухе подошвы его меховых унтов.

Из правой плоскости на меня дохнуло едким угаром дыма. Стало трудно дышать. Наступила пора и мне покинуть горящий самолет. Рывком открыл фонарь, встал на сиденье и резко оттолкнулся ногами.

Опыт прыжков с парашютом я имел приличный. Я приобрел его еще в учебной эскадрилье авиашколы.

Высота, на которой мы выбросились с самолета, была, очевидно, порядочной, уж слишком долго продолжался спуск.

Внизу стала видна земля. Вернее - вода. Широкой серой лентой тянулась подо мной река. И ветер нес меня как раз вдоль нее. Этого мне только и не хватало! Плавать как следует не научился я и по сей день, а тут меня подстерегала реальная возможность купания в меховом обмундировании! Прихватив рукой часть строп купола, потянул один край к себе. Помогло! Парашют заскользил вбок и нес меня к левому берегу. Еще хоть немножечко ... Ну, еще ... еще ... Слава богу, внизу зачернела свежевспаханная земля.

Но этим мои злоключения в ту праздничную ночь еще не кончились. Раньше, чем я сумел сообразить, что земля уже рядом, и подогнуть колени, я сильно ударился о мерзлую пашню и тут же вновь очутился в воздухе. Ночной прыжок оказался совершенно иным, чем дневные.

...Теперь я оказался ногами кверху и следующая встреча с землей произошла уже головой... да так невежливо, что у меня; искры посыпались из глаз. К тому же купол парашюта надулся как парус, и он потащил меня с большой скоростью по мерзлым бороздам пахоты. Снова сгреб я пяток строп и, на мое счастье, именно те, которые были нужны, - нижние, и подтянул их изо-всех сил. Парашют сложился.

Я быстро вскочил на ноги. Дул сильный холодный ветер. Под ногами - мерзлые пласты вывороченных трактором борозд. Закатав шелковый купол в тугой сверток, я направился к видневшимся невдалеке у перелеска строениям.

Вскоре, однако, спотыкаясь на неровной пашне, почувствовал1 боль в левой стопе. Чем дальше, тем больше. Наконец, дошло до того, что ступить на левую ногу совсем не смог.

Бросив парашют на землю, уселся на него и поглядел вокруг. Должны же где-то быть поблизости остальные члены экипажа. Далеко, еле видный в темноте, брел кто-то. Заложив два пальца в рот, пытался посвистеть, но не тут-то было! Сказался удар о мерзлую землю: болью ударило в голову.

После нескольких неудачных попыток кое-как удалось свистнуть.

- Эг-е-е-ей! - услышал тут же ответ.

Через несколько минут ко мне подошел Штепенко. Обняв eго левой рукой и неся в правой парашют, двинулся дальше. Идти стало легче, хотя на двоих мы имели только три ноги.

Время от времени издавая "э-е-й-й", Штепенко привлек внимание оказавшегося невдалеке Гончарова. Тот забрал мой парашют и стал поддерживать справа.

Наконец, добрались до первых изб деревни. Я сел на крыльцо. Саша двинулся искать сельсовет либо правление колхоза. Правление оказалось почти рядом, через пару домов. Лишь после долгого стука внутри отодвинули щеколду, и чья-то взъерошенная голова высунулась наружу.

- Кто такие?

- Летчики. Прыгнули с горящего самолета, - ответил Штепенко.

- Покажите документы, - потребовал старик. Он подносил наши удостоверения по очереди к самому носу и долго изучал в темноте.

- Ладно, заходите. Пойду позову председателя, - решил, наконец, старик, зажигая керосиновую коптилку.

Мы остались одни. Ребята усадили меня на лавку. Саша Штепенко тоже вышел, рассчитывая встретить остальных членов экипажа, которые наверняка придут в деревню.

Первым появился Михаил Жила, стрелок-бомбардир, приземлившийся прямо в деревне, на соломенную крышу небольшой избушки. Несмотря на боль, нельзя было удержаться от смеха, когда он на русско-украинском жаргоне начал повествовать о подробностях своего не совсем обычного приземления. В последнее мгновение сильный порыв ветра занес его прямо на крышу хаты. Полусгнившая соломенная крыша провалилась, за ней провалился также сделанный из тонких жердей потолок, и Миша очутился... на земляном полу избушки! Перед ним оказалась большая печь, с которой на него уставились широко раскрытые от испуга глаза старушки... Спустившемуся с неба "черту" пришлось потратить немало красноречия, чтобы успокоить перепугавшуюся насмерть женщину.

Понемногу весь экипаж собрался вместе. Но радоваться нечему: были и ранения, были и переломы ...

Пожилая женщина, вышедшая из-за дощатой перегородки, помогла нам, чем могла. Перевязала раненых, собрала на стол хлеб, крынку молока, кружки... Но никому из нас кусок не шел в рот... Женщина сообщила нам, что километрах в четырех находится город Кашин, там есть госпиталь. Вон куда нас занес самолет, когда мы пытались уйти от обстрела, аж на Волгу.

Наконец-то прибыл и председатель колхоза. Минут десять он тоже перелистывал и мусолил наши документы.

- Люди работали весь день, да и лошади устали... Утречком поглядим... повезем в Кашин...

Ну и ну! "Утречком"! Люди истекают кровью, а он - "утречком".

Я обычно не отличаюсь вспыльчивостью, но тут вскипел. Должно быть еще и потому, что, войдя в помещение, председатель распространял вокруг себя противный запах сивухи. О том, что наш хозяин за праздничным столом заложил чуток больше, чем следовало, свидетельствовал его заплетавшийся язык. Но... "Сосчитай до десяти, прежде чем кого-либо обругать", - говорит мудрая пословица, и я придавил вспыхнувшую было ярость.

- Так дело не пойдет, - начал я спокойно, - надо сейчас же перевезти людей в госпиталь. Сами видите... Утром ваша помощь может уже опоздать. Нужны две повозки и немедленно!

Уже далеко за полночь с улицы донесся грохот подъезжавших по мерзлой земле подвод. Между высокими решетчатыми бортами дно телег было покрыто толстым слоем соломы. Погрузили пострадавших, помогли взобраться также мне, а когда все уселись, тронулись к Кашину.

Доехали быстро. Коноводы, видимо, хорошо знали городок - без расспросов и плутаний довезли нас к зданию госпиталя. Саша побежал выяснять обстановку. Через несколько минут он вернулся в сопровождении облаченного в белый халат седовласого старика. Выступавшая вперед острая бородка и коротко подстриженные усы придавали его лицу мефистофельское выражение.

К нашему удивлению, пришелец заговорил такой скороговоркой, что далеко не все его слова успевали дойти до сознания. Мы поняли вначале лишь то, что наше появление его не радует, а затем выслушали целый поток красноречия, пересыпанного словами, которые не могут быть употребляемы в печати. Ругал нас за то, что в праздничную ночь не нашли ничего лучшего, как .шататься по земле и воздуху, не давая покоя порядочным людям ...

- Мест нет, - перешел он под конец к делу, когда Штепенко вмешался в его нескончаемое словоизлияние и, видимо, уже второй раз объяснил, кто мы и откуда.

- Только на пол, в коридоре.

- На пол так на пол, мы люди не гордые, - поспешили мы согласиться.

Доктор буркнул себе под нос еще что-то маловразумительное и скрылся за дверью. Но, видимо, слова его расходились с делами, ибо за десяток минут нас не только разобрали с подвод, но успели раздеть, переодеть в чистое белье, и мы оказались между белоснежными простынями на нормальных железных кроватях.

- Ребятушки, не обращайте на него внимания, - зашептала вошедшая к нам пожилая нянечка, - он у нас хоть и матершинник, но добр душой. И накормит, и напоит... Все сделает, что надо...

В палате появилось еще несколько человек в белых халатах и тут же занялись нами. Вокруг распространился характерный запах лекарств. Когда очередь дошла до меня и пальцы молоденькой докторши принялись ощупывать опухшую ногу, пришлось крепко сжать зубы: острая боль молнией пронизала все тело.

- Видимо, порвана связка. Ну, ну, не отчаивайтесь, - улыбнувшись, успокоила она меня, - все обойдется, но полежать придется.

...Когда врачи и сестры покинули палату, я спросил у няни:

- А кто этот козлобородый матерщинник?

- Миленькие вы мои, разве вы их не знаете? Ведь они нашг лавврач и знаменитый хирург. Да, да! Если бы вы знали, какие у них золотые руки... Но вот грех-то, ругаются они очень. Не могут без этого, не могут... А прежде они в столице работали, потом в Калинине, теперь - здесь. Душевные они, очень даже душевные. Сами увидите, - охотно сообщала няня и, раздав нам полотенца, принялась собирать наши меховые одежды.

- Куда вы их понесете? - забеспокоился Дмитриев, - потом и не сыщешь.

- Не бойтесь, ребятушки, не бойтесь. Все будет в сохранности, ничего не потеряется. Не было еще такого, чтобы пропало. Всегда остается лишнее... много лишнего... - и нянечка утерла набежавшую слезу. - Выносят, кажин день выносят и неодного...

Да! Далеко не всем, находящимся здесь, потребуется при выходе одежда...

В дверях появился главврач.

- Что мне с вами делать? Ведь сегодня праздник, праздник Октября. Или вас это не трогает? - бурчал он недовольным тоном. - Небось год назад вы не так его встречали. Сидели в Большом театре на торжественном? А потом собрались за праздничным столом, где сверкал хрусталь и блестел фарфор? Звенели бокалы и шипело шампанское... а глаза любимых женщин светились ярче люстр... А теперь? Чем мне вас угостить? Нет у меня ни икры, ни семги, ни коньяка, шампанского... Нету! - крикнул он, хмуря седые кустистые брови. Повернулся резко кругом и вышел.

- Миленькие, не слушайте вы его, - затараторила нянечка, - накормим вас, сыты будете. Все будет...

- Характерец! - протянул Вася Богданов. - Второго такого и днем с огнем не сыщешь.

Главврач вновь вернулся. Вслед за ним с подносами, уставленными алюминиевыми мисочками, шли две няни. Вкусные запахи наполнили помещение. Большие карманы халата главврача были подозрительно оттопырены и оттуда выглядывали горлышки бутылок. Усевшись на краю кровати, извлек одну посудину и, наливая в граненый стакан прозрачную жидкость, деловито осведомился:

- В чистом виде или пополам с водой?

- Запьем водой, - поспешил с ответом Штепенко, с вожделением уставившись в миску с гречневой кашей и котлетой.

- Ножей, вилок у нас нет, - извинялась няня, раздавая деревянные ложки.

- Обойдемся, было бы что, - пошутил обычно молчаливыйвторой летчик Петр Масалев.

Главврач налил из графина полный стакан воды и поставил его рядом с первым, налитым до половины.

- С праздником, - чокнулся он бутылкой.

- С праздником, - ответил я.

Так мы встретили на этот раз праздник, - 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

За ночь моя нога опухла до невероятных размеров. На утреннем обходе, ощупав ее со всех сторон, дежурный врач нашла, что все в норме, и пыталась меня утешить:

- Ничего страшного, все это пройдет. Полежите месяц-другой и сможете снова летать.

"Бог ты мой! Лежать в больнице месяц-другой! Не-ет! Так дело не пойдет", - думал я про себя, лихорадочно соображая, как нам отсюда добраться до своих.

- Скажите, пожалуйста, откуда здесь можно послать телеграмму в полк? - спросил я врача.

- Это можно, наверно, в городском отделе НКВД, - ответила она, чуть подумав. - Обычного телеграфа у нас уже давно нет, фронт ведь рядом.

После долгих просьб Саше Штепенко выдали его обмундирование и он пошел телеграфировать в полк о нашем местопребывании и состоянии людей. Это, казалось бы, простейшее дело,, заняло у него с добрых полдня. Теперь мы жили ожиданием: вот-вот прилетит штабной самолет и увезет нас на свой аэродром. Ведь до него всего-то километров двести.

Но не знали мы тогда, что связь в первые месяцы войны была самым большим камнем преткновения и, конечно, сообщение о судьбе одного экипажа отнюдь не могло считаться первоочередным в потоке сообщений, передаваемых узлом связи в нескольких десятках километров от линии фронта.

Прошла неделя. Саша Штепенко снова сходил в город. На этот раз он вернулся довольно скоро и сообщил, что донесение наше передано, но когда - этого он узнать не смог.

Прошло целых две недели, когда к нам в палату ворвался в. белоснежном халате сам командир полка Лебедев.

- Ну, орлы, быстро одеться-обуться и домой! - скомандовал он, пожимая всем нам руки.

- Но ведь скоро стемнеет, - высказал сомнение в возможности полета Саша Штепенко.

Лебедев весело расхохотался:

- Ну и ну! Пара недель праздной жизни и наши летчики успевают забыть, что у нас ночью тоже летают.

- Отвыкли, - смущенно улыбнулся Саша. - А потом кто его знает, что ваше такси может и чего не может.

Провожать нас вышел во главе с уже полюбившимся нам главврачом весь персонал больницы. Видавший виды длинноносый больничный автобус, дрожа, как в лихорадке, уже дымил у крыльца.

В тот же вечер опустились мы на освещенную лучом прожектора заснеженную полосу родного аэродрома. Наконец-то мы дома!

На тесном крылечке санчасти столпились встречавшие. Тут был Михаил Раковщик - начальник медицинской службы, врачи Завьялов и Зенин, сестры Нина и Ася, Аня и Люда. А за их спинами сверкали глазами Фрося и Мотя.

Я написал подробное донесение о всем пережитом. Вспомнил, что перед тем, как покинуть корабль, убрал и выключил моторы, включил автопилот... Описал все, что с нами стряслось в предпраздничную ночь...

Но случилось нечто невероятное и не поддающееся объяснению: немного погодя, когда мы были уже на своем аэродроме и отлеживались в санчасти, пришло сообщение, что восточнее Кашина на болотистой пойме приземлился большой четырехмоторный самолет... с красными звездами на крыльях и руле поворота, но без экипажа! Никто не смог объяснить, потух ли пожар сам по себе (когда прекратился зависимый от скорости движения приток воздуха), или потушили его люди, нашедшие этот "самолетающий" корабль...

К месту его приземления выехала бригада техников и мотористов во главе с борттехником С. Н. Дмитриевым, залатала обгоревшее крыло, сменила мотор. Когда все было приведено в порядок, самолет подняли в воздух, и вскоре он снова занял свое место на опушке леса под маскировочными сетями.

Наш "ремонт" длился значительно дольше. Кашинские доктора оказались правы: прошло почти два месяца, когда мне снова разрешили подняться в небо.

Трудными были те бесконечные недели, пока мы "ремонтировались" в полковом лазарете. Изо дня в день появлялись в передачах Совинформбюро все новые и новые направления: Калининское и Клинское, Волоколамское и Наро-Фоминское. Мы знали, что если появилось Юхновское направление, это означало, что в Юхнове уже хозяйничает враг. Но мы знали и другое, знали, что сообщения эти запаздывали, что радио передает лишь то, что 'было вчера, а то и позавчера. А что сегодня? Может быть, враг уже подошел к самой Москве?

Работавшая в штабе Фрося, навещая меня ежедневно, шепотом передавала, что фашистские танки подошли к каналу Москва - Волга у Дмитрова.

Бесконечно долгими казались эти тревожные дни. И вдруг они кончились! В палату вбежала жена и прерывающимся от волнения голосом крикнула:

- Наши наступают!

Несмотря на резкую боль в ноге, я рывком уселся на кровати.

- В штабе говорили, что подошли сибирские дивизии и началось большое наступление, - добавила Фрося.

Сибирские... наши сибирские. Родные земляки мои!

На следующее утро ее сообщение подтвердилось. Радио передавало, что войска Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов перешли в контрнаступление и освободили ряд населенных пунктов западнее Москвы. Еще через несколько дней Совинформбюро обрадовало всех нас новым известием об освобождении войсками Волховского фронта города Тихвин, Юго-Западного фронта - города Елец.

- Ур-ра-а! - Настроение у нас поднялось.

Что ни день - новая радость. Выбиты фашистские оккупанты из города Калинин. Войска Западного фронта освободили Волоколамск, Наро-Фоминск и выбили врага из Калуги.

...Подошел новый, 1942 год. Отступив от строгих правил, начальник санслужбы полка Михаил Евсеевич Раковщик разрешил мне встретить Новый год с женой, с боевыми друзьями в командирской столовой.

- С утра до вечера идет учеба, - говорил Михаил Евсеевич, поддерживая меня под локоть, так как мне все еще больно ступить на левую ногу. - Все занимаются: и летчики, и штурманы, стрелки и радисты.

Сильный ветер гонит по улице тучи снега. Со стороны летного поля слышен грохот тракторов.

Уже несколько дней с нашего аэродрома не вылетают в бой корабли. Обильные снегопады и вьюга вконец испортили летное поле. Словно в Арктике, стоят у опушки леса окруженные сугробами заснеженные самолеты.

В ярко освещенной столовой, за длинными столами уже собрались командиры, летчики, штурманы, инженеры и техники.

- Внимание, товарищи! Сейчас будет выступать по радио Михаил Иванович Калинин, - громко объявляет комиссар полка Брюзгин.

Молча слушаем новогоднее выступление всесоюзного старосты:

"Мы уверены в победе. Мы знаем, что ни один советский человек не успокоится до тех пор, пока хотя бы один гитлеровец будет топтать священную советскую землю, пока гитлеризм не будет выжжен каленым железом.

Порукой нашей победы, победоносной борьбы с гитлеровской армией служат первые успехи советских войск на всех фронтах.

Порукой этому служат прибывающие на фронт резервы.

Порукой этому служит то, что вождь нашей армии товарищ Сталин уверенно ведет Красную Армию на уничтожение зарвавшегося врага, на освобождение всех народов, порабощенных германским фашизмом" [7].

В полночь, под бой доносящихся из громкоговорителя Кремлевских курантов, встает командир полка Викторин Лебедев. Встаем и все мы.

- Товарищи! "Решительное" наступление гитлеровских полчищ на Москву провалилось. Красная Армия отшвырнула врага от стен нашей столицы и гонит его на запад. Мы победим! За нашу победу, друзья мои!

...Смотрю "поденную запись летной работы" за 1942 год. Читаю запись: "16. I. 42 г. ТБ-7. Перелет с авиазавода на аэродром. 1 полет 2 часа 10 минут, высота 800 метров".

Перегнали мы в тот день к себе новую боевую машину. На том, "летучем голландце", севшем без экипажа, после ремонта и замены сгоревшего мотора летал уже с бывшим моим экипажем другой командир корабля.

Радуемся, что в продолжающемся зимнем наступлении, начатом в начале декабря, будет и наш вклад.

Первый боевой вылет с укатанной тракторами снежной полосы .начинаем еще засветло. Поднимая за собой снежные вихри, выруливают от опушки тяжелые, нагруженные корабли. Один, другой, третий... Вот уже стронулся с места, обдавая нас тучей снега, корабль командира эскадрильи, майора Александра Курбана. Вслед за ним пошли и мы. Подождав, пока уляжется снег, поднятый взлетевшим перед нами самолетом, поднимаемся в воздух.

Поля, луга, озера и болота сливаются в сплошную белую пелену. Еле просматриваются шоссейные дороги. Зато резко выделяются на белом фоне железнодорожные рельсы и темные пятна леса. Цель - железнодорожный узел Смоленск. Обходим с севера Москву. За каналом Москва-Волга слышу в наушниках голос нового штурмана Лебедева:

- Посмотрите налево, только трубы торчат...

Внизу на белом снегу видны стоящие в ряд печи и трубы. Через несколько минут вторая сгоревшая деревня, третья, четвертая ... Все сожжено дотла.

Сумерки переходят незаметно в ночь. Далеко впереди, где-то за Гжатском, полыхают пожары. Линия фронта. Набирая высоту до заданной, входим в облака, и только розовые отсветы на них говорят нам, что внизу идет бой и горят деревни.

Вышли за облака. Наверху в морозном небе ярко мерцают звезды. Время от времени через облака видны вспышки огня: где-то бомбят. Вскоре через поредевшие облака стала вновь просматриваться земля.

- Сабы [8], видите? - спрашивает штурман.

- Вижу.

- Это и есть наша цель.

Впереди нас ярко горят под парашютами осветительные бомбы. Теперь все в порядке. Заходим на цель. Вокруг нас сверкают разрывы зенитных снарядов. Лебедев добавляет наш бомбовый груз к уже рвущимся на путях бомбовым сериям наших товарищей, и я стараюсь возможно резвей покинуть зону зенитного огня. Все! Теперь домой.

Через час с небольшим слева перед нами заморгал световой маячок. Еще десяток минут, и под колесами родной аэродром.

- Ну, Пусэп, с полем тебя, - выслушав доклад о выполнении задания, улыбается мне командир полка.

- С каким полем? - удивляюсь я.

- Ты что, не охотник? Так поздравляют друг друга охотники с первой дичью. А ты после выздоровления полетел сегодня в первый раз и вернулся, отлично выполнив боевое задание. Вот и с полем! - протянул мне руку полковник.

... Смоленский железнодорожный узел и аэродром стали для нас целью на ряд боевых вылетов. За ним последовала "работа" по железнодорожным узлам Витебска, Орши, Минска, Любани. Но все мы рвались понести наши "гостинцы" подальше, на города фашистской Германии. Но приказ есть приказ.

Вскоре мне прибавилось забот: меня назначили командиром эскадрильи. Повысили в звании - стал майором.

А "работа" - все та же: бомбили железнодорожные узлы со скоплением вражеских эшелонов с живой силой и техникой, изредка - аэродромы и прятавшиеся в лесах готовые к броску скопления танков.

С авиазавода, строившего воздушные корабли нашего типа, стали все чаще поступать к нам новые машины, и наступило время, когда их количество уже не умещалось в положенное одному полку штатное число. Началось формирование второго полка. Меня это интересовало тогда мало, - наступили долгожданные ночи полетов в глубокий тыл врага, на военные объекты Берлина и Кенигсберга, Данцига и Штеттина, Будапешта и Варшавы.

К тому времени постановлением Государственного Комитета Обороны была создана Авиация дальнего действия и командующим АДД стал командир нашей дивизии Александр Евгеньевич Голованов. Дивизию принял Викторин Иванович Лебедев, наш командир полка.

В октябре 1942 года последовал приказ командующего АДД: "Командир эскадрильи 432-го тяжелобомбардировочного авиационного полка 81-й авиационной дивизии Авиации дальнего действия майор Пусэп Эндель Карлович назначается командиром 890 ТБ АП 81 АД АДД".

А еще несколько месяцев спустя - в январе 1943 года мне было присвоено очередное воинское звание - подполковник.

НА ОГНЕННОЙ ДУГЕ

"Два наших самолета не вернулись на свои аэродромы. Совинформбюро".

Начало июля 1943 года выдалось знойным и жарким. Солнце припекало к полудню так сильно, что нельзя было притронуться к наружным частям самолетов.

В эти дни враг готовился к очередной операции под названием "Цитадель", в результате которой намеревался уничтожить советские войска на Курской дуге и открыть себе путь на Москву - вожделенной цели Гитлера и его генералитета. Шум, поднятый по этому поводу геббельсовской пропагандистской машиной, доходил и до нас: то по обрывкам подслушанных радиопередач, то через листовки, щедро разбрасываемые фашистскими летчиками. Со свойственной ей помпой и трескотней, геббельсовская пропаганда расписывала невиданную по мощи новую армию, оснащенную непробиваемыми танками и самоходными орудиями, против которой "истощенной и обескровленной" Красной Армии не устоять ...

Восточный фронт, как ненасытное гигантское чудовище, пожирал с каждым днем все больше и больше сил, истощая до предела и так уже скудные запасы Германии и всей оккупированной фашистами Европы. Беспрерывным потоком, днем и ночью катили железнодорожные эшелоны с запада, доставляя живую силу, военную технику и боеприпасы на железнодорожные узлы Орла и Белгорода. Львиную долю всего этого "добра" пускали под откос неуловимые народные мстители - партизаны Украины и Белоруссии, объявившие в те дни ненавистным оккупантам беспощадную "рельсовую войну".

То, что все же доходило до места назначения, попадало под удары бомбардировщиков советской авиации.

Авиация дальнего действия в эти дни воевала в тесном взаимодействии с наземными войсками, которые готовились к отражению очередного вражеского натиска.

В этот душный июльский вечер подготовка к очередному вылету подходила к концу. Распластав у опушки леса широченные крылья, наши четырехмоторные красавцы ПЕ-8 (ТБ-7) принимали в свое чрево смертоносный груз - бомбы. Одна за другой, втягиваемые с помощью лебедки, исчезали в широко раскрытых люках кораблей двухсотпятидесятикилограммовые сигарообразные авиабомбы. Когда к ним привинтили взрыватели и люки закрылись, на каждый корабль подняли еще по две бомбы для наружной подвески под крылья. Командиры кораблей и штурманы сидели в это время в душном помещении штаба, готовили маршрутные карты и рассчитывали курсы, готовясь к очередной бомбардировке Орловского железнодорожного узла.

Начальник штаба полка, худощавый остроносый седой подполковник Никитин, дочитывал командирам и штурманам кораблей последний пункт боевого приказа:

"... бомбардирование контролирует штурман полка майор А. Синицын".

Прослушав сводку погоды и закончив навигационные расчеты, экипажи направились к кораблям.

Когда до старта оставалось еще минут пять, я объехал без шофера на лендлизовском [9] "виллисе" корабли и предупредил экипажи о возможных атаках ночных истребителей врага.

- По разведывательным данным известно, что в направлении Орел-Брянск фашисты собрали своих лучших асов. Ночныеистребители пилотируются летчиками, прошедшими войну в Испании, во Франции и Югославии. До последнего времени их использовали инструкторами для выучки молодежи. Видно, не очень-то много у фрицев осталось людей, раз даже из школ приходится забирать. Будьте внимательны, следите беспрерывно за воздухом!

Взглянув на часы, я поднял руку. Тут же взметнулись в небо две зеленые ракеты: "Запустить моторы и выруливать".

Один за другим, грузно покачиваясь на неровностях с крыла на крыло, двинулись корабли к старту. С северо-запада небо покрывал багрово-золотистый закат, как бы напоминая о лавине огня и потоках крови там, на западной стороне.

Оставляя за собой тучи поднятой винтами пыли, корабли шли на взлет. Я следил за каждым и мысленно давал оценку взлету. Лишь тогда, когда последний корабль растаял в пурпурном закате, я влез на сиденье "виллиса" и уехал .на командный пункт.

- Товарищ подполковник, связь со всеми кораблями установлена, - доложил оперативный дежурный.

Один за другим сообщали командиры кораблей о прохождении контрольных этапов и погоде в пути следования. Каждая радиограмма к радости всех присутствующих, кончалась лаконическим: "Все в порядке".

Подходило время бомбового удара. Радисты теснее прижимали наушники и вылавливали из хаоса радиосигналов позывные своих кораблей. На командном пункте стояла сторожкая тишина. Капитан Борис Низовцев, дежурный навигатор, обложившись транспортирами и линейками, вычерчивал на большой карте линии пеленгов и определял местонахождение кораблей.

Вскоре начали поступать радиодонесения:

"Подполковник Лавровский выполнил боевое задание" ...

"Капитан Марусиченко выполнил боевое задание"...

Несколько минут спустя пришло последнее из них -от контролера, майора Синицына. Вслед за этим начались по радио подробные доклады о количестве попаданий - взрывов, пожаров,, прожекторов и зенитных орудий.

Я курил папиросу за папиросой и ждал свободного доклада от контролера. Уже поступили подробные донесения от всех. Лишь два корабля: майора Сушина, на борту .которого находился штурман полка, контролер майор Синицын, и майора Вихорева - не подавали больше никаких сигналов.

В сердца наши закралась тревога.

- Товарищ дежурный, распорядитесь, чтобы еще двое слушали только 069-го и 109-го, - приказал я.

Два радиста перестроились на прием замолчавших кораблей. Томительно шло время... Первые корабли уже возвращались к своему аэродрому, запрашивали разрешения на посадку. Волнуясь и беспрерывно дымя "Казбеком", сидел я у стартовой рации и вглядывался в номера приземлявшихся в лучах прожектора самолетов.

"Кокорев, Ермаков, Архаров", - называл я мысленно фамилии командиров кораблей, садившихся на гладкую бетонную полосу аэродрома.

"Марусиченко, Лавровский, Родных, Белков, Дьяченко..."

Опираясь на палку, потихоньку зашагал к командному пункту. Шофер медленно ехал за мной вслед.

Вот идет еще один... 068 - это майор Н. И. Пахомчик.

Посадочный прожектор продолжает светить. Из темноты выскакивает на его свет номер 015 - старший лейтенант П. И. Немков... И еще машины... и еще ... Но это уже начинают возвращаться корабли соседнего полка. Садится командир эскадрильи майор Додонов, за ним Адамов, Каминский.

"...Все... Неужели сбили?" - думал я с тревогой, возвращаясь на командный пункт. Там уже собрались все командиры и штурманы вернувшихся кораблей. Нет только Сушина и Вихорева.

Молча слушаю .рапорты летчиков - командиров кораблей.

- В 0.17 восточнее цели, в районе деревни 0. наблюдали воздушный бой, а 0.20 на высоте 4000 метров летел курсом на восток горящий самолет, - заканчивает доклад капитан Кокорев.

- Наш? Большой корабль? - задаю вопрос.

- Темно было, видимость плохая, - подумав секунду, добавляет Кокорев.

- В 0.20 восточнее цели видели горящий самолет, большой, наверное, наш ..., - докладывает командир третьей эскадрильи майор Павел Архаров.

Доложив о выполнении задания, экипажи уходят "поужинать", хотя уже утро, а затем спать. Вечером - снова в бой.

Штабные офицеры во главе с начальником штаба составляют итоговое донесение в штаб дивизии. Тревога не покидает нас. Пепельница на столе заполняется окурками. Мысли всех там, над Орлом, где остались Сушин, Вихорев и Синицьш с двумя экипажами воздушных бойцов.

- Вернутся, - утешаю я окружающих. Вихорев из-под Карпат пришел, а здесь - рукой подать... И, закурив которую уже по счету папиросу, вспоминаю, как выбрался из вражеского тыла Вихорев.

... Прошлой осенью над политическим центром одного из сателлитов гитлеровской Германии в числе других производил бомбометание экипаж тогда еще капитана Вихорева. Выполнив задание, экипаж маневрировал, уходя из зоны зенитного огня. Самолет шел уже курсом "а восток, когда громкий и резкий удар по правому крылу тряхнул весь самолет.

- Подбили! - подумали члены экипажа. За тысячу километров от линии фронта, в глубоком тылу врага выбрасываться на парашютах было далеко не весело. Вихорев мысленно уже представлял себе, как его, тяжело раненного (здоровым он не сдается), окружают враги, везут в свой штаб. Начинается бесконечный допрос, непрерывные муки плена ...

Капитан прилагал все свое умение и силы, чтобы улететь возможно дальше на восток. Правый мотор отказал. Вихорев старался удержаться на прямой, изо всех сил нажимая на левую педаль руля поворота. Скорость пришлось уменьшить: иначе самолет терял высоту. Левая нога стала вскоре уставать. Пришлось и правую переставить на левую педаль. Высота была еще порядочная, а если оставшийся мотор не подведет, то имеется реальная возможность перетянуть линию фронта, до которой оставалась пока еще добрая тысяча километров.

- Сколько осталось до линии фронта? - решил он уточнить уштурмана.

- Около тысячи двухсот, - чуть помедлив, ответил тот.Пока самолет летел в ясном небе, все шло более или -менее

гладко: летчик давил на левую педаль то одной, то другой ногой, иногда обеими вместе. Самолет шел, правда, с небольшим снижением, но Вихорев знал, что высота будет теряться до определенного предела, ибо мотор на расчетной, более низкой высоте обретет большую мощность, и самолет полетит ровно, без снижения.

Но этим радужным надеждам не суждено было сбыться. Впереди, ,на всю ширину горизонта, на сколько мог охватить глаз, то там, то сям возникали яркие всполохи молний. Работай на самолете два мотора, Вихорев стал бы набирать высоту и, возможно, обошел бы грозовой фронт сверху. Теперь об этом нечего было и думать. Мощные грозовые облака, тянувшиеся сплошной грядой с севера на юг, запирали подбитому самолету непроницаемой стеной путь на восток. В нормальных условиях каждый мало-мальский опытный летчик отказался бы от мысли лезть напролом в этот кромешный ад. Вихорев прекрасно знал, что грозу надо обойти либо сверху, либо сбоку, стороной. Но на этот раз он не имел выбора. Поневоле оставалось лишь одно - идти прямо. Будь, что будет!

- Попробуем, - ободрил он экипаж, - может и проскочим ...

Грозовые явления уже издали давали о себе знать. Началась "болтанка". Сперва легко, а затем все сильнее и резче бросали израненный самолет бушующие воздушные потоки. Его кидало во всех направлениях, заваливало в крены, бросало носом то вверх, то вниз. По лицу летчика потекли струйки пота. Временами очередная, уже - близкая вспышка молнии надолго ослепляла экипаж. Иногда казалось, что сиденье проваливалось вниз, и летчики висели в воздухе... После каждого такого провала, бросив взгляд на высотомер, обнаруживалась потеря высоты на сто, а то двести и более метров. Это тревожило Вихорева больше всего. По расчетам штурмана внизу должны быть Карпаты. Их высота в этом районе достигала более полутора тысяч метров. Самолет же опустился уже ниже трех тысяч. Следовательно, лишь немногим более тысячи метров отделяло машину от горных вершин.

Во все глаза следя за высотомером, летчик все же еще надеялся, что вот-вот самолет выскочит из облаков и выйдет под чистое небо. Тогда все пойдет как по маслу... Однако тщетными были надежды: измученному в неравной схватке с грозой экипажу пришлось выдержать еще одно последнее испытание. Перегрелся и начал давать перебои единственный, пока еще /работающий мотор ... Стрелка .на приборе, показывающем температуру головок цилиндров, перешла красную черту. Вихорев еще раз нажал на рычаг открытия юбок капота, но они и так уже были открыты до предела. Подождав немного, летчик заметил, что стрелка термометра дошла до упора.

"Загорится", - мелькнуло в голове, и он быстро выключил зажигание. Винт сразу остановился. "Заклинило!" - подумал летчик и сказал вслух, как можно спокойнее:

- Придется покинуть самолет. После приземления собраться у самолета. Он наверняка загорится и будет далеко виден.

Выдержав небольшую паузу, тут же скомандовал:

- Всем прыгать на парашютах! - и громким голосом повторил команду три раза.

Убедившись, что экипаж выбросился, открыл верхний люк. Еле успев приподняться и стать ногами на сидение, он сразу очутился в воздухе. Вниз летел спиной, нащупал кольцо замка парашюта и резко выдернул его.

Тут же последовал хлопок, и капитан оказался в нормальном положении - головой кверху, ногами вниз. Взглянул вверх: большой шелковый купол надулся и плавно опускал его к земле.

Кругом по-прежнему сверкали молнии. При очередной вспышке парашютист очутился в сплошном потоке воды. Дождь хлестал, как из ведра; струи его били то в лицо, то по затылку и проникали противным холодком под воротник, растекаясь по груди и спине.

Где-то в стороне, внизу на земле, взметнулся столб пламени и остался гореть в кромешной тьме ярким костром.

"Мой самолет", - подумал с горечью Вихорев.

Облака кончились. Дождь лил по-прежнему. Благополучно приземлившись и освободившись от парашюта, капитан осмотрелся. Невдалеке, освещая своим пламенем опушку не то леса, не то сада, горел самолет. Вихорев собрал было парашют, но, сообразив, что делать с ним больше нечего, бросил его, а сам направился к самолету. Подойдя ближе, обнаружил, что вокруг него значительно больше людей, чем имелось в экипаже. Люди все прибывали, и они окружали костер плотной толпой. Совсем рядом чернели какие-то здания. Нет, туда дорога закрыта, там, наверное, враги.

Было темно, но при ярких вспышках молнии летчик видел в стороне черную стену лесной опушки.

"Туда! Только туда!" - мысленно произнес он. "Но где штурман? Где стрелок-радист? Где все они?"

Тревожась за судьбу товарищей, капитан поспешил к лесу. Туда он добрался до рассвета. Прошел небольшое болотце, нашел в нем место посуше и, как был в унтах и 'меховом комбинезоне, прилег на мокрую землю. Почувствовав смертельную усталость, тут же заснул.

Проснулся от жары. Первое, что он, открыв глаза, увидел, был пар, валивший с мокрого комбинезона. Погода стояла ясная, и солнце грело последним теплом бабьего лета. С комбинезоном пришлось расстаться, хотя ночью он мог бы сослужить еще хорошую службу. Но днем ходить в нем жарко, нести на себе не только тяжело, но и опасно.

Определив по солнцу и часам положение стран света, капитан двинулся на восток, забрав из наколенных карманов неприкосновенный запас питания. Планшет выбросил, карту засунул за пазуху. На ходу открыл пачку печенья и, отламывая небольшие кусочки, ждал, пока они сами растаят во рту.

Двигаясь по мелколесью, вскоре набрел на дорогу. Она шла с юго-запада на северо-восток и, поразмыслив, Вихорев решил ее держаться. Шел больше по обочине, чутко вглядываясь и вслушиваясь в каждый шорох. Завидев встречного или услышав грохот нагоняющей подводы, прятался в кустах, под мостиками, а то и канавах, и, затаив дыхание, ждал, когда они скроются за поворотом. Измученный постоянной боязнью попасть в плен, летчик искал случая сменить одежду, чтобы не выделяться среди местных жителей. Подойти к кому-нибудь он не решался: ведь кругом чужие, а быть может и враги.

Вскоре ему помог случай: на раскинувшейся перед ним поляне он увидел стадо коров и сидевшего пастуха, глубокого старика. Боясь, что с пастухом могут быть и собаки, Вихорев долго присматривался и наблюдал. Пастух поднялся и направился в лес. Коровы лениво загребали языком почти сухую траву. Часть их улеглась и жевала жвачку. Старик вышел на поляну, бросил на землю пук ивовых прутьев, снял свой затасканный пиджак, потряс его и повесил на куст. Затем снял с ног нечто похожее на лапти, размотал онучи и повесил все это рядом с пиджаком. Сам отошел немного, уселся недалеко от принесенных прутьев и завернув самокрутку, не спеша высек огонь и задымил.

Стараясь не шуметь, капитан двинулся крадучись вокруг поляны, от куста к кусту, пока не очутился за спиной пастуха. Сняв с себя унты, держа их в руках, босиком пошел к кусту, на котором сушились одежка-обувка пастуха. Сердце стучало так, что он физически ощущал его резкие, тугие толчки. Глаза искали вокруг: а нет ли все-таки поблизости собак?

Все прошло благополучно. Оставив унты за кустом, Вихорев забрал пиджачок, онучи и лапти и так же тихо удалился. Забрался в кусты, обулся, закрепил онучи длиннющими льняными веревочками и, перекинув пиджачок через плечо, вновь зашагал на восток. Он стал штатским. Правда, остались еще защитного цвета брюки, но успокаивало то, что во время войны они встречались не только у военных. Запас еды давно кончился. Но была осень, и его кормили лес, картофельные и свекловичные поля. Голодать не пришлось. Только спички в коробке катастрофически убывали, и капитану приходилось грызть в сыром виде не только свеклу или брюкву, но частенько картофель и капусту.

Вскоре, прочитав на попавшемся в пути железнодорожном разъезде его название, Вихорев точно определил свое местонахождение. Ничего утешительного! До своих еще очень далеко. А впереди большая река Буг. Мосты и переправы тщательно охранялись. Но не зря же он вырос на железной дороге, в семье железнодорожника. Будучи еще мальчишкой, Вихорева не раз драл отец за отлучки из дому, когда он, залезая под вагоны и платформы, отправлялся в бесплатные путешествия. Сейчас он решил воспользоваться опытом тех беззаботных детских лет.

В течение следующих дней, лежа в ивняке, невдалеке от небольшого полустанка, Вихорев внимательно наблюдал за проходившими на восток эшелонами. Главное, что его интересовало - это часовые, охранявшие грузы. Вскоре он убедился, что платформы в середине поезда идут без охраны. Часовые едут обязательно в начале и в конце состава. Капитан решил рискнуть. Накопав в поле репы, наелся досыта и, запрятав остатки в карманы, поздно вечером, когда к полустанку в темноте подошел поезд, Вихорев пополз к полотну. Ночь надвинулась теплая и облачная. Когда до намеченной цели осталось не более десятка шагов, со стороны паровоза показался огонек и послышался стук молотка. "Смазчик", - подумал летчик, плотно прижимаясь к гравию. Когда стук удалился к хвостовым вагонам, Вихорев одним махом преодолел оставшееся расстояние и оказался под намеченной платформой. Быстро забрался на буфер, а оттуда наверх. Кругом стояла тишина. Только у полустанка слышен был смутный говор и скрип гравия под ногами шагавших. Капитан увидел, что груз покрыт брезентом.

"Повезло!" - подумал он и залез под брезент. Там было совсем темно и пахло не то маслом, не то краской. Когда поезд тронулся, устроился поудобнее и мало-помалу успокоился. Вскоре по брезенту застучали капли дождя.

"Буду стараться попадать на платформы, где есть брезент, -думал он, - и теплее, да и дождь нипочем".

Поезд мчался с грохотом на восток. Изредка останавливался, но ненадолго и снова несся вперед. Вихорев силился разглядеть на часах время, но ночь была настолько темна, что это ему так и не удалось. Несколько раз порывался чиркнуть одну из нескольких оставшихся спичек, но страх обнаружить себя удержал его. Время от времени высовывался на дождь и ветер, чтобы не прозевать зарю. Когда ему показалось, что уже рассветает, он на очередной остановке слез. Привыкшие к темноте глаза быстро нашли черневший вдали лес. Подходя к его опушке, заметил вдруг светлый квадрат, который оказался окном небольшой избушки. Капитан осторожно обошел ее и зашел подальше, в кусты, пожевал сырую репу и довольный удачным путешествием уснул. Спал чутко, проснулся от непонятного скрипучего звука, который раздавался со стороны избушки. "Ничего страшного!" - успокаивал он себя, так могла скрипеть только открываемая дверь. Летчик весь превратился в слух. Кто-то двигался прямо на него. Раздалось фырканье лошади, и послышался тяжелый стук копыт. Мимо притаившеюся в кустах Вихорева ехал всадник. Он успел лишь заметить, что всадник держал в руках двустволку. Собаки, к счастью, не было и на этот раз.

Обождав, пока не стало слышно стука копыт, капитан осторожно подкрался к избушке. Как он и предполагал, она оказалась пустой: дверь снаружи была подперта колом. Откинув кол, капитан забрался в избушку. Быстро обшарил печь, полки и небольшой шкафчик. Нашел початый каравай черного хлеба, полчугунка вареной в мундире картошки, горсть соли в деревянной плошке и целую коробку спичек. Распихав все эти драгоценности по карманам и за пазуху, быстро ретировался. Забрался в кусты, закусил картошкой и снова уснул. К вечеру, выспавшись и подкрепившись хлебом, капитан снова подбирался к полустанку.

Когда подкатил эшелон, Вихорев забрался "а загруженную лесом платформу, спрятался за ее бортом и продолжал свой нелегкий путь на восток, к своим.

Так в течение 19 дней, днем отдыхая и добывая всеми возможными способами пищу, Вихорев по ночам мчался на попутных эшелонах к линии фронта. Он так освоился со своим положением, что рискнул прокатиться сперва через Киев, а затем и Харьков, не задумываясь над тем, что эшелон может быть расформирован, и ему придется укрываться в большом городе, где оставаться незамеченным гораздо труднее, чем в кустах у глухих полустанков.

Рано утром на девятнадцатые сутки капитан слез с очередной платформы на небольшой станции невдалеке от городка Коротояк. Впереди оставалась короткая, но самая трудная часть пути - переход через линию фронта. Кругом кишмя кишели вражеские солдаты: немецкие, итальянские, румынские, венгерские. Те немногие русские, которые по милости завоевателей были облечены "высоким доверием" и оставались вблизи передовых позиций, чуть не предали беглеца в руки врага. Первый же из них, когда Вихорев просил указать, где легче перейти к своим, сделал энергичную попытку арестовать его. Но капитан оказался проворнее предателя, и эта попытка осталась для того и последней...

После этого летчик решил полагаться лишь на самого себя. Несмотря на то, что все дороги и тропинки контролировались вражескими солдатами, он все же благополучно пробрался через передовые позиции фашистов, добрался до Дона и, переплыв реку под покровом ночи, очутился на первой линии обороны Воронежского фронта.

- Товарищ подполковник, подпишите, пожалуйста, - прервал мои воспоминания голос начальника штаба. Я взял от него итоговое донесение. Взрывы, пожары, точки ПВО ... и в конце лаконичная фраза: "Два самолета не вернулись на свой аэродром..."

Подписав донесение, побрел домой.

- Пойду сосну часок, - козырнул я начальнику штаба, вышедшему меня провожать.

"Придут", - уверял я себя, шагая к даче, отведенной под жилье. "Не может быть, чтобы все погибли".

Несколько дней спустя, я сидел за разбором ежедневных текущих дел. Рядом стоял адъютант и докладывал суть документов.

Раздался робкий стук в дверь, и через порог переступил босой, без головного убора, в грязных брюках и гимнастерке, небритый и улыбающийся Вихорев.

Вскочив со стула, я рассыпал папку с бумагами, схватил его за плечи и крепко обнял.

- Вихорев! Черт этакий! Вернулся! .. А я ведь знал... знал точно, что вернешься!

Усадив майора на стул, спросил:

- Голодный?

- Нет, я уже поел. Хотел привести себя в порядок, а начальник штаба говорит, иди покажись командиру, какой ты есть, - вставая, проговорил Вихорев.

- Сиди! Сиди и рассказывай, - заставил я его снова сесть.

- Товарищ подполковник! Разрешите доложить! Не уберег я корабль, - снова вскочил со стула майор.

- Да успокойтесь вы, - перебиваясь с "вы" на "ты" я насильно посадил Вихорева обратно на стул. - Корабль потерян в бою, его не вернешь... Зато людей сберегли. Ведь экипаж ваш вернулся. Это дороже любого корабля. Рассказывайте все, как было.

Наконец немного успокоившись, майор начал обстоятельно рассказывать.

РАССКАЗ ВИХОРЕВА

- Взлетел я, сами видели, точно вдоль левой кромки бетонной полосы, как по ниточке. Настроение хорошее: вчера приехала жена, а такое редкое счастье выпадает на долю далеко не каждому. Война ведь. Лечу себе и думаю, как бы перехитрить вражеские зенитки и прожектора. Уж очень много расставил их чертов фриц вокруг Орла.

Подходя к цели вижу, что там кто-то уже крушит находившиеся на путях эшелоны и паровозы, а вокруг, как языки гигантских хамелеонов, тянутся вверх лучи прожекторов. Поймали в вышине корабль и набросились на него скопом. Через несколько секунд вокруг самолета засверкали разрывы зенитных снарядов. Разве мыслимо потерять такой корабль? Смотрю, огоньки-то из глушителей ярковаты, того и гляди, истребители прицепятся.

- Внимательней за воздухом! - командую стрелкам.

- Есть внимательней!

- Товарищ майор, захожу на цель. Двадцать градусов влево, - слышу голос штурмана, капитана В. М. Алексеева.

Корабль стал на боевой курс. Через пару секунд открылись бомболюки. Несколько раз дернулся корабль кверху: полетела бомбы. В тот самый момент, когда Алексеев доложил, что бомбы сброшены, нас ослепило ярким светом. Приказал закрыть люки и на полном газу, с разворотом и снижением выскочил из луча прожектора. Кругом сверкали разрывы зениток. Весь этот фейерверк оставался теперь левее и сзади. Довернув еще немного правее, взял курс на восток. Через несколько минут корабль снова попал в луч мощного прожектора. Разрывов кругом не было. Спокойно ведя корабль, спрашиваю второго летчика:

- Товарищ Бобов, что нужно сделать для того, чтобы уйти от прожекторов?

- Увеличить скорость, - так же спокойно, как у классной доски, ответил тот.

Я энергично повернул штурвал вправо и, когда самолет накренился градусов на сорок-сорок пять, резко толкнул левую педаль. Луч прожектора сразу отскочил влево.

- Видели? Вот так надо выходить.

Не успел я договорить фразу, как в правой плоскости раздался глухой взрыв, и тут же полыхнуло пламя.

"Снаряд", - думаю, - эх, еще бы хоть минут пять-шесть. Ведь вот-вот и линия фронта ..."

Встречный поток воздуха, как меха в кузнице, раздувал пожар в правом крыле. Горящая плоскость, обливаемая еще и бензином с поврежденного бензопровода, оставляла за собой хвост искр и черного дыма. Листы обшивки горели, сворачиваясь, как береста на жару. Взрыв в плоскости выбросил в кабину удушливый дым и языки огня.

- Прыгать, всем прыгать на парашютах! - дал я команду, задыхаясь от смрада и дыма. - Прыгать, немедленно прыгать всем! - повторил еще раз и взглянул вниз. Там было полно дыму и огня. Языки пламени добирались уже до моих унтов. "Эх, дотянуть бы . . ." Но корабль резко повалился на нос и вправо. Ну, - думаю, - все! И сам тоже выбросился наружу. Вслед за мной в открытый фонарь метнулись языки огня.

Падаю, захлебываюсь воздухом. Высоты много, не спеша сосчитал до двадцати, дернул за кольцо. Тотчас же меня тряхнуло. Все в порядке. Кругом стояла могильная тишина. То справа, то слева усиленно рыскали лучи прожекторов. Где-то далеко то с одной, то с другой стороны сверкали на темном фоне ночного неба яркие вспышки разрывов. Я понял, что это наверняка цель, а с разных сторон она видится лишь потому, что я сам вращаюсь вместе с парашютом. Очутился спиной к прожекторам, перед глазами возник яркий клубок пламени. Он разлетелся на большие и маленькие огоньки, которые продолжали гореть еще и на земле. Это был, наварное, мой самолет. После этой яркой вспышки глаза уже ничего не различали. Землю увидел вовремя, подтянулся и подогнув ноги, повалился на вспаханное поле.

Услышал редкие выстрелы откуда-то справа. Изредка там же короткими очередями строчил пулемет или автомат. Прямо впереди шелестела высокая стена неубранной ржи. Хотел было укрыться во ржи, но тут где-то сверху, над самой головой услышал слабый стой. Смотрю - почти прямо надо мной белеет купол спускающегося парашюта.

"Это кто-то из моих", - подумал я и двинулся к предполагаемому месту спуска.

Приземлившийся со стоном повалился на землю.

- Кто здесь? - спросил я, стараясь освободить лежавшего от накрывшего его купола парашюта.

- Алексеев, - выдохнул парашютист.

- Что с тобой? Это я, Вихорев!

- Я ранен, в ногу. Не могу двигаться ... и спина ... - проговорил с трудом штурман, а затем, застонав тихо, добавил:

- Ты иди . . .

- Ну да! Так я и побежал, - рассердился я. Снял с него унты, комбинезон и перевязал кровоточащую рану на бедре. Затем нашел небольшую уже запекшуюся ранку на спине слева от позвоночника. Потом перетащил его в рожь.

- Полежи пока тут, я посмотрю, что кругом делается

Слева был небольшой перелесок, стрельба все усиливалась. В трескотню автоматных и пулеметных очередей то и дело врывался противный вой пролетающих мин. Издалека, с востока, доносились раскаты орудийных залпов. Подойдя вдоль ржи к перелеску, услышал знакомый звук. Где-то недалеко приглушенно работали моторы. Подобрался поближе и увидел группу танков с белыми крестами по бокам башен. На нескольких из них уже работали моторы, у других суетились и кричали по-немецки танкисты. По всему было видно, что танки собираются покинуть лесок. Вскоре один из них двинулся вперед, за ним второй, третий ... Они шли так близко, что ясно видел даже выражение лиц высунувшихся из люка фрицев.

Я обрадовался, видя, что танки уходят назад, туда, где не было даже признаков боя. После ухода танков вышел к опушке перелеска. Равнина, прорезанная местами балочками и овражками, покрытая разбросанным кустарником, превратилась в поле боя. Кругом то и дело рвались мины и снаряды, выбрасывая веером фонтаны земли и огня. Среди кустов ,и разрывов метались, отстреливаясь и петляя как зайцы, удиравшие фрицы. За валом разрывов, вплотную прижимаясь к нему, двигались то короткими перебежками, то по-пластунски ползком, наши автоматчики. Я видел, как до десятка фашистов скатились в овражек и открыли по нашим огонь из автоматов. В ту же секунду в овраг грохнула мина. Из оврага, окутанного дымом, выползали только двое. Туда им и дорога!

Но тут я забеспокоился, как бы эти чертовы фрицы не выбрали себе местечко для укрытия в том лесочке, где я сам притаился. Но им было уже не до леса. Они спешили напрямик к небольшой деревушке, видневшейся на пригорке. Оттуда гавкали пушки и строчили через головы своих отступавших солдат несколько пулеметов.

Зато цепь наступавших своим правым флангом двигалась прямехонько на мой "наблюдательный пункт".

Первый из автоматчиков, завидев меня, гаркнул:

- Хенде хох!

- Чего орешь, не видишь что ли, что свои ...

- Какие такие свои? - не унимался тот. - Эй, взводный, тут какой-то "свой".

Подошел взводный и, расспросив меня, послал вместе с одним из солдат к месту, где лежал Алексеев.

- Если там лежит раненый, по документам капитан Алексеев, догонишь нас. А майор сам управится, - наставлял молоденький младший лейтенант солдата и поспешил вслед своему взводу.

Алексеев лежал там, >где я его оставил. Он дышал часто и тяжело. Я достал из нагрудного кармана его удостоверение.

- Не надо, - махнул рукой солдат, - Идите вот туда, - показал он направление автоматом. - Там лошадь найдете, - и побежал догонять своих.

Я достал подводу и повез Алексеева в медпункт. Там его положили на стол и тут же начали оперировать. А сам добрался на .попутных сюда, на аэродром.

- А истребителей противника никто из вас не видел? - спросил я, когда рассказчик умолк.

- Нет, их не было. Нас зенитка сбила. Такой взрыв мог произойти только от крупнокалиберного снаряда, ответил майор.

- Ну, ладно. Хорошо то, что хорошо кончается. Идите в баню, приведите себя в офицерский вид и отдохните. Да, а почему босой?

- Унты у меня свободно на ногах сидели. Ремни не затянул, а они и слетели, когда парашют раскрылся.

Майор встал и пошел было к двери, но обернулся и тихо обронил:

- Теперь мне не скоро новый корабль дадут.

- Не горюйте, будет корабль и еще лучше старого, - улыбнулся я.

Оставшись один, я еще раз обдумал все рассказанное Вихоревым. Затем вызвал начальника штаба и приказал:

- В дополнительном донесении генералу напишите: "Вывод: сбит над целью истребителями противника при взаимодействии с прожектором".

Майор Никитин поднял вопросительно брови.

- Да, да. Последний одиночный прожектор работал специально на истребителей, - продолжал я. - Экипаж был ослеплен, а поэтому вражеского самолета видеть не мог.

- Кстати, - добавил я после небольшой паузы, - распорядитесь, чтобы сохранили осколки, если они окажутся в ранах капитана Алексеева.

В тот же день дежурный военврач III ранга Завьялов принес завернутый в чистый кусочек марли осколок металла, извлеченный из спины Алексеева. Внимательно рассмотрев его, я аккуратно завернул осколок в марлю и опустил в карман. Встретив Вихорева, пригласил в штаб. Вынул осколок и, передав его майору, предложил определить, от какого он снаряда.

Тот долго вертел в пальцах сизый кусочек стали с рваными острыми краями и, наконец, сказал:

- От авиационной пушки или крупнокалиберного пулемета.

- Молодец! - похвалил я его, - определено верю. А найден он в ране штурмана Алексеева. - И забрал осколок обратно.

- Не может быть! Нас же прожектор . ..

- Вот именно прожектор. Поэтому ваши стрелки и прозевали подход истребителя. Им ведь ни черта не видно было!

- Да-а! Значит все-таки истребитель, - и майор запустил себе пятерню в волосы.

Командир корабля майор Сушин и штурман полка Синицын стартовали в тот вечер первыми. Им не полагалось опаздывать, надо было "отработать" самим, осветить цель чтобы потом следить как ложатся бомбы у остальных экипажей.

Когда самолет подлетел к цели, Синицын ясно увидел светлую ленту Оки, темное скопление эшелонов в центре .разбегавшихся в четырех направлениях блестящих даже ночью рельсовых пар. Враг внизу затаился и молчал. Ни прожекторов, ни зенитного огня. Первому всегда проще. Даже если звук самолета услышали, цель не спешит открыть себя, надеясь, что самолет пройдет мимо, или полагает, что он может быть своим. Лишь тогда, когда рвутся первые бомбы, начинается горячее время. Так происходило и на этот раз. Цель была хорошо видна, и Синицын не счел нужным с первого захода подвесить над ней САБ-ы - осветительные бомбы, решив сперва отбомбиться самому, а САБ-ы подвесить на втором заходе.

Легкое нажатие на кнопку сбрасывателя, и корабль, как всегда, толкнуло вверх.

- Хорошо! Замечательно!, - приговаривал штурман по привычке, наблюдая за результатами.

- Точно! - подтвердили и стрелки хором.

- Пойдем на второй, курс 90 градусов, - передал он летчикам, закрывая бомболюки.

Когда летчики стали уже на заданный курс, по кораблю скользнул луч прожектора и, не задерживаясь, прошел мимо.

- Сзади, сверху, истребитель с фарой! - крикнул стрелок центральной башни.

- Не подпускать и не упускать его из виду! - скомандовал Сушин.

Команда "не подпускать" давала стрелкам полную инициативу: они могли действовать по своему усмотрению, открывать огонь, когда сочтут необходимым. Крупная дрожь, охватившая корабль, означала, что заработали пушки в верхней башне и крупнокалиберный пулемет в хвосте.

Майор Синицын наблюдал за землей и увидел прямо под собой, на фоне появившейся под самолетом ярко освещаемой луной поверхности облаков, четкий силуэт самолета.

"Наша тень", - подумал было он, но тут же отбросил эту мысль: ведь луна светила сбоку.

Только он успел крикнуть: "Под нами истребитель!" - как тот, подняв свою машину носом вверх, полоснул трассирующими разноцветными снарядами и пулями по плоскостям корабля. Вражеский истребитель, пользуясь тем, что внимание всего экипажа отвлекал его напарник, следовавший с зажженной фарой на безопасном расстоянии, пробрался прямо под корабль, в мертвый конус, где он не мог быть обстрелян никем из стрелков бомбардировщика. Сделав свое дело, он тут же отвалил прочь.

Яркий взрыв в бомболюках ослепил штурмана.

- Горят САБ-ы, - крикнул он и поспешно начал одевать парашют, который, вопреки требованиям инструкции, не был надет.

- Всем покинуть самолет на парашютах, - трижды повторил командир корабля майор Сушин.

С неимоверной быстротой пламя пожара распространялось по кораблю. Через несколько секунд, взглянув вниз, чтобы, убедиться, покинули ли борттехники корабль, Сушин увидел там только бушующее пламя.

Синицын успел надеть парашют и выскочил через нижний люк. Выдернув кольцо и, убедившись, что парашют раскрылся, начал искать вокруг себя парашюты товарищей. Слева, против луны, чуть выше его самого, спускался кто-то. Несколько секунд спустя парашютиста осветил луч прожектора, и в гулкой тишине Синицын услышал завывание мотора. Тотчас же понеслась трасса пуль по направлению освещенного прожектором парашютиста, и через луч проскочил истребитель.

- Вот гады, расстреливают, - ругался Синицын в бессильной злобе. Обстрел повторился еще несколько раз. Вдруг из-под купола засверкали яркие вспышки.

- Ага! Сдачи дает. Значит жив еще, - подумал майор.

Гул мотора стал все слабее и прекратился совсем. Истребитель ушел. Кругом стояла мертвая тишина. Синицын приготовился к приземлению.

Приземлился он удачно. Быстро собрал парашют. Оглянувшись вокруг, услышал грохот проезжавших невдалеке автомашин. В обоих направлениях то и дело мчались автомобили и мотоциклы. Майор спрятал парашют в кусты, снял тяжелый меховой комбинезон и, придвинувшись поближе к дороге, стал вслушиваться в7 разговор едущих людей. Но мешал грохот моторов и машин. Лишь тогда, когда невдалеке остановился мотоцикл, Синицын разобрал, что говорят по-немецки. Стало быть, он в тылу у врага... Он осторожно отполз на несколько сот метров от дороги и, решив, что ползти уже нет смысла, встал и пошел во весь рост. Луна успела уже скрыться. В ночной темноте майор наткнулся на овраг, и пройдя некоторое время вдоль него, дошел до заброшенного сада. Невдалеке торчало несколько печных труб.

"Деревня была", - подумал Синицын и сел на край свежевырытой канавы. "Эз-э! Ведь это же окопы. Отсюда надо тикать..."

Он быстро вернулся к дороге и, улучив момент, когда утих шум машин, перебежал на другую сторону. По густо разросшемуся бурьяну дошел до небольшого бугорка. Сел прямо на землю и начал вслушиваться в окружавшие его звуки. Опять появился шум моторов. Шли не то тракторы, не то танки.

Уже забрезжил рассвет. Всматриваясь в сторону дороги, майор увидел группу людей, идущих по направлению к нему. За ними тарахтели тягачи с двумя орудиями. Когда до них осталось лишь метров двести, Синицын начал понимать, что фашисты облюбовали его бугор для артиллерийской батареи. Не дойдя метров сто-стопятьдесят, они принялись за рытье окопов и установку орудий. Тягачи отошли назад и умолкли. Двое, видимо офицеры, отделились и, закуривая, медленно приближались к Синицыну. По спине штурмана пробежал неприятный холодок.

"Теперь держись, Михаил Александрович! Наступил твой час", - ободрял он себя, заряжая на ощупь пистолет. Глаза его впились в медленно приближавшегося врага. Фашисты, видимо, решив использовать бугор для наблюдения, изредка перекидываясь короткими отрывистыми фразами, не спеша приближались к притаившемуся в бурьяне Синицыну. Мышцы и нервы майора напряглись до предела.

"Если пройдут стороной, стрелять не буду, потом отползу", - решил он про себя. Но фашисты шли прямо на него. Уже ясно слышен разговор. Отчетливо видны погоны и даже пуговицы на френчах.

"Еще немного, - удерживал себя майор, - еще два шага".

Резко хлопнули выстрелы. Один, с соломенными усами, шедший слева, начал тихо оседать, как будто у него отнялись ноги. Другой безусый согнулся пополам и со стоном повалился навзничь.

Синицын скатился в противоположную сторону бугра, вскочил на ноги и, сопровождаемый беспорядочной стрельбой и поднявшимся за бугром гвалтом, помчался к знакомому оврагу.

Пробежал, ни разу не оглянувшись, до оврага, а затем по нему еще добрых полкилометра и остановился перевести дух. Сердце и легкие работали, как молот и меха в кузнице. Рубашка противно липла к телу. Отдышавшись, отер рукавом гимнастерки пот, заливавший глаза, и внимательно прислушался. За дорогой слышались то стрельба, то крики. Видимо искали его. Вскоре появился мотоцикл, без умолку трещавший вдоль и поперек оставленного им бурьяна.

Низко пригибаясь, Синицын снова двинулся по дну оврага.

Вскоре дошел до развалин деревни, куда уже приходил ночью. Местность вокруг была вся изрыта воронками от взрывов снарядов и мин. Среди торчавших печных труб стояли стены разрушенной церкви. Рядом - запущенный, со снесенными кронами фруктовый сад. Везде хаос и разрушение... У одной из яблонь увидел сложенное из веток и хвороста подобие шалаша. Синицын залез в это немудреное укрытие и снова превратился в слух.

То с одной, то с другой стороны возникала и вновь исчезала трескотня автоматов. Синицыну казалось, что стрельба приближается к нему. Неожиданно автомат застрочил совсем рядом. Забыв осторожность, майор раздвинул ветки. У стен развалившейся церкви мелькнули силуэты людей.

- Вот он! Вот он, гад! Бей его, - донеслась оттуда приправленная крепким словцом русская речь. Вслед раздалось несколько очередей, и пули защелкали над головой Синицына, сбивая листву и мелкие ветки.

- Товарищи! Здесь немцев нет, - закричал майор, убежденный, что это свои.

- А ну, выходи, кто там есть, - скомандовали ему. Синицын вылез.

- Давай оружие, - потянулся один к его кобуре, а другой наставил автомат. Майор успел разглядеть на их плечах красноармейские погоны и успокоился.

- Документы? - снова спросил первый, засовывая пистолет Синицына себе за пояс. Но тут раздался такой вой и треск, что все трое камнем кинулись на землю.

- Вот, гады, уже засекли, - буркнул боец по адресу вражеских минометчиков.

Со стороны развалин церкви раздалось несколько выстрелов, а затем протяжный свист.

- Нас зовут, - заявил боец, и все трое, плотно прижимаясь к земле, поползли под вой и трескучие разрывы мин к церкви.

Благополучно доползли до стены, за которой укрылись еще несколько бойцов во главе с сержантом.

- Это еще кто такой? - вскинул темные брови сержант.

- Сами не знаем, сидел там в саду ... Синицын стал объяснять, как он туда попал, но сержант, не дождавшись конца его объяснений, скомандовал отход. Только отползли несколько десятков метров, как сбоку застрочил автомат.

- Фриц проклятый, - процедил сквозь зубы сосед справа и метнул через Синицына гранату. За развалинами грохнул взрыв, и автомат умолк.

- Отдай-ка пистолет-то, - попросил майор соседа. Тот, посмотрев ему в глаза, молча протянул оружие.

Укрываясь то в высокой траве, то за бугорками и кустиками, проползли благополучно метров двести.

- Вот и наши окопы, - сказал один из бойцов.

До них оставалось еще метров сто. Пули так и свистели кругом. Сержант, ползущий слева от Синицына, тихо охнул.

- Братцы, в ногу ударило.

Майор обхватил его левой рукой и пополз вперед. Через несколько минут после очередного близкого разрыва майор почувствовал, как обожгло его руку.

- Помогите командиру, - крикнул он, рассматривая свои окровавленные пальцы.

Двое бойцов подхватили сержанта. Синицын полз сам, опираясь на правую руку.

"Убить ведь запросто могут", - впервые мелькнула мысль, хотя за эту ночь он пережил множество таких возможностей. Но только теперь, когда спасительный окоп уже рукой подать, а кругом, не переставая, выли мины и визжали рикошетирующие пули, Синицыну казалось, что вот-вот его могут убить, убить здесь, перед самым окопом. Когда на него падали выброшенные разрывом комки земли, каждый раз казавшиеся ему осколками, он инстинктивно сжимался и втягивал голову в плечи.

Вот и окоп. Синицын свалился в него, привстал и, обнаружив поперечный ход, пошел по нему, согнувшись. Ход стал глубже, ч майор, по-прежнему сгибался и втягивая голову в плечи, побежал изо всех сил. Через несколько минут он очутился на ротном командном пункте - небольшом блиндаже, около которого уже суетились вернувшиеся вместе с ним бойцы, устраивая из плащ/палатки и винтовок носилки для сержанта. Синицыну перевязали окровавленные пальцы, а он, с наслаждением затягиваясь папиросой, рассказывал окружавшим его бойцам и офицерам все пережитое в эту трудную ночь.

Вскоре его отправили на командный пункт батальона, оттуда - на КП полка, и уже под вечер великий трудяга - самолет ПО-2 - отвез его на родной аэродром, откуда он лишь накануне взлетел для контроля бомбометания своего полка. А друзья его остались там, за линией фронта, попали в плен и лишь много лет спустя, скитаясь по лагерям - сперва немецким, а затем по устроенным союзниками лагерям "перемещенных лиц", - вернулись на Родину.

... НА ВОЛОСКЕ

Вечер как и все предыдущие: снуют бензозаправщики и тягачи, спокойно и деловито, молча и без суеты идет подвеска бомб.

Летчики и штурманы сидят в штабе за длинным столом. Штурман полка уточняет последние детали предстоящего бомбометания.

До вылета оставалось еще минут двадцать, когда ко мне подошел комиссар эскадрильи, стройный и щеголеватый Володя Николаев.

- Эндель Карлович, мне разрешили пойти с тобой на задание.

- Тогда собирайся, скоро поеду на аэродром, - ответил я и прибавил: - Конечно, Петро будет недоволен.

Комиссар наш, Владимир Васильевич Николаев, отличный знаток человеческих душ, умевший разбираться в бесконечных проявлениях психологии людей, был не только политработником, но и хорошим летчиком. Он мог вести самолет в любых условиях погоды. Но если он шел на боевое задание, то постоянный летчик из экипажа должен был остаться на земле. Сегодня такая участь постигла Петра Масалева, который не всегда молча переносил такую "несправедливость".

. .. Подъехали к кораблям. Навстречу нам спешил Владимир Андреевич Андреев, инженер эскадрильи, и доложил о готовности материальной части к бою. Вслед за ним докладывал борттехник Дмитриев.

- Товарищ подполковник! Корабль готов к вылету. Боевая нагрузка: четыре тонны, две в люках, две - под крыльями. Подвеску бомб проверяет инженер по вооружению полка.

Когда проверяющий, молча козырнув, отошел, я подал команду:

- По местам! Вторым пилотом летит с нами батальонный комиссар товарищ Николаев, - объявил я экипажу и, наблюдая краешком глаза за Масалевым, видел, как поникли его плечи и тень недовольства надвинулась на лицо.

Поднявшись по двухметровой дюралевой лестнице чере# штурманскую к себе на "верхотуру", проверил управление, показания приборов моторной лрутшы. Одев шлемофон, включил СПУ. [10]

- Доложить о готовности.

Штурман, бортмеханик, радист и все пять стрелков во главе со стрелком-бомбардиром Иваном Федорищенко доложили о готовности себя и своего "хозяйства" к бою.

Над полем с шипением взвилась ракета и лопнула высоко зелеными брызгами.

- Запустить моторы!

Моторы зарокотали ровно и успокаивающе.

Мотористы убрали из-под колес колодки, и мы покатили старт. Еще раз проверили работу моторов. Все в норме: сучка, ни задоринки".

Руководитель полетов, командир соседнего полка - подполковник Абрамов, разрешает взлет.

- Идем на взлет! - говорю громко.

Медленно, словно нехотя, разбегается тяжело нагруженный корабль по бетону. Скорость нарастает с каждой секундой... 80... 90... 100... 120. И, чуть накрутив на себя колесико триммера руля глубины, поднимаемся в воздух.

- Поднять шасси! - и через несколько секунд слышится один, потом другой щелчок. Одновременно на приборной доске тухнут загоревшиеся было красные лампочки.

Теперь пора осмотреться вокруг... С ужасом вижу, что за крайним правым мотором тянется шлейф густого дыма. Тут же доносится в наушниках крик правого подшассийного стрелка Ярцева:

- Горит четвертый мотор!

Взгляд на высотомер: сорок метров ... Мда-а! Скучно ...

- Эндель, ты не волнуйся, не волнуйся, - слышу голос Николаева. Комиссар тут явно не нашел "главной кнопки". Хорошенькое дело, не волнуйся, когда, образно говоря, летишь на пороховой бочке, у которой загорелась клепка... Четыре бомбы по тонне, одиннадцать тонн бензина, а высота сорок метров! Но волноваться, собственно, некогда, надо было действовать и немедля.

- Выключить четвертый, винт на флюгер, - даю команду. Быстро соображаю: высоты нет. Бомбы сбросить нельзя. Садиться впереди некуда. Единственное возможное, это поворотобратно, на аэродром. Но три мотора не потянут. На поворотенужна большая мощность, чем они могут дать. Все! Решено.

- Открыть аварийный слив слева! - кричу чужим голосом.

Борттехник уставился на меня остекленевшими глазами. Я понимаю его. Он боится, что пламя пожара или выхлопы работающих моторов могут поджечь распыляющийся при выходе из кингстонов аварийного слива бензин.

- Выполняйте! - зло повторяю я.

Некогда тут думать. Начинаю разворот влево, в сторону работающих моторов. Они ревут на форсаже. Уголком глаза слежу за вариометром: стрелка его нет-нет да и отходит от нулевой отметки и начинает показывать снижение... Это никуда не годится, и я уменьшаю крен.

- Давай покруче, - советует Володя.

Я молчу. Мне некогда объяснять, что получится от того "покруче".

Стрелка задрожала чуть-чуть выше нуля. Порядок! Увеличиваю крен, и поворот продолжается. Внизу под консолью левого крыла мелькают вершины сосен, обильно поливаемые розовым дождем этилированного бензина. Справа - по-прежнему валит дым... Эх! Успеть бы!.. Впиваясь взглядом поочередно то на указатель скорости, то на вариометр, замечаю, что идем с набором высоты. Пусть мизерным, но все же... Отлично! Увеличиваю крен и круче разворачиваю перегруженный бомбардировщик. Все - на пределе. Ошибка в чем бы то ни было будет последней ошибкой... Направо, где горит мотор, стараюсь не смотреть...

Уже вижу далеко слева, на самом горизонте, поднимающийся навстречу большой корабль. Там аэродром. Еще немного, и вывожу самолет из крена. Идем по прямой.

- Закрыть бензин!

Линия пути идет под углом к бетонной полосе. Так не годится. Поворачиваю корабль еще влево и когда полоса остается немного правее от курса, разворачиваюсь вправо, прямо на нее.

- Будем садиться по ветру...

Знаю, что это нелегко, но выбора нет. Секунды тянутся мучительно долго. В корабле - безмолвие. Все впились глазами в приближающийся бетон.

- Выпустить шасси!

Снова щелкают замки. Красные сигналы на приборной доске сменились зелеными. Идем на минимально допустимой скорости.

- Щитки!

Корабль начинает "пухнуть", поднимаясь вверх над вершинами деревьев. Медленно убираю газ. Под нами мелькают крыши дач. Если бы еще немножко, хотя бы минуту, две... Еще, еще ... Теперь уже решают секунды. Под нами ровное поле, корабль несется над ним на высоте десятка метров. До начала полосы совсем немного, метров триста, четыреста. Все! Резко сбавляя обороты, даю команду:

- Выключить моторы!

Наступила тишина. Слышен лишь шелест воздушного потока, прорезаемого самолетом. Вижу, что впереди, справа от бетонной полосы, мчится пожарная машина. Мы нагоняем ее. Мягко коснувшись колесами бетона, несется корабль по полосе. Впереди - Москва-река. Пожарники отстали. Торможу осторожно, следя за поведением самолета. Нажмешь резко - хвост поднимется к небу, и через мгновенье корабль может оказаться кверху колесами. Такой "полный капот", как называли опрокидывание самолета через нос, потерпел недавно наш сосед майор Ильюхин.

Понемногу гаснет скорость. Давлю сильнее на тормоза. Виден уже и конец полосы. Совсем близко. Нажимаю на тормоза изо всех сил и справа все окутывается белым облаком: пожарники догнали нас и бьют по горящему мотору пеной огнетушителей. Все! Корабль остановился.

- Всем покинуть корабль! Немедленно покинуть корабль, - ору истошным голосом.

Теперь по нам бьют химические огнетушители с обеих сторон. Ничего не видно.

Откидываю верхний фонарь и соскальзываю по крылу вниз. Падаю на бок, быстро вскакиваю и отбегаю в сторону.

- Прочь от самолета! - слышу зычный голос начальника пожарной команды.

Все отбегают подальше. Смотрим на самолет, окутанный плотным об лаком пены. Дым прекратился.

- Молодцы, ребята! - обтирая лицо от пены, восхищается Володя Николаев.

Действительно молодцы. Заметив задымившийся на взлете мотор, пожарники не спускали с нас глаз. И уже заранее, перед нами, помчались вперед, чтобы встретиться по пути, на полном ходу с садящимся горящим самолетом. Начальник команды сумел рассчитать эту встречу с секундной точностью и приступил к тушению еще на полном ходу. Огонь был потушен, спасены и мы и дорогостоящая техника.

Оперативность и смелость действий пожарников достойно оценили: уже на следующий день им вручили государственные награды.

А ведь и их жизнь висела на волоске: горящий самолет нес с собой многие тонны взрывчатого вещества.

КАПИТАН ШАМРАЙ

Всем нам в этот злополучный вечер было вдвойне обидно: вышел из строя корабль, требующий ремонта обгоревшей обшивки крыла и смены аварийного мотора. Сорвался и боевой вылет на батареи дальнобойных орудий врага, беспощадно продолжавших уже два года обстрел Ленинграда. Но было и чувство удовлетворения: нам удалось сохранить боевой корабль и остаться самим в строю.

Когда пожар окончательно ликвидировали, инженер полка Корнилов водворил корабль при помощи трактора на стоянку и немедля приступил с техниками, механиками и мотористами к его ремонту.

- Эндель Карлович, пойдем на КП, - предложил мне Николаев. - Узнаем, как там остальные.

Я согласился. Присутствие наше у корабля особой пользы не приносило. Наоборот, инженеры и техники не очень любили, когда за их действиями постоянно наблюдают. Дело свое они знали и чувствовали себя без лас значительно свободнее.

Командный пункт дивизии жил своей обычной жизнью. Вслушиваясь в хаос заполнявших эфир точек и тире, радисты в наушниках не переставая покручивали верньеры настройки приемников и с лихорадочной поспешностью записывали зашифрованные донесения от летевших к цели кораблей.

- Счастлив ваш бог, - улыбнулся начальник штаба Арефий Никитич Иващенко, когда мы с Володей вошли на КП.

- Ну и спокойный же он мужик, - обращаясь к Иващемко,похвалил меня Николаев. - Такой и без бога управится.

- Помолчал бы уж! - огрызнулся я, вспомнив, как в полете, когда начался пожар, он меня уговаривал не волноваться. Тогда мне очень хотелось послать его ко всем чертям. И послал бы, да некогда было. Что греха таить, переволновались мы все, а я - не меньше любого другого. Но бояться - еще не значит паниковать и не сделать то, что нужно.

- Все корабли прошли исходный пункт маршрута, - доложил дежуривший в тот вечер на КП начальник радионавигационной службы капитан Низовцев.

- Пойдем поужинаем, - предложил Иващенко. - Пока дойдут до линии фронта, успеем.

За ужином Иващенко рассказал нам, что несмотря на прорыв блокады Ленинграда и овладение нами южным берегом Ладожского озера, положение ленинградцев все-таки остается тяжелым. Гитлеровцы все еще не теряют надежды сломить дух защитников города и изо дня в день бомбардируют город крупнокалиберными снарядами из дальнобойных осадных орудий.

- С немецкой педантичностью, минута в минуту, повторяются огневые налеты на город именно в те часы, когда происходит смена рабочих на заводах и фабриках, и множество людей движется по улицам, - закончил он, наливая себе чай.

На меня снова нахлынула обида за неудачу сегодняшнего взлета. Перепахать бы там, под Красным Селом и Ропшей, все их дальнобойные батареи вдоль и поперек бомбами... Перевернуть все кверху дном и дать покой Ленинграду, уберечь от гибели тысячи людей.

"Как там сейчас трудно, - думал я про себя. - Нет, "трудно", - это не то слово. Враг делал и делает все от него зависящее, чтобы превратить жизнь ленинградцев в нескончаемую пытку, сделать ее невозможной. Еще год назад, выступая перед своими приближенными, Гитлер цинично заявил, что "Ленинград выжрет сам себя", и "как спелое яблоко упадет к нашим ногам". Посылая теперь в город ежедневно тысячи снарядов, несущих с собой смерть и разрушение, враг все еще рассчитывает сломить волю горожан к сопротивлению. И так продолжается уже два года!"

- Теперь им все же легче стало, - словно угадав мои мысли, заговорил Иващенко. - Вдоль берега Ладоги уже в феврале проложили новую ветку железной дороги. Правда, она хотя и обстреливается, но снабжение войск и населения стало лучше. От голода люди уже не умирают.

Бог ты мой! "От голода уже не умирают!" Какая же должна быть сила духа, вера в себя, в Коммунистическую партию, чтобы в этих нечеловеческих, немыслимых условиях не извериться, не упасть духом! Бороться и работать, верить в победу!

- Измором хотели взять, гады ползучие, - зло процедил сквозь зубы Николаев, - не вышло. Теперь ведь ленинградцы получают на день по полкило хлеба. А получали ведь по 150 граммов. И как они работали! Сутками не выходили из цехов. Нет. Если не получилось в сорок первом, то не взять им Ленинграда и теперь. Не получится. Будет фрицам там и Сталинград, будет и Курская дуга.

Я вспомнил недавний разговор с летчиком, курсировавшим между Москвой и Ленинградом.

- Говорят, что там все скверы и сады перекопаны под картофель и овощи. На Марсовом поле, в Летнем саду, на Лебяжьей канавке - сплошные грядки. Где еще остались жильцы, там и во дворах везде огороды. Даже на улицах, - рассказывал он мне.

- Так ведь ты и сам картошку сажал, - улыбнулся Николаев, вставая из-за стола.

Это было действительно так. Когда началась война, мы оба с женой ушли на фронт. Вначале я, а вскоре и она. Переправить дочку к родственникам жены на Дон мы не смогли и оставили ее у друзей под Москвой, неподалеку от аэродрома. Первая военная зима была и под Москвой голодная, поэтому мы решили посадить немного картофеля. Девочка наша жила поблизости и в случае нашего перебазирования могла и сама ее выкопать.

... Вернувшись на КП, мы молча ждали радиодонесения от кораблей.

- Одиннадцать кораблей пересекли линию фронта, - послышался наконец голос Низовцева.

- Как одиннадцать? - вскинулся начальник штаба. - А где двенадцатый?

- Прекратилась связь с кораблем капитана Шамрая, - доложил один из радистов.

- Может быть, у них передатчик отказал? - вставил Низовцев. - Попал осколочек снаряда, вот и конец связи.

Так могло и быть, но тревога за судьбу экипажа Шамрая уже не отпускала нас.

Вскоре начали поступать донесения о проходе линии фронта в обратном направлении и тут же доклады о результатах бомбометания. Мы все еще не теряли надежды, что вот-вот в эфире зазвучат позывные Шамрая. Прошел еще час, еще полчаса, но его радист оставался немым.

Уже начали поступать от кораблей донесения о проходе конечного пункта маршрута.

Я все еще надеялся на возвращение умолкшего экипажа и пошел на аэродром встречать возвращающиеся корабли.

Наступил рассвет. Утро стояло ясное и безветренное. Солнце еще не вышло из-за Москвы-реки, но (было уже достаточно светло, чтобы посадить самолет без помощи прожектора.

Вот покатился по бетону знаменитый "дублер" [11] майора Лавровского (построенный со всей тщательностью, этот корабль был легче своих собратьев и лучше по летным качествам). Один за другим садились корабли майора Архарова и Модестова, капитана Сушина. Идут и Откидач, Кондратьев, Родных... Вот сел и одиннадцатый - корабль майора Белкова. Время бежит, а Шамрая все нет. Подождав еще с полчаса, я направился обратно на командный пункт.

- От Шамрая есть что-нибудь?

- Нет. Молчит, - невесело ответил Низовцев.

Так в неведении о судьбе экипажа Шамрая прошли дни, недели. По-прежнему каждый вечер уходили корабли на бомбометание, то по -фронтовым, то по тыловым объектам врага. Но среди них не взлетал корабль капитана Шамрая.

В один из таких вечеров, когда командиры и штурманы полков получили очередное боевое задание и собрались уходить с командного пункта дивизии, зазвонил телефон. Мы остановились и замерли: знали, что этот аппарат связывает командный пункт дивизии с командующим авиации дальнего действия. Полковник Лебедев - командир дивизии - взял трубку, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

- Так... так... понятно, товарищ командующий... Спасибо за добрую весть.

- Шамрай объявился, - обернулся он к нам, водворив наместо трубку полевого телефона, - у партизан псковских. Командующий сказал, что если уже не перебросили, то на днях его перебросят через фронт и направят сюда, к нам.

- А экипаж? Остальные? - спросил я.

- Ничего пока неизвестно. Прибудет Шамрай - расскажет.... И вот он уже стоит передо мной, стройный, худощавый брюнет, с карими спокойными глазами, как всегда, чисто выбритый. Из-под воротничка гимнастерки виден белоснежный краешек свежего подворотничка.

- Разрешите доложить, товарищ подполковник, - вытягивается он в струнку, прикладывая руку к синей пилотке.

- Здравствуйте, капитан. Садитесь, рассказывайте! Сняв пилотку, Шамрай присел на табуретку и заговорил.

РАССКАЗ КАПИТАНА

- Подошли мы к линии фронта. Сами знаете, когда бомбы висят снаружи под крылом, высота набирается тяжело. А тут, как на зло, над линией фронта начался такой "концерт", что прямо дышать нечем. Плюют в нас снарядами из зениток, да так, что все время порохом воняет. Даже через кислородную маску в нос ударяет. Один снаряд взорвался очень близко. Корабль сильно встряхнуло, и тут же заклинило правый крайний. Мотор остановился, а винт во флюгерное положение не идет. Ну, держим мы корабль по курсу, а высота все уменьшается и уменьшается, несмотря на то, что все три мотора ревут вовсю. Спрашиваю у штурмана, сколько остается лететь до запасной цели.

- Двадцать восемь минут, - ответил он. Но если все время будем так снижаться, то придам к ней у самой земли.

- Но не свою же территорию бомбить, - продолжал капитан рассказ, теребя в руках пилотку. - Взяли курс на запасную цель и я уменьшил скорость до минимально возможного, чтобы сохранить высоту, но снижение все-таки продолжалось. Когда через полчаса подошли к запасной цели, высота достигала чуть больше 500 метров. Хорошо еще, что бомбы были только 250-килограммовые.

Железнодорожная станция, забитая эшелонами, хорошо просматривалась, но, видимо, на фоне светлого еще неба и мы были снизу отчетливо видны.

Когда легли на боевой курс, внизу стояла тишина. Но за считанные секунды до бомбометания заработала вся система противовоздушной обороны. Едва успели открыть бомболюки, как корабль вздрогнул от попадания в консоль правого крыла очереди из тяжелых пулеметов.

Я держу боевой курс.

- Бомбы сброшены, - докладывает штурман.

Даю команду закрыть люки и начинаю разворачиваться вправо, на восток.

Внизу, раскидывая вагоны и корежа рельсовые пути, рвалась серия наших бомб. Одна из них разнесла паровозное депо. Волна взрыва дошла и до нас, встряхнув порядком наш корабль.

Вокруг самолета скрещивались разноцветные прерывистые нити пулевых трасс. Наши стрелки тоже не оставались в долгу. Пушки и пулеметы корабельных башен били по точкам противовоздушной обороны врага. Я уже успел вывести корабль на прямую, когда в левой плоскости раздался резкий удар, и кабина тут же заполнилась едким дымом.

- Горим! - воскликнул во весь голос стрелок левой подшассийной башни и, не ожидая приказа, объятый пламенем, ринулся вниз.

- Прыгать на парашютах! - громко скомандовал я экипажу. Языки огня уже подбирались к ногам. Повторяя еще и еще раз команду, я открыл верхний фонарь и выбросился. Когда парашют раскрылся, я, оглянувшись вокруг, насчитал столько же куполов, сколько было людей в экипаже, следовательно весь экипаж успел выброситься. Сумел погасить огонь на себе и стрелок, выскочивший первым.

Снизу быстро приближалась земля. Подтянувшись на руках, приземлился нормально. Упал я в болото. Собрал купол в комок и затоптал его в грязь. Добравшись до кустов, под которыми было немного суше, уселся и тут же услышал громкие голоса людей и лай собак. Понял, что нас ищут, и порадовался, что оказался в болоте, где собаки меня найти не в состоянии, - вода следов не держит.

Всю ночь то ближе, то дальше раздавались голоса и лай собак. К утру наступила тишина. Забравшись в густой кустарник, улегся поудобней и уcнул. Проснувшись уже под вечер, подкрепился неприкосновенным запасом и решил дождаться темноты.

По данным, сообщенным нам перед отлетом офицером разведки, я знал, что в этом районе должны быть партизаны. А как до них добраться? Где их найти? Когда, наконец, зашло солнце, вышел из кустов и осторожно двинулся вдоль болота к северу. Рядом с болотом тянулся лес. Километра через два лес поредел, и чуть правее на бугорке показались домики деревушки. То и дело останавливаясь и прислушиваясь к ночным шорохам, крался я к ближайшей от леса хате. А потом передумал. Решил, что ночью не пойду. Пережду до утра, посмотрю, не видно ли фашистов. Отошел от деревни подальше, углубился снова в болото. Поспав немного, вернулся и остаток ночи всматривался в ряды бревенчатых домиков. Никакого движения. Все как будто вымерло. Наконец, сперва над одной, затем над второй, третьей крышей взвились дымки. Где-то стукнула щеколда и заскрипела дварь. Слышно было, как звякнуло пустое ведро. Затаив дыхание, слушал и ждал. Наконец, на улице появилась женщина. Она шла к лесу, и оглянувшись раз-другой, быстро пошла вперед. Я поспешил наперерез, чтобы встретиться с ней подальше от деревни, в лесу. Оказавшись на лесной дороге впереди нее, пошел ей навстречу. Поздоровался, спросил, какая это деревня.

- Мышкино, - ответила она и прошла мимо меня. Я пошел рядом.

- А немцы ... есть?

- Теперь нету. Ушли, летчиков повели. Понял я, что это моих ребят повели.

- А про партизан тут слышно? - задал я ей свой главный вопрос.

Она подняла глаза и внимательно посмотрела мне в лицо. Я - на нее. Затем медленно опустила глаза и говорит:

- Не знаю я... Говорили, что в соседнем районе будто бы они.

Несколько шагов шли молча.

- А сколько было летчиков? - спрашиваю я.

Я их не видела... Говорили, что будто всех поймали, только вот командира и механика еще не нашли... Дядя Андрей из Белкина рассказывал, его тоже на облаву брали. У него бы и спросили, - и после небольшой паузы, еще раз стрельнув глазами по моему лицу, прибавила:

- Дом его по левой руке второй, по этой самой дороге, - показала рукой в обратную сторону.

Я сказал "спасибо". Она как-то приветливо улыбнулась, и я подумал, что она говорит правду.

Судьба экипажа была ясна: большинство его членов выловили фашисты и полицаи. А зачем женщина сказала адрес дяди Андрея? Тот ведь тоже участвовал в облаве? Было над чем подумать. Мне ведь не впервые приходилось сталкиваться с партизанским тылом. Сами знаете, выполнял я и раньше задания по обслуживанию партизан.

"А ведь не зря она все же того дядю Андрея упомянула. Попытаться надо", - думал я, возвращаясь назад по той же дороге.

Через деревню я пройти не решился. Обошел ее со стороны опушки леса, куда против каждого дома тянулись длинными полосами огороды. Сделал большой круг по лесу, пока деревня осталась позади. Потом вышел снова на лесную дорогу и пошел дальше, на Белкино.

"Ведь этот чертов дядя участвовал в облаве, - не давала мне покоя мысль, - и я могу запросто влипнуть".

Но этой женщине мне хотелось верить. Потом решил: будь что будет. Поговорю с ним с глазу на глаз.

На ходу пожевал немного.

Наступил уже полдень, когда показались тесовые крыши деревеньки. Вижу, около небольшого пруда шлепают по воде и грязи в рваных штанишках двое полуголых пацанов. Подошел я к ним со стороны ивняка и спросил, где сейчас дядя Андрей.

- Дома он, а что? - бойко ответил один.

- Скажи ему, что я его вот там у дороги жду. Пусть выйдет. Засверкав голыми пятками, мальчишки понеслись во весь дух. Я вернулся на опушку леса и стал всматриваться во второй дом слева. Вскоре оттуда вышел на крыльцо сопровождаемый ребятишками бородатый мужик. Мальчишки понеслись обратно к пруду. Взрослый, не торопясь, двинулся в сторону леса. Я гляжу на него во все глаза. Он идет в широких домотканных холщевых шароварах, заправленных в онучи, в берестяных лаптях, чернобородый, широкоплечий, немолодой уже человек. Время от времени запускал пятерню в свои вихри, стараясь их пригладить. По пути вытащил из кармана трубку с кривым мундштуком, засунул ее в рот, но разжигать не стал.

Я проверил пистолет и, убедившись, что никого поблизости больше нет, вышел на дорогу.

- Здравствуйте, дядя Андрей, - поздоровался я с ним, остановившись на почтительном расстоянии.

- Откуда вы меня знаете? - спрашивает он вместо ответа.

- Женщина одна из Мышкино сказала, что может быть дядя Андрей знает о партизанах, - выпалил я все сразу.

Бородач разжег трубку, уселся на валежину и, хмыкнув себе в бороду, сказал:

- Странные вы люди, откуда я такое могу знать? - а сам пронизывает меня глазами. Видно, ты пташка из того же гнезда, что немцы намедни так старательно искали. У тебя был рябой механик? Сергеем звать...

Тут я насторожился: вспомнил, что женщина говорила об его участии в облаве, и спросил:

- А вам-то что?

Бородач прищурил глаза и усмехнулся:

- Мне-то, конечно, ни то, ни сё. А тебе, баю, не без интересу будет знать, что тот рябой вместе с дружком от немцев-то уже тю-тю... - и многозначительно ухмыльнувшись, щелкнул пальцами.

Я, конечно, в душе обрадовался, что ребятам удалось сбежать, но тут же услышал опять голос дяди Андрея:

- Партизан-то в нашей округе вроде бы и не слыхать. Но вот под Дедовичами, там, говорят, они пошаливают.

- А где эти Дедовичи, далеко?

- Не то, чтобы очень... Пойдешь обратно, мимо Мышкино, и все дальше на полдень. Километров пятьдесят может и будет.

Тут он еще раз оглядел меня с ног до головы и, выбивая трубку об валежину, сказал:

- Одежонка-то твоя не ко времени. Неподходящая у тебя она, одежонка-то твоя... Обожди тут, - и раньше, чем я успел сообразить, что он собирается делать, уже шагал в сторону деревни.

"А вдруг приведет немцев или полицаев? - засверлила тревожная мысль. - Тогда конец..." Но прежде, чем я успел принять какое-либо решение, вижу, что бородач возвращается один, пыхтит вовсю трубкой и несет под мышкой большой сверток. Развернув его передо мной, старик ткнул в него пальцем и говорит:

- Вот, давай сменяемся.

Думать тут было уже не о чем. На земле лежали старые холщовые штаны, домотканой материи сермяга и почти новые лыковые лапти. Тут я сразу понял, что мне предлагают. Сбросил быстренько с себя меховые унты, комбинезон и переоблачился в принесенное. Оглядев меня с ног до головы, бородач одобрительно хмыкнул:

- Ну вот, так-то куда лучше.

Мои сомнения о его намерениях стали рассеиваться.

- А теперь хорошенько запомни, что я тебе скажу, - наставлял он меня. - Когда минешь сторонкой Дедовичи, то в следующей за ним деревне разыщи тетку Веру. Дом ее стоит поправой стороне. Заметный дом - ставни зеленые. Найти легко. Фрицев в деревне не должно быть. Но ты поостерегись, неровен час. Вот это захвати с собой, а то отощаешь, - протянул он мне полбуханки хлеба.

Свернув унты и мой комбинезон, захватил их подмышку и зашагал к деревне.

Отщипывая пахучий хлеб, я с благодарностью посмотрел ему вслед. На душе полегчало и укрепилась надежда, что мне удастся добраться до партизан.

Двинулся к югу и я. Решив идти только по ночам, забрался в густой ельник и поспал до вечера. После захода солнца снова пошел дальше. Сколько прошел за ночь, трудно сказать, но к рассвету Дедовичи еще не показались. Пришлось снова ждать вечера. Залез в кусты и лег спать. Думал про себя, что добрый мужик все же этот дядя Андрей, дорогу указал да еще и хлебом снабдил. А после я узнал, что он все это время шел за мной следом. Смотрел, куда я иду. И тут, перед самими Дедовичами, убедившись, что я иду по правильному маршруту, обошел меня и успел предупредить кого надо о моем появлении.

В Дедовичи я зайти не отважился. Там наверняка могли быть фашисты, обошел его стороной и, снова выйдя на дорогу, дошел до небольшой деревни. Без особого труда нашел хату с зелеными ставнями, прошел во двор и постучал в двери.

Открыла совсем еще молодая женщина.

- Тетя Вера дома? - спросил я.

- А кто вас послал?

- Дядя Андрей... - ответил я.

- Заходите, - сказала она и, пропустив меня вперед, закрыла дверь на крючок.

- Я - Вера. Что вам нужно? - огорошила она меня. Вот так тетя! Лет двадцать ей или чуть побольше.

- Помогите мне дойти до партизан, - сразу же попросил я.

- А почему вы думаете, что я это смогу сделать?

- Дядя Андрей говорил, что вы может быть знаете...

- Может быть знаю, а может быть и нет... Вы кто? - спросила она и посмотрела на меня в упор.

- Я ... русский.

- Русские тоже разные бывают... И такие, кто любого замедный грош продать могут ...

- За кого вы меня принимаете? - обиделся я.

- Не обижайтесь. Мы тут уже всяких навидались, - сказала Вера. - Пойдемте со мной, я провожу вас.

Прошли мы с ней почти всю деревню. Не дойдя до околицы, свернули в боковую улочку и огородами вышли к задней двери небольшого домика. Вера стукнула два раза. Дверь открылась, и на пороге показался широкоплечий крепыш с обвислыми усами.

- Дела ищет, .- только и сказала Вера и тут же пошла обратно.

- Проходите, - пригласил меня усатый, уступив дорогу. Запер дверь на задвижку и пошел впереди. Пройдя темное помещение, вошли во второе, окна которого выходили на улочку.

Пододвинув табуретку, хозяин пригласил меня сесть, а сам задернул занавески, зажег керосиновую лампу и, усевшись за стол, стал рыться в ящике стола. Вынул оттуда лист и начал громко читать:

- Командир корабля Шамрай, из третьей эскадрильи 890-гоавиационного полка тяжелых бомбардировщиков 45-й дивизии Авиации дальнего действия, стартовал 20 августа и потом был сбит зенитным огнем над железнодорожным узлом ...

С каждым произносимым им словом во мне нарастала тревога. Кто этот человек? Друг или враг? Откуда он знает обо мне такие подробности? Для чего читает их мне? Раздумывать было некогда и я решился на единственное возможное - сбежать. Быстро сунул руку за пазуху, за пистолетом, но вытащить оружие не успел. Хозяин дома оказался проворнее, и я увидел в его руках нацеленный мне в грудь наган. "Теперь конец, - мелькнула мысль, - стоит мне пошевельнуться и все..."

- Спокойнее, капитан, не надо торопиться, - заговорил он. - Уберите руку, так будет лучше.

Я вытащил руку. Усатый положил свое оружие на стол. Мне показалось странным, почему он не отобрал у меня пистолет?

- Так вот, капитан, - продолжал он спокойно. - Весь ваш экипаж попал в лапы немцев, только вы и еще двое на воле. Правильно я говорю?

- Раз вам все известно, зачем же еще меня спрашивать? А сами вы кто? - спросил я в свою очередь.

- Я? Я тут староста, волостной. Ну, дядей Ваней еще кличут.

Это было сказано таким дружелюбным тоном, будто идет беседа в мирные дни с хорошим знакомым. И пистолет у меня он оставил... Я уже хотел было спросить о судьбе попавших в плен, когда с улицы послышался громкий разговор и тяжелые шаги по дощатому крыльцу.

Староста мигом вскочил на ноги и открывая люк в подполье, скомандовал:

- Живо! Давай сюда!

Я едва успел встать, как он схватил меня и столкнул вниз. Падая, больно ударился о что-то плечом и оцарапал щеку. Стараясь не шуметь, устроился поудобнее и стал вслушиваться в разговор над головой.

- Хайль Гитлер, - услышал я дребезжащий голос, - зи геррист псковски комендатур. Ты организирт ему не мала цванциг скотина. Жирный скотина. Ты понимайт?

- Все понял, герр группенфюрер. Но я обязан вам доложить, что поблизости появились опять партизаны. Может быть можно немного подождать, пока они уйдут? А то, неровен час, заберут они всю нашу скотину, - докладывал староста почтительным голосом.

- Что ты понимайт? Ничего ты не понимайт? Храбрый дейчесолдатен очистит все этот бандит в двадцать четыре часа, - повысил фашист голос, а мне думалось, что раскричался он от страха перед партизанами.

- Как прикажете, - согласился староста, - мой долг вас предупредить.

- Завтра вечером будет здесь ейнундцванциг скотина. Все остальное делает мой храбрый дейче солдат.

Голоса умолкли, скрипнула дверь. Вскоре я услышал опять над головой шаги, люк открылся:

- Вылезайте, товарищ Шамрай.

Я не поверил своим ушам! "Товарищ..." Выбрался наверх. Стою. Молчу. Жду, что будет дальше. Заметив на моем лице кровь, староста достал из настенного шкафчика армейский индивидуальный пакет и наложил повязку.

- До свадьбы заживет, - улыбнулся он мне, - была бы голова на плечах... А ведь в такое время ее очень легко потерять ... Ну, что ж, придется вам тут переждать день-другой. Лучше места, чем этот подвал, я вам предложить не могу. Там и солома есть, можно будет поспать.

Я поверил, что это наш человек и фашистам меня выдавать не собирается. Поможет добраться и до партизан.

- Но... кто же вы в самом деле? - не утерпел я.

- Староста. Я же сказал. А впрочем, любопытствовать сейчас не следует. Много захочешь знать - дорого можешь поплатиться ...

Накормив меня, дядя Ва,ня снял с гвоздя старую овчинную шубу.

- Вот, возьмите и залезайте в подпол. Надо поспать. Набирайтесь сил, они вам еще пригодятся. Ох, как пригодятся!

Я последовал его совету и вскоре уже храпел на шуршащей соломе.

Пока я спал, комендант организовал уже с раннего утра прочесывание придорожных кустарников и леса.

Дядя Ваяя крутил не переставая ручку старомодного, привернутого к стене телефона. Передавал распоряжения всем деревенским старостам, чтобы к вечеру из каждой деревни по одной (а где и по две) телке и корове были доставлены к нему, в волостной центр.

- Телки чтоб были годовалые, а коровы - жирные, - наказывал он.

Телефонная трескотня разбудила меня, и я полез наверх. Только успел приоткрыть люк и высунуть голову, как в заднюю дверь постучали. Староста, отодвинув задвижку, приоткрыл дверь, и я увидел вчерашнюю "тетю Веру". Перемолвившись вполголоса несколькими словами со старостой, девушка тут же удалилась.

Весь день приводили заплаканные женщины во двор к старосте телок и коров. К вечеру прибыли полицаи, выставив на ночь круговую охрану. Сам староста только раз за этот день заглянул ко мне в подпол, чтобы передать еду - хлеб и молоко.

Перед уходом наказал, чтобы я сидел тихо и без его зова не выходил. Потерпи, мол, еще денек, а там все образуется.

Проспал я там и вторую ночь. А на второй день, уже в полдень, дядя Ваня выпустил меня из погреба, а сам стал кому-то по телефону докладывать, что партизаны перебили охрану и угнали с собой всю скотину...

Сам смотрит на меня, а глаза смеются. Видать, что все это его совсем не огорчает.

...Тут Шамрай умолк. Воспользовавшись затянувшейся паузой, я спросил:

- А где же остальные члены вашего экипажа?

- Не знаю. От Андрея я узнал, что бортмеханику и еще кому-то удалось бежать. Староста это подтвердил. А что с ними стало, никто не мог сказать. В том отряде, куда меня проводила Вера, партизаны также ничего о них не знали.

...Лишь после войны мы узнали, что двое из экипажа Шамрая, пройдя далеко на север, дошли до новгородских лесов и после долгих поисков добрались до местных партизан.

А много лет спустя узнали мы и то, что штурман Ткаченко и остальные члены экипажа провели много страшных месяцев в фашистских лагерях смерти, в Дахау и Маутхаузене...

Узнали и о том, что уже после победы им еще долго пришлось проходить проверку.