АВИАБИБЛИОТЕКА: КУРГУЗОВ И.П. ЗВЕЗДЫ НАД ПРИБАЛТИКОЙ

ЗНАКОМСТВО

26 июля 1943 года летчики - в основном молодежь - в составе 259-й истребительной авиационной дивизии прибыли на Калининский фронт.

К тому времени, как известно, советские войска нанесли по врагу сильнейшие удары под Москвой и Сталинградом, на Курской дуге и на Юге.

Фашизм был серьезно ранен, но не сломлен. Поэтому гитлеровское командование предпринимало отчаянные попытки спасти свое положение. Особенно бешено враг цеплялся за Смоленск с прилегающими к нему районами. Это был важный стратегический узел нашей страны. Здесь гитлеровцы сосредоточили главную базу снабжения войск, действовавших севернее, северо-восточнее и северо-западнее Духовщины - центрального узла коммуникации на этом направлении. Духовщину со Смоленском и с Демидовой связывали грунтовые дороги, а с Яйцевом - очень важной железнодорожной станцией - шоссе.

Чтобы успешнее вести наступление на Духовщину двумя фронтами, Западным и Калининским, Верховное Главнокомандование отдало приказ перегруппировать наземные и воздушные войска последнего.

Пополудни, закончив теоретические занятия, личный состав нашей дивизии собрался неподалеку от аэродрома на лесной просеке, напоминающей зеленый тоннель. Под ногами расстилался мягкий бархат душистой травы, над головами висела мохнатая крыша из густо переплетенных ветвей, сквозь которые из голубой чаши безоблачного неба струились животрепещущие лучи теплого солнца. Откуда-то с востока, с недалекого поля, освежающий бойкий ветерок доносил до нас пряный запах поспевшего хлеба.

Мне, выросшему в деревне, на милой курской земле, хорошо понятна уборочная страда. Бывало, поднимется отец чуть свет, позавтракает, положит на широкое плечо еще с вечера до звона отбитую косу и пойдет за околицу, оставляя за собой на росистой траве изумрудный след. Там стоит, не шелохнется, наклонившись полным колосом к земле, густая рожь. Плюнет отец в широкие ладони, взмахнет косой, к которой крепко прилажены грабельцы, и начнет выводить ровные, словно строки, покосы. Среди отливающих бронзой стеблей коса летает влево-вправо, влево-вправо голубой молнией.

А тем временем мать хлопочет возле шестка: печет сдобные лепешки, варит аппетитную пшенную кашу. Потом она накормит меня, завернет эту немудреную снедь в узелок, и мы отправимся с ней в широкое угонное поле. Общинное поле. А у нас-то всего - клочок. Пока отец завтракает, мать вместе с подоспевшей соседкой начинают проворно вязать снопы. Выходят они из-под ловких женских рук плотные, кудрявые...

Много лет спустя, приехав на побывку в отчий край, я встретился с земляками-хлеборобами в раздольном ржаном просторе, совсем не похожем на те полевые делянки, что запали в душу с детства. И радость этой встречи подняла из глубин памяти стихи:

Снова я иду знакомым полем,

Радости сердечной не тая.

Золотое, спелое раздолье

Курская сторонушка моя.

Земляки, приветливо встречая,

Щедро угощают мохряком:

Как, служивый, по земле скучаем,

Или с чувством этим не знаком?..

Что сказать исконным хлеборобам?

Зов земли в солдате не заглох.

Жатва да покосы - хорошо бы!

Только есть еще и зов тревог.

О постах, полетах и о сменах

Завели неспешный разговор...

Ветер гонит облачную пену

За ржаной раскидистый простор.

- Товарищи! - прервал мои воспоминания начальник политотдела дивизии полковник Василий Иванович Самарин.

Я посмотрел вокруг себя и увидел, как в один миг летчики, техники, механики устремили свои взоры в конец зеленого тоннеля, где около сколоченного из фанеры стола на ящиках из-под запчастей сидели командование дивизии, командиры частей.

Мне, молодому замполиту полка, было интересно узнать, о чем станут говорить мои боевые товарищи. Я достал блокнот и стал записывать их выступления.

Василий Иванович рассказывал о международном положении, об изменении линии фронта, об успехах наших войск. Потом он горячо призвал весь личный состав дивизии проникнуться еще большим чувством ответственности перед Родиной за успех в предстоящих боях.

Затем он предоставил слово командиру дивизии полковнику Я. А. Курбатову.

Стройный, подтянутый, с отливающими золотом на груди орденами и медалями Яков Архипович кашлянул и неожиданно для нас сказал:

- Прежде чем вас вести в бой, я хочу рассказать о себе.

Я посмотрел на ребят, что сидели рядом со мной, и на их лицах заметил изумление. Мы притихли и стали слушать командира. Курбатов начал с автобиографии.

Он родился в 1907 году. Когда ему, старшему в семье, минуло пятнадцать лет, умер отец. Чтобы помочь матери прокормить малолетних братьев и сестер, он пошел пасти скот. Одновременно учился в школе. В 1929 году его призвали в Красную Армию. Служил в Нижнем Новгороде в отдельном кавалерийском эскадроне 17-й стрелковой дивизии, которой командовал Иван Степанович Конев, впоследствии Маршал Советского Союза. В декабре 1930 года его по партийному набору направили в школу летчиков.

Курбатов, видимо, вспомнив что-то, сделал короткую паузу. Бойцы слушали его с особым вниманием. Ведь многим из них было всего по 18-20 лет. Они еще не нюхали пороху и, естественно, у них в душе зарождались ростки симпатии к нему, загорался огонек надежды на то, что когда-нибудь и они станут такими же, как их командир. Ведь его автобиография во многом схожа с их автобиографиями. Разница только в возрасте да в наградах.

После короткого молчания комдив продолжал рассказ о себе.

В 1939 году он был направлен в Забайкалье. В то время милитаристы Японии усиленно готовились к войне с нашей страной.

Время было, конечно, очень напряженное. 6 мая того же года 22-й истребительный полк, в котором служил Курбатов, перебазировался в Монголию, которой наша страна решила оказать дружественную помощь. Командовал тогда полком майор Николай Григорьевич Глазырин. Дрался он с самураями геройски. Но в одном из боев погиб. Однако его мужество и отвага на всю жизнь остались в сердцах учеников, в том числе и у Курбатова, который только за полмесяца боев в Монголии сбил два самолета противника.

На листок моего блокнота сбоку упал лучик солнца. Я посмотрел на запад. Дневное светило медленно клонилось к горизонту. А между тем комдив продолжал:

- Однажды к командному пункту подкатила черная "эмка". Мы были в штабной землянке, которая располагалась в огромном манхоне (так в Монголии называют естественные углубления, из которых разбушевавшийся ветер выдувает пески). По краям манхона рос жесткий и колючий кустарник. Из машины выскочил коренастый, круглолицый, в новом реглане летчик. Комиссар полка Владимир Николаевич Калачев сказал нам:

- Товарищи, это наш новый командир полка, Герой Советского Союза, майор Кравченко Георгий Пантелеевич.

Мы вышли из палатки. Первым представился командиру Калачев, а потом мы - по номерам эскадрилий.

"Командир первой эскадрильи капитан Курбатов",- доложил я. "Значит, вы командир первой?" - переспросил Кравченко. "Так точно, товарищ майор".- "Тогда с вас и начнем".

На другой день командир полка прибыл на аэродром до зари. Рядом с ним был Калачев.

Около моего самолета стоял новенький "ишачок" с цифрой "один" на борту. Кравченко подошел к самолету и строго спросил у техника: "Машина готова?" - "Так точно, товарищ майор!" - "Давайте парашют, зорьку обкатаем".

Он взмыл в небо. Делал головокружительные фигуры высшего пилотажа. Затем приземлился точно у знака "Т" на три точки. Мы, понятно, смотрели на него с замиранием сердца.

- Не прошло и двадцати минут, как сигнал тревоги поднял нас в небо,- всматриваясь в наши лица, вспоминал Яков Архипович.- Группу возглавлял сам Кравченко. Внизу промелькнули синяя лента реки Халхин-Гол, желтые черточки окопов. Командир первым увидел врага. Японские истребители пытались атаковать нас

из-за облаков, неожиданно. Но майор покачал крыльями, что означало: "идите за мной" (тогда на самолетах радио еще не было), и первым ринулся в атаку. Струи горячего свинцового огня хлынули навстречу неприятелю. Я отчетливо видел, как Кравченко всадил очередь в самурайскую машину и та, объятая пламенем, камнем рухнула вниз. Прошло всего десять минут боя, а на земле уже догорали четыре вражеских истребителя, два из которых сразил командир...

После посадки майор выстроил нас и сказал:

- Воюете храбро, молодцы! Только многовато партизанщины. Воздушным боем надо управлять... Но это уже дело наживное.

Признаться, хотя я знал Курбатова уже продолжительное время, но ни от кого еще не слышал о его героизме. Значит, не хотел он распаляться перед нами во время формирования дивизии. А теперь, накануне боев, рассказал о себе. Я его отлично понимаю. Рассказ комдива заменяет десятки лекций о патриотизме. Ведь он, полковник,- живой участник героических боев в Монголии. Вот поэтому его и слушают с интересом авиаторы.

- Позже мне приходилось воевать в истребительном полку, которым командовал выдающийся летчик,- продолжал Яков Архипович.- Однажды мы вылетели на задание и встретились с самураями. В небе заметались сто двадцать наших и японских истребителей. В разгаре боя в самолет Забалуева угодила пулеметная очередь противника. Из фюзеляжа вырвалось пламя. Вскоре оно перекинулось на кабину. Забалуев напряг все силы, перевернул самолет, отстегнул ремни и выпрыгнул. К счастью, парашют сработал отлично. В ту же секунду перед глазами командира возникло страшное зрелище: вперед, вниз, куда его неумолимо относил ветер, устремились японцы.

"Неужели плен? - тревожно подумал командир.- Нет! Ни за что!"

Видя бедственное положение Забалуева, Герой Советского Союза майор Сергей Иванович Грицевец направил самолет наперерез врагу. Вслед за ним на выручку командира повели свои машины Полозов, Балашов и другие пилоты. Ураганным свинцом косили они бежавших к Забалуеву японцев. Грицевец сделал посадку рядом с приземлившимся командиром, взял его на борт и благополучно сел на своем аэродроме.

Не прошло и двух часов, как весть о геройском подвиге Грицевца разнеслась по всем нашим частям. Не только летчики, но и танкисты, и артиллеристы, и пехотинцы гордились мужеством советского пилота,- восхищаясь прошлым, с жаром произносил каждое слово полковник.- Многие из наших молодых ребят тогда задавали себе вопрос: "Что же толкнуло Грицевца на подвиг? Во имя чего он рисковал своей жизнью?"

- Конечно же, не ради славы,- подчеркнул Курбатов.- Она всегда носилась вместе с ним на крыльях его краснозвездного истребителя. Грицевца вела на подвиг сыновняя любовь к Родине, крепкая воинская дружба, священный закон взаимовыручки в бою.

Все сидели, не смея оторвать завороженных глаз от лица командира. Солнце скатилось еще ниже к горизонту. В лесу стало прохладней. Яков Архипович на секунду умолк, окинул взглядом нас, дескать, не надоело ли слушать, и в заключение сказал:

- Обо всем этом я говорил не для саморекламы, а для того, чтобы вы всем сердцем почувствовали, что такое армейская дружба. Сейчас, когда мы насмерть бьемся с вооруженной до зубов фашистской Германией, об этом нельзя забывать ни в коем случае,- закончил свой простой рассказ комдив.

Затем перед нами выступил командир 21-го полка Иван Максимович Нестоянов. На фронте он с первых дней войны. Своими глазами видел героизм и отвагу советских бойцов. Он привел несколько ярких примеров мужества советских летчиков в Великой Отечественной войне. Об одном из них, который мне памятен и по сей день, я коротко расскажу.

29 июля 1941 года старший лейтенант Василий Иванович Рогачев находился в готовности номер один. Неожиданно он увидел, что к аэродрому летели тринадцать "мессершмиттов". Рогачев быстро сел в кабину и прямо со стоянки взмыл в небо, подав сигнал об опасности другим летчикам.

Один против дюжины - почти немыслимый поединок. Но Рогачев не думал об этом. Он хотел одного: преградить путь врагу хотя бы на время - пока взлетят его товарищи.

Набрав высоту, старший лейтенант бросил машину в отвесное пике на строй стервятников. С первой же атака он сбил "мессера", со второго захода уничтожил еще одного. К тому времени на помощь подоспели товарищи, и фашисты пустились наутек...

После Нестоянова выступили капитаны К. М. Разоренов, И. П. Борисов. Они тоже поведали молодежи о примерах храбрости и боевом мастерстве наших летчиков.

Затем В, И. Самарин спросил:

- Может, кто из молодых хочет выступить?

- Разрешите мне? - послышался робкий голос.

Все повернулись к поднявшемуся. Слово взял синеокий, светловолосый, с ярким румянцем на щеках младший лейтенант Сергей Пушков.

- Меня никто выступать не уполномочивал. Но я, наверно, не ошибусь, если скажу, что все мы, молодые пилоты, будем драться с врагом до последнего вздоха, не щадя своей жизни. Я уверен, что старшим товарищам краснеть за нас не придется...

С первого же дня прибытия на фронт молодые летчики приобщились к занятиям: оттачивали огневую и тактическую подготовку, совершенствовали знания по материальной части. После обеда и в часы отдыха они собирались почитать газетные сообщения о воинах, отличившихся в боях с врагом. Да и не только молодые летчики интересовались этим, но и весь личный состав полка.

Как-то командир эскадрильи Иван Макаренков сказал мне:

- Знаешь, Петрович, мы без обеда можем прожить, а без политподготовки и последних известий - нет.

Чтобы быстрее ввести молодежь в боевой строй, командир дивизии организовал облет летчиками линии фронта, изучение месторасположения врага. Вместе с тем командование 3-й воздушной армии направило в полки нашей дивизии бывалых летчиков из соседних подразделений для передачи боевого опыта.

Мы ревностно готовились к предстоящим боям.

Несколько ночей подряд на передовой царила тишина. Пилоты и техники, разметав на постелях задубевшие от работы и ветров тяжелые руки, смотрели свои нечастые фронтовые сны. А младшему лейтенанту Василию Сеченку в эту ночь не спалось. Под ним поскрипывали рассохшиеся жесткие нары. Он много раз закрывал глаза, чтобы забыться, но не мог. В его голове путались назойливые мысли, от которых не было никакого отбоя.

Молодой пилот поднялся с постели и осторожно, чтобы не разбудить товарищей, шагнул к выходу землянки. Распахнув дверь, он очутился в теплых объятиях раннего летнего утра. С востока на землю застенчиво смотрел сиреневый рассвет. Над головой в полнеба разгоралась рябиновая заря. На клейких листьях редкого кустарника, опаленного недавно грохотавшими здесь огневыми боями, неподвижными хрусталинками стыла чистая холодная роса. Где-то в глубине леса радуясь тишине и несказанно приветливому утру, кому-то взволнованно насчитывала годы неугомонная кукушка.

Обойдя стоянку самолетов, Василий ступил на забытую людьми полевую тропинку. Она, петляя и извиваясь среди пожелтевших, но не налитых колосьев пшеницы, вывела его на лесную поляну. Он посмотрел вокруг себя и обомлел от изумления: в траве, словно рубины, тут и там мельтешили ягоды поздней клубники.

"Такое добро пропадает... Впрочем, а кому теперь до него? Война..." - думал пилот, подходя к молодой березке, на плечах которой время от времени от набегавшего легкого ветерка покачивалась зеленая купа листвы.

Сняв пилотку и расстегнув тесный ворот новой гимнастерки, Василий лег под березкой на вспотевшую от росы душистую траву, заложив под голову шершавые ладони. С высокого неба проливалось столько лучезарного света и животворного тепла, что вся округа запела переливчатыми птичьими голосами.

Уединившись, летчик задумался. В памяти невольно всплыли картины далекого прошлого...

Вот он, одиннадцатилетний, как его звали в селе, Василек, что есть силы бежит из школы с потрепанными книжками под мышкой. У обочины дороги, нежась на солнце, хлопают в ладоши высокие ушастые лопухи. От отцовской калитки, косолапя и усиленно виляя хвостом, ему навстречу выкатывается пушистым огненным комом закадычный дружок его детства - Бобик. Подбежав к нему, он встает на задние лапы, тем временем передние бросая ему на грудь и норовя лизнуть его в самые губы. В песьих больших и круглых глазах, как бесенята, танцуют два озорных карих огонька. Бобик от счастья, что Василек вернулся, взвизгивает, не снимая своих цепких лап с его груди.

Неужели и он знает, что Василек закончил школу? Не должен - он же оставался дома.

- Да подожди ты! - оттолкнул от себя школьник Бобика и пулей влетел в избу.

- Закончил?! - то ли спрашивает, то ли восклицает до боли родной и ласковый голос.

- Да, все в порядке, мама, закончил! - еле переводя дух, выпалил Василек.

Он степенно садится рядом с матерью на старом деревянном сундуке. Обветренные, иссеченные осотом руки, только что половшие в поле пшеницу, тихо и бережно гладят его вихрастую голову. Хотя ладони по цвету очень похожи на землю, но они пряно пахнут разнотравьем лугов, свежей зеленью полей, вкусным парным молоком. Равномерное горячее материнское дыхание мирно овевает голову сына, лицо, и от этого его отзывчивое сердце бьется еще сильнее.

Василий и сейчас, глядя в безоблачное небо, отчетливо видит перед собой бесконечно ласковые и дорогие, с голубой грустинкой глаза матери. А разве можно забыть ее руки, выходившие его? Это они сшили ему первый костюм, в котором он пошел в сельскую школу. Это они подали ему кусок душистого хлеба: "Съешь в переменку". Это они успокаивали, ласкали его в минуту обиды или отчаяния...

Где-то далеко ухнул взрыв, напомнивший младшему лейтенанту о том, что он лежит не в лугах неподалеку от родного села, а в прифронтовой полосе. Василий повернулся на бок, достал из кармана приготовленный еще вчера вечером чистый листок бумаги и, положив его на планшет, как первоклассник, старательно стал выводить карандашом ровные строчки.

"Здравствуй, дорогая мама!

Как ты знаешь, я уже давно на фронте. В эти дни мы тщательно готовимся к жарким схваткам с врагом. Я очень доволен, что стал летчиком. Небо - мое призвание. Ты прости меня, мама, что я тебя обманул - единственный раз в жизни - и не открылся перед тобой об этом раньше. Просто не хватало смелости. Сейчас я тебе поведаю все, как было, потому что не могу молчать.

После начальной школы меня не принимали в фабрично-заводское училище, так как я был молод. Тогда тайком от тебя и от отца я пошел к секретарю сельсовета и обо всем ему рассказал. Он дал мне справку, что я родился не в 1924 году, а годом раньше. :

Если бы ты знала, мама, как я радовался в то время! Но свой восторг я от тебя скрыл - боялся, что не отпустишь меня учиться, потому что до города больше ста километров. А мне так хотелось поскорее получить специальность, работать и помогать вам с отцом!

Мне не забыть твои душевные волнения, когда я закончил ФЗУ. В тот памятный день ты меня встретила за калиткой нашего дома. У меня в руке был небольшой чемоданчик. Я, как ты потом сказала, за год возмужал до неузнаваемости. Ты засеменила к большаку, навстречу мне. Подойдя, крепко обняла меня, поцеловала и от счастья заплакала.

А помнишь, как вы с отцом провожали меня в дорогу?..

Ты, может быть, спросишь: "А не тяжело ли тебе, сынок, сейчас?"

Конечно, мама, нелегко быть готовым в любую минуту для битвы с грозным и сильным врагом. Но мы - воины, и потому должны сохранить честь и славу своей земли. Мама, мы имеем такую технику, которая ни в чем не уступает технике противника. Я уверен, что скоро враг получит сокрушающий удар, ибо мы защищаем священные рубежи своего Отечества...

Столько времени мы с тобой не виделись. Кажется, Целую вечность. Так давно я не получаю ни от тебя, ни от отца писем. Мне известно, что в нашем родном краю сейчас пылают пожарища, гремят страшные бои. Как ты там перебиваешься, дорогая? Я знаю из твоего последнего письма, что отец тоже на фронте, но я от него не получил ни одного письма. Где он, что с ним?

Мама, ты обо мне не беспокойся. У меня все хорошо. Тебе, наверно, там намного тяжелее, чем мне. Ведь я совсем молод.

Родная моя, даже в грохоте боя, в бушующем огненном смерче войны я, как наяву, слышал и сейчас слышу твои слова, сказанные тобой перед моим отъездом: "Будь, сынок, всегда честным. А если придет время, не посрами себя перед Родиной!"

Я всегда помнил и до самой смерти не забуду твой золотой завет. Пока бьется мое сердце, я буду бить проклятого врага, посягнувшего на нашу землю.

Где бы я ни был, я постоянно видел тебя перед собой. Вот и сейчас, в это тихое утро, когда солнце только-только поднялось над горизонтом, напоив округу светом и теплом, ты стоишь у меня перед глазами. Я физически ощущаю твое горячее дыхание, вижу твое лицо, на котором обозначились тоненькие лучики дорогих морщинок, ясно вижу твои глаза, полные нежной любви ко мне..."

- Товарищ младший лейтенант! - оторвал Печенка от письма звонкий голос.

От неожиданности Василий встрепенулся, вскочил, оставив недописанный листок. Перед ним стоял молодой, с доверчивым детским лицом, только что прибывший в полк светло-русый летчик.

- Вам письмо... Мне приказали отнести,- увидев растерявшегося младшего лейтенанта, сконфуженно произнес новичок.

Василий взял из его протянутой руки письмо и острая, жгучая боль, словно каленая стрела, пронзила его сердце. Он стоял, как вкопанный, не решаясь вскрыть конверт, по которому вразвалку брели незнакомые загогулины. "Неужели мама..." - горечью наполнилась грудь.

Молодой летчик исчез с поляны так же неожиданно, как и появился. Младший лейтенант вскрыл конверт и стал читать кривые строчки письма:

"Дорогой Васюша!

Пишет тебе соседка, бабушка. Может, не забыл меня..."

Сеченок поспешно пропускал целые предложения, стараясь узнать, что же дальше. Горячая колючая спазма сдавила ему горло, сердце тяжело и гулко заухало в груди. Он снова жадно приник глазами к письму. "...Мать твою супостаты били чем попало за то, что ты у ней летчик... Недавно они ее забили насмерть..."

Письмо выпало из его задрожавших рук, которые не смогли удержать тяжелую скорбную весть. Усилившийся ветер осторожно перевернул листок. На его другой странице все тем же корявым почерком было написано: "...Не серчай на меня, что я говорю тебе всю правдушку. Уж прости меня, что не удержалась. Я и сама два дня и две ночи напролет не смыкала глаз от горьких слез... Намедни пришла похоронка на твоего отца... Прости меня, Васюша. Обнимаю тебя вместо матери..."

Перед взором Василия сразу все померкло и березка, и цветы, и это огромное бездонное небо. И даже солнце, только что казавшееся светлым, как янтарь, стало похожим на черный сгусток крови. У пилота подкосились ноги. Он обессилено свалился на землю и впервые в жизни заплакал горько, по-мужски, без слез.

Весь день летчик ходил, низко опустив голову. Товарищей он обходил стороной.

- Что с тобой, Василий? - спросил я во время ужина.

Сеченок махнул рукой, отодвинул в сторону нетронутую еду и вышел из столовой.

Мне не терпелось узнать, что же все-таки стряслось с Василием. В сумерках я нашел его неподалеку от землянки. Он лежал на траве вниз лицом, широко раскинув руки, словно хотел обхватить остывшую после жаркого солнца землю. На небе зажигались синие игольчатые звезды. Я опустился на колени перед летчиком и участливо спросил:

- Почему ты такой мрачный?

Сеченок поднял голову, сел и вынул из кармана исписанные листы бумаги.

- Читайте, товарищ майор. Здесь два письма: мне и от меня. Только не говорите никому об этом...

Я включил карманный фонарик и стал водить его слабым лучом слева направо по кривым строчкам.

При чтении письма мне казалось, что слова срывались со страниц и падали на самое дно моей души, обдирая ее, словно острые тяжелые камни с отвесной скалы. У меня перехватило дыхание и я едва проглотил прогорклый полынный ком.

- Нет, Василий, об этих письмах должны знать все наши ребята! Ты не имеешь права скрывать их у себя! - сказал я, поднявшись, и быстро пошел к землянке.

Когда я стал читать письма, авиаторы замерли. Я на себе ощущал тот гнев, который разрывал сердца друзей.

ЖАРКИЙ АВГУСТ

В первых числах августа 1943 года немецкое командование бросило на Калининский фронт своих лучших летчиков, прошедших специальную школу ведения воздушных боев в Берлине и получивших громкое название "бриллиантовая молодежь". Дралась гитлеровская нечисть самоуверенно и напористо. Это и понятно - ведь последние приказы Геринга и самого Гитлера неистово призывали к тому, чтобы фашистские летчики не покидали поле боя до выполнения поставленной задачи. В противном случае - расстрел.

Утро первого боевого дня было ясным. 13 августа 1943 года войска Калининского фронта начали Духовщинскую наступательную операцию против 3-й танковой армии противника. Завязались ожесточенные бои на земле и в небе. Гитлеровцы стремились мощными бомбовыми ударами групп Хе-111 и Ю-87 с воздуха сокрушить и разрушить боевые порядки советских войск на этом направлении. В то же время на наши наземные части были нацелены сотни стволов немецких орудий.

Используя глубоко эшелонированную оборону, хорошо поставленную систему огня, противник часто контратаковал наземные войска и кое-где добивался успеха. В ближайшем тылу он проводил широкий маневр, готовясь к решающему бою на смоленской земле.

Перед нами командование поставило задачу: разведать, что делает противник перед линией фронта, и прикрыть с воздуха наши наступающие части. Это и определило характер боевой работы авиаторов. Часть летчиков вела воздушную разведку, сопровождала штурмовиков, а часть - дежурила на земле, находясь в готовности номер один. Над аэродромом с востока на запад плыли группы советских истребителей и штурмовиков, тяжело нагруженных бомбами.

Техники, надежно замаскировав самолеты, толпились на стоянке, провожая летчиков в небо и поджидая их с задания. Поблизости простиралось поле, на котором щетинилась, словно колючая рыжая борода, увядающая стерня. Земля, как только с нее убрали поспевшие хлеба, как-то сразу стала пустынной и грустной.

Дежурные летчики сидели в кабинах самолетов, готовые в любую минуту к вылету. Четверку Як-7Б возглавлял штурман 976-го истребительного полка майор Василий Кулев. Человек он опытный. Перед войной долгое время работал инструктором в школе летчиков-истребителей. Правда, Кулев в небе и на земле - два совершенно противоположных характера. В обычной жизни - это медлительный, малоразговорчивый пилот. Зато в небе он наливается большой внутренней энергией, прекрасно видит цель и смело идет на нее в атаку. Даже голос его в воздухе обретает звонкое, стальное звучание. На окраине взлетной полосы в зенит взвилась зеленая ракета. Станция наведения передала приказ: "Перехватить группу гитлеровских бомбардировщиков, идущих бомбить наши войска". Ответ Кулева был прост: "Вас понял, выполняю!".

При подходе к линии фронта ведущий заметил, как семнадцать бомбардировщиков Хе-111 под прикрытием десяти истребителей ФВ-190 на высоте трех тысяч метров продирались через кипящий частокол огня нашей зенитной артиллерии. Они держали курс на восток, к месту сосредоточения советских танков. "Их надо остановить во что бы то ни стало, не дать донести груз до цели",- решает Василий. А по радио он передал своей четверке:

- Набираем высоту! Атакуем со стороны солнца! Стрелять только в упор!

Майор стал набирать высоту, разворачиваясь в противоположную сторону от вражеской группы. Расчет его был таков: "Пусть фашисты думают, что советские истребители не хотят вступать в бой. А мы наберем высоту, скроемся в лучах солнца и, сея панику в строю неприятеля, неожиданно ударим сверху по головной группе "хейнкелей", чтобы лишить немецкую свору лидера. А потом - схватка до последнего снаряда".

Василий знал, на что шел, но на землю о своем замысле не передал - враг мог подслушать и предупредить летчиков. Станция наведения, заметив, что наши летчики, не вступая в бой, поспешно уходят в сторону, забеспокоилась. В эфир полетели слова: "Вы куда? Вернитесь!"

Ведущий ответил: "Ваш приказ выполним через три-четыре минуты!"

Убедившись, что наши истребители действительно покинули поле боя, фашисты спокойно продолжали полет. И вдруг через какое-то мгновение четверка "Яковлевых" на предельной скорости с высоты кинулась в атаку на головную группу Хе-111. Гитлеровцы увидели это, когда главарь "хейнкелей", объятый пламенем, пошел к земле, оставляя за собой черный шлейф дыма. В ту же минуту его участь разделили еще два Хе-111. Гитлеровцы ошалело заметались. Боевой порядок их машин нарушился. В эфире рассыпалась паническая немецкая речь. Из чрева "хейнкелей" на головы своих наземных войск падали бомбы. "Фоккеры", прозевав первую атаку советских истребителей, потянулись цепочкой вдогонку за Кулевым. Но тот юрко развернулся и устремился во вторую атаку на вражеских бомбардировщиков.

Видя геройскую воздушную схватку четверки, расчет наземной радиостанции передавал в эфир: "Молодцы! Вам идет помощь!"

Когда к месту боя приблизилась подмога - группа истребителей,- бой достиг своей кульминации. Немецкие бомбардировщики, бросая бомбы на свои войска, удирали домой. Однако "фоккеры" по-прежнему ожесточенно атаковали наших храбрецов. Василий, словно дирижер четверки, бросался то в одну, то в другую сторону, помогая товарищам, которые отчаянно отбивались от наседавшего врага. Вот Кулев, выжимая из мотора последнюю мощь, бросился за "фоккером", пристроившимся к хвосту "яка". Куда наш истребитель - гуда и фашист. "Як" делает крутые повороты - немец не отстает, выплескивая струи пуль.

Василий подходит к нему и замечает, что немец перестал стрелять, хотя продолжает крутиться, как белка в колесе, копируя маневры нашего летчика. Ведущий понял, что фашист израсходовал весь боекомплект и не отходит от нашего самолета из-за боязни стать его добычей.

- Прикрой меня! - приказал Василий напарнику.

Тот зашел под "фоккера" и взял его в прицел. Кулев поравнялся с фашистом. Их самолеты летели на одной высоте и скорости. Летчики, словно по команде, одновременно повернулись друг к другу и встретились взглядами. Кулев увидел оплывшее жиром лицо гитлеровца. Оно застыло в напряженном ожидании. Под белобрысыми волосами, выбившимися из-под шлема на лоб, бегали - того и гляди вылетят из орбит - перепуганные мышиные глазки. Гитлеровец знал, что под ним неотвязно висит "Яковлев" и ждал огня. Майор вскинул руки на грудь и показал фашисту крест. Потом он отошел от него метров на тридцать в сторону и дал хлесткую очередь. Она с визгом прожгла кабину воздушного разбойника.

Четверка "Яковлевых" вернулась на свой аэродром без потерь.

Приземлившись, Кулев со всех сторон услышал один и тот же вопрос: "Как твоя четверка добилась победы при соотношении один - семь в пользу врага?". Василий на это ответил: "При чем тут соотношение? Мы же советские летчики. Встретил врага - бей без пощады. Что мы и сделали".

За проявленное мужество и умелое руководство ведомый в этом бою Василий Кулев был награжден орденом Красного Знамени.

Первый день наступления на Духовщину принес нам большую радость. Мы сбили девять вражеских самолетов. Отличились пилоты всех полков. Своих потерь не было.

День отпылал зенитом и закатом, День отпылал разгульностью свинца, И поклялись крылатые солдаты Громить врага нещадно - до конца.

Сосредоточение около линии танковых, артиллерийских и пехотных советских войск, их мощь и маневр в тактической глубине все время интересовали противника. Чтобы не оказаться застигнутым врасплох, он непрерывно вел воздушную разведку.

Для более верного корректирования огня своей артиллерии гитлеровцы постоянно держали в небе над передовой самолеты ФВ-189, или, как мы их метко окрестили, "рамы".

Много хлопот и неприятностей доставили они не только наземным войскам, но и летчикам-истребителям. Сильное бортовое вооружение, надежное специальное оборудование и бронирование, хорошие летно-тактические данные позволяли фашистским пиратам успешно вести воздушную разведку, точно наводить жерла своих дальнобойных пушек и нередко уходить с поля боя невредимыми.

15 августа 1943 года советские наземные войска продолжали наступление. Однако их натиск сильно сдерживал свирепый встречный шквал огня. В тот день с самого рассвета, не обращая внимания на яростные бои на земле, над самой линией фронта висела, как черная неуязвимая саранча, проклятая "рама". Наши артиллеристы много раз открывали сильную стрельбу по вражескому разведчику, но он по-прежнему продолжал кружить над передовой. Тогда командующий 3-й воздушной армией генерал-майор Н. Ф. Папивин приказал истребителям немедленно и во что бы то ни стало снять стервятника.

В десять часов утра по сигналу зеленой ракеты младшие лейтенанты С. Пушков и П. Левкин из 21-го истребительного авиаполка подняли свои Ла-5 в ревущее снарядами и разрывами небо.

Они прибыли в нашу дивизию после летной школы. Сдружились, как часто бывает на войне, за короткое время. Их сближала горячая любовь к Родине, лютая ненависть к врагу. Оба комсомольца с первого же дня пребывания на фронте проявили исключительную исполнительность и трудолюбие.

Пара советских истребителей приближалась к линии фронта. Ведущий - Пушков - был немного впереди. Его ведомый шел чуть повыше и сзади. Они ясно понимали, насколько сложна и ответственна задача, поставленная перед ними командиром. В то время гитлеровцы наносили по нашим наземным войскам ощутимые удары, так как "рама" продолжала корректирование своего огня.

ФВ-189 по-хозяйски, бойко вертелся в небе. Видимо, воздушный разбойник доносил о маневрировании советских войск.

- Атакуем с двух сторон одновременно! - подает команду своему ведомому Пушков.- Заходим со стороны войск противника, чтобы доносчик не ушел к своим!

Гитлеровец, увидев неподалеку от себя "лавочкиных", развернул машину и пустился во все лопатки наутек.

- Нет, гад, не уйдешь! - прошептал Пушков и дал полные обороты двигателю. Вслед за ним устремился вдогонку за фашистом и Левкин. Наша пара настигала стервятника. У Сергея на скулах, как желтые яблоки, запрыгали твердые желваки. Он нажал на гашетку: "Получай, сволочь!" Но "рама" как раз в тот миг шарахнулась влево. Губительная бронебойная очередь прошла мимо.

Развернувшись, наши истребители понеслись навстречу немцу, намереваясь прошить его самолет с обеих сторон неотразимыми очередями. Левкин по-прежнему держался немного сзади ведущего. Однако фашист отдал от себя руль управления, и его машина пошла вниз, выпуская бесприцельные струи свинца.

Проходит минута, две... пять... Наша пара предпринимает одну атаку за другой, но они заканчиваются безуспешно. Фашист, очевидно, был из числа "бриллиантовой молодежи". Он неплохо владел техникой пилотирования. ФВ-189 висел, словно заколдованный. Советские снаряды :не могли еще сбить его. Противник, вероятно, все еще продолжал свой репортаж.

Четвертая атака... пятая...

Но и они не приносят желаемого результата. Оба наших летчика побелели от негодования. Вот уже семь минут они бесполезно гоняются за фашистом. В это время Пушков мысленно вообразил, что творится глубоко под ними, на родной земле. Наши войска бросаются в атаку. Но враг отчаянно и упорно сопротивляется. Бойцы с красными звездами на пилотках такие же двадцатилетние, как и он, Сергей Пушков, может быть, еще не успев полюбить, истекают кровью и падают, чтобы никогда не увидеть это синеокое высокое августовское небо. А генерал Папивин на командном пункте не находит себе места. И клянет, клянет себя за то, что доверил зеленым юнцам, Пушкову и Левкину, такое серьезное задание.

- Все равно тебе будет крышка, сволочь! - стискивая зубы, процедил ведущий и бросил свой "лавочкин" в шестую атаку. Он подошел к врагу сбоку метров на шестьдесят-семьдесят. Взял его в перекрестие прицела и дал по нему длинную очередь. Но снаряды снова провизжали рядом с кабиной "фокке-вульфа", который, как ни в чем не бывало, все еще продолжал кружиться в синем небе.

Негодование ведущего достигло своего предела. Оно терзало сердце младшего лейтенанта. Сергей проклинал себя самыми последними словами, называя "мазилой". "Да разве можно не выполнить такое задание!" - думает Пушков. И твердо решает: "Нет, я не вернусь домой, пока не собью стервятника!"

Атаки следуют одна за другой: седьмая, восьмая... Но и они не приносят успеха. ФВ-189, как черный коршун, давая важные сведения своему командованию о наших войсках, продолжал кружить над передовой. Лишь иногда, когда советская пара подходила к нему вплотную, он огрызался страшными очередями крупповского металла.

Наши пилоты продолжали безрезультатно гоняться за немецким разведчиком. Вот они начинают следующую, девятую атаку. "Лавочкины" набирают бешеную скорость и мчатся прямо на "фоккера". Когда до него оставалось метров шестьдесят, ведущий выпустил в него прицельную и продолжительную очередь. Он был уверен, что на этот раз не промазал, так как ФВ-189 не свернул с заданного курса.

- Наконец-то попал! - воскликнул Сергей, увидя, как свинцовая трасса с дребезжащим ревом врезалась в "раму".

- Но, что за черт! - злобно и громко выругался ведущий.

ФВ-189 продолжал кружить в воздухе.

- Атакуем сзади,- отдает команду Сергей ведомому и направляет свою машину вслед фашистскому самолету.

Расчет его был прост. Используя превосходство в скорости, "лавочкины" догонят ФВ-189 и, идя параллельно с ним, изрешетят вражеский самолет оставшимися боеприпасами. Сначала это сделает ведущий. Если ему не удастся сразить стервятника, то его доконает Левкин.

"Лавочкины", работая в полную мощь своих моторов, настигали "фоккера". Когда до того оставалось метров двадцать, Пушков прицелился и зло нажал на гашетку. Но пушка молчала. Тогда Сергей отвернул машину вправо, чтобы не стать беззащитной мишенью для фашиста. В это время он посмотрел влево и вздрогнул от увиденного. Левкин, поравнявшись с гитлеровцем, бросил свою машину вниз. Значит, и у него кончились боеприпасы.

"Я не поверну на свой аэродром, пока не выполню приказ! Но как это сделать?"

На мгновение ведущий зажмурился. Перед ним возникла такая картина. Генерал Папивин, запрокинув голову в небо, до потемнения в глазах следит за их воздушным боем. Знает ли он, что в эту минуту у них кончились боеприпасы и что они уже бессильны сбить вражеского разведчика? А между тем неподалеку от командного пункта воздушной армии снопами падают наши солдаты, которым, как и ему, Сергею Пушкову, всего по двадцать. Сколько еще неприятельский самолет "рама" будет наводить огонь своих орудий на наших красноармейцев!

Когда Сергей развернул "лавочкина" и пролетал рядом с фашистом, он увидел, как тот посмотрел на него, надменно улыбнулся и нагло помахал ему даже рукой.

Оказывается, это Сергей хорошо понимал, у фашиста тоже вышли боеприпасы.

В голове Сергея бурным, неудержимым потоком понеслись такие мысли: "Что же предпринять? С какими глазами я встану в строй рядом со своими товарищами? Что подумают они обо мне через пять-десять минут, когда я вернусь на аэродром? Дело, конечно, не в упреках товарищей, а в совести. Но она у меня чиста. Об этом я могу сказать кому угодно. Я жил и воевал так, как мне велит Родина. Я ни разу не отступил от своего правила - жить и работать во имя процветания родной земли, где билось доброе и дорогое сердце Ильича, которое согревает отеческой заботой трудящихся всего мира, озаряя их вдохновенными и ясными идеями. Ленин... Он целиком себя отдал делу, без которого не мыслил своей жизни,- освобождению человечества от угнетения. Это благодаря ему я, сын простого рязанского колхозника, сумел превратить свою мечту в явь - обрести крылья и стать защитником советского неба... А все ли я сделал сейчас, чтобы помочь нашей армии для ее продвижения вперед? Даже не сбил эту несчастную "раму"... Сколько чудесных людей не пожалели себя, чтобы я свободно дышал благодатным воздухом под синим небом Отчизны... Сергей Лазо сгорел в паровозной топке, преградив путь интервентам... Павел Корчагин в невыносимых условиях прокладывал железную дорогу... Они приближали светлое будущее нашей Родины, отдавая свои горячие сердца делу революции. А ради кого? Ради тех, кому выпало счастье жить после них. Значит, ради нас... Но что же предпринять?.."

И тут Сергей вспомнил о Николае Франциевиче Гастелло. "Разве кто-нибудь его заставлял направлять горящий самолет в стойбище врага? Нет, конечно. Просто ему так велело сердце. Значит, есть неписаный закон для каждого советского человека: сделай все, зависящее от тебя, чтобы в трудную минуту облегчить страдания родного народа... Гастелло... Гастелло..."

И тут Сергей понял, что еще не все потеряно. Фашиста можно таранить. "Ты еще улыбаешься, мразь",- прошептал Пушков вслед разведчику и круто развернул машину.

Гитлеровец, видимо, сделал вывод, что судьба к нему благосклонна - он продолжал свой полет.

Как раз в это время с земли со станции наведения донесся обеспокоенный голос: "Что вы ждете? Почему не атакуете?"

Сергей дал полные обороты двигателю, упершись взглядом в хвост ФВ-189, и передал по радио:

- Иду на таран!

"Рама" была от него метрах в ста пятидесяти.

Найдя выход из тяжелого положения, комсомолец почувствовал, что на душе у него стало светло и солнечно.

Перед его глазами в одно мгновение промелькнули, словно на киноэкране, лица матери, родных, друзей-летчиков... "Вот и настал тот миг, когда смерть тебе смотрит прямо в глаза. Сейчас ты должен доказать: боишься ее или нет. Она мне не страшна. Я не привык отступать!"

Сергей взглянул вверх, на ясное лучистое солнце.

"Какое это счастье - жить на земле. Недаром Николай Островский сказал, что жизнь дается только раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Да, я видел счастье советских людей. Я горжусь, что родился в такой замечательной стране, как Россия..."

До "рамы" остается семьдесят метров... шестьдесят... пятьдесят. Сергей посмотрел на клокочущую огнем и металлом землю, где бушуют яростные бои добра и зла, света и тьмы, и прошептал: "Держись, фашист! Теперь не уйдешь!"

Сделав стремительный левый разворот, он врубился в "раму". Его удар был настолько неожиданным и мощным, что ФВ-189 развалился на части и в тот же миг рухнул вниз.

У машины Сергея Пушкова отвалилось крыло. Истребитель в крутом штопоре падал на землю. Станция наведения подавала летчику команды, чтобы он прыгал, но напрасно - младший лейтенант не отзывался. Видимо, он был смертельно ранен во время столкновения с машиной врага.

Так погиб один из лучших комсомольцев дивизии. Но своей смертью он помог нашим наземным войскам не только выстоять под ураганным огнем противника, но и укрепить свои позиции. Героически приняв смерть, Сергей Пушков навсегда остался молодым и бессмертным.

...С победой - чарка круговая Под тем холщовым потолком, А если вдруг судьба иная - Снимали шлемы всем полком. При том исходе и при этом Нам ненавистен был покой: Горело факелами лето. Пылало за Днепром-рекой...

После того как П. Левкин доложил о таране своего боевого друга, командир эскадрильи капитан Иван Иванович Хаустов перед строем авиаторов по русскому обычаю снял шлем и сказал:

- Я всегда верил в комсомольца Сергея Пушкова. Пусть его жизнь и героический подвиг будут для нас живым примером, как надо любить и защищать нашу священную Родину! В бой, за Сергея Пушкова!

Неожиданная гибель молодого пилота еще более сплотила коллектив не только полка, но и всей дивизии, воины которой в тот же день узнали о происшедшем. Каждый из авиаторов глубоко почувствовал на себе невозвратимую утрату своего боевого товарища. Их души обожгла горькая досада за потерю своего друга. В их глазах загорелась жгучая ненависть к фашистским извергам. В политотделе дивизии написали обращение ко всему личному составу частей и подразделений: "Товарищи! Отомстим за комсомольца Сергея Пушкова! Мы верим, что его подвиг приблизит нашу победу!"

Летчики вылетали на боевые задания с одним желанием: как можно больше сразить фашистов. И уже через два дня на их счету было девятнадцать сбитых вражеских машин. Особенно отличились истребители под командованием отличного воздушного бойца капитана Ивана Борисова.

16 августа 1943 года он вывел наперехват гитлеровских бомбардировщиков шестерку "лавочкиных". Еще издали наши летчики заметили, что с запада к линии фронта приближаются несколько групп "юнкерсов", которые эшелонировались по высоте над землей, и двадцать ФВ-190.

Набирая высоту и заходя от солнца, Иван Тимофеевич скомандовал:

- За мной, в атаку! Бой ведем до полной победы!

Борисовцы смело ринулись в схватку с численно превосходящим врагом. Фашисты не ожидали, что небольшая группа советских летчиков решится на такую отчаянную дерзость - ведь у них было раза в четыре больше самолетов, чем у наших. Сначала они одурели от подвалившегося к ним случая и открыли бесприцельную, хаотическую пальбу. Воспользовавшись этим, "лавочкины" отошли в сторону, сманеврировали по курсу, потом незаметно подкрались к фашистам от солнца и ударили по ним ураганными очередями.

От неожиданности гитлеровцы растерялись и пришли в ужас. Два "юнкерса", сбитые метким свинцом, испуская фиолетовые веера дыма, канули вниз. Обозленные фашисты всей лавиной навалились на группу Борисова. Но наши летчики, умело сочетая огонь с маневром, не пали духом. Благодаря более высокой скорости "лавочкиных" они умели ускользнуть от смертоносных лобовых атак противника. А через минуту, развернувшись, они направили на врага встречные хлесткие струи огня.

Лейтенант Анатолий Сударенков в первые же секунды боя то ли не рассчитал, то ли умышленно оказался в окружении трех ФВ-190. Те без промедления кинулись на легкую, как им представилось, добычу. Но советский истребитель не сплоховал. Он произвел крутой левый поворот, делая вид, что хочет протаранить толстую тушу "фоккера". Фашист не выдержал, видать, селезенка тонка, отвернул в сторону. Через мгновение Анатолий крутанул машину вправо и всадил очередь в другого "фокке-вульфа". Тот тяжело качнулся и, утробно урча, свалился на землю.

"Счет открыт!" - ликуя, заметил про себя Борисов, проводив глазами горящего стервятника.

Окрыленная удачей шестерка "лавочкиных" дружно устремилась на немцев. Те были ошеломлены их умелым натиском и тут же бросились в панике в разные стороны. Но Борисов цепко ухватился за хвост "юнкерса". Через несколько секунд воздушный разбойник был атакован и сбит меткой очередью капитана. Бомбовоз вспыхнул и в штопоре пошел к земле. В тот же миг сразил такую же тушу Левкин. Но фашисты еще не уходили домой. Они, видимо, надеялись донести свои бомбы до нашей территории.

Бой принял затяжной характер. Советские летчики столь ожесточенно дрались потому, что они просто не привыкли да и не умели отступать. Борисов вывел свой истребитель из очередной атаки и впереди, метрах в двадцати, увидел несущийся параллельно ФВ-190. Капитан посмотрел налево. Сквозь толстое стекло кабины "фоккера" его взгляд уперся в жирный с несколькими складками, свалившимися на воротник кожаной тужурки, загривок.

"Ох, и разнесло же на дармовом харче... Ну, получай, фашистский гад!"- мелькнуло в голове, и Иван Тимофеевич прорешетил кабину немца. Через минуту "фоккер" вспыхнул и камнем рухнул вниз.

Остальные фашисты опешили, попятились на запад, сбрасывая на головы своих войск бомбы. Иного выхода у них не было. Их самолеты менее скоростные, чем "лавочкины", которые неотступно наседали на них. Видя, как из люков вражеских бомбовозов посыпался смертоносный груз, Борисов удовлетворенно сказал своим летчикам:

- Браво, братцы! Уходим домой!

В этом бою, кроме Борисова и Левкина, сбивших по два самолета, отличились младший лейтенант Егоров, лейтенант Марютин, на счету которых по две уничтоженные машины. Лейтенант Зубцов сразил одного "юнкерса". "Прекрасный счет! - думал Борисов, подлетая к своему аэродрому.- Главное - у нас нет потерь".

Доложив командиру о результатах боя, он добавил:

- Это за Сергея Пушкова!

Боевые успехи группы Борисова окрылили весь личный состав дивизии. Повсюду появились боевые листки, молнии, в которых сообщалось о победе шестерки истребителей. Политработники, агитаторы во всех подразделениях рассказывали об отличном успехе отважных летчиков.

Этот день был памятным для нас вдвойне. Не прошло и часа, как прилетели истребители, а мы снова волновались - только что Самарину дали письмо от танкистов, воевавших рядом с нами. Не отходя от самолета Борисова, в окружении летчиков, техников, механиков он развернул треугольник и стал читать:

"Дорогие наши крылатые друзья!

Мы видели, как дрался с "рамой" ваш боевой товарищ. ФВ-189 кружил над нашей обороной - местом сосредоточения танков, занявших исходные позиции для контратаки. Советский летчик принял смелое и неожиданное для многих из нас решение - таранить вражеского разведчика. Мы, а также и пехотинцы, следившие за этим поединком, гордимся подвигом отважного сокола, который после рокового удара по фашисту на своем самолете упал в наш окоп. Мы вынули из машины погибшего и по документам узнали, что это Сергей Петрович Пушков из вашей дивизии.

Следуя примеру героя-летчика, мы все разом бросились в атаку. За короткое время нам удалось продвинуться вперед на пять километров, уничтожить двадцать танков, множество техники и до полка пехоты. Около ста двадцати фашистов сдались в плен.

Мы похоронили С. П. Пушкова с почестями. Под боевым знаменем гвардейского полка на могиле бесстрашного летчика стоял наш командир.

Мы восхищены подвигом боевого товарища и гордимся им! Клянемся удвоить энергию для быстрейшего изгнания врага с советской земли!

Большое спасибо за то, что вы воспитали такого мужественного и отважного комсомольца!

Передайте наше сердечное сыновнее спасибо родителям героя. Мы заверяем вас, что будем достойны подвига С. П. Пушкова!

Еще смелее бейте, друзья, ненавистного врага. Мы всегда с вами!

По поручению танкистов воинской части 92461 младший лейтенант Стародуб".

ГЕРОИ ПОЛОЦКОГО ОРДЕНОНОСНОГО...

Ивана Овсянникова я знал еще по Качинской авиационной школе, когда мы были курсантами. Родился он в селе Андиполь, Донецкой области в 1917 году. С детства он любил книги о замечательных защитниках нашей земли. Его мальчишеское воображение будоражили подвиги М. В. Фрунзе и В. И. Чапаева, Г. И. Котовского и Н. А. Щорса. Он много читал о В. И. Ленине, Ф. Э. Дзержинском.

Позже его покорили подвиги В. П. Чкалова, И Д. Папанина, М. М. Громова.

В то время, когда комсомол бросил клич: "Молодежь, на самолет!", Овсянников пришел в. Райком комсомола с заявлением: "Прошу направить меня в школу летчиков".

Способный курсант в авиационной школе сразу завоевал авторитет среди товарищей. Они избирают его своим секретарем комсомольского бюро отряда. Однажды, когда Иван вывел свой истребитель И-5 из плоского штопора у самой земли, инструкторы единогласно заявили: "У Овсянникова большая воля сочетается с трезвым расчетом. Перспективный летчик".

Началась война. Иван Овсянников попадает в действующую авиацию командиром эскадрильи. В боях за Духовщину и Невель он отличился. Коммунисты приняли его в свои ряды. Овсянников и его подчиненные насмерть дрались с коварным врагом, показывая высокие образцы мужества и отваги. Его не останавливало ничто: ни мощный встречный огонь вражеской зенитной артиллерии, ни численное превосходство "мессершмиттов", ни огромное напряжение, связанное с тем, что ему вместе с ведомыми приходилось подниматься в огненное небо по пять-шесть раз в день.

Однажды ранним утром четверка "яков" под командованием капитана Овсянникова вылетела на прикрытие наших наземных войск. К этому времени командир эскадрильи хорошо изучил тактику гитлеровских летчиков, поэтому предупредил своих ведомых о необходимости быть особенно бдительными:

- Будьте внимательны, могут появиться истребители противника.

Перед налетом бомбардировщиков немцы обычно высылали группу истребителей для "расчистки воздуха", а спустя пять-шесть минут на цель шли "юнкерсы" в сопровождении "мессершмиттов". Не изменили они своей излюбленной тактике и на этот раз.

- "Маленькие",- предупредила группу Овсянникова наземная станция наведения,- вам навстречу идут десять "сто девятых". За ними следуют бомбардировщики, сопровождаемые шестью истребителями.

- Вас понял,- ответил капитан.

Он принял такое решение: уклониться от встречи с первой группой истребителей, а потом внезапно атаковать вражеские бомбардировщики. Капитан подал команду:

- "Голуби", разворот "все вдруг" на девяносто градусов!

Наземная станция забеспокоилась:

- "Маленькие", почему уходите? Забеспокоились и ведомые капитана: зачем нужен

такой маневр?

- Будет все в порядке,- передал по радио Овсянников.

Фашистские истребители, заметив, что советские летчики развернулись, начали барражировать в ожидании своих бомбардировщиков над полем боя. Овсянников же, отойдя в сторону со своими ведомыми, набрал необходимую высоту и, чуть пропустив вперед "юнкерсы", внезапно и стремительно атаковал их. Истребители прикрытия были настолько ошеломлены, что даже не успели оказать противодействия. Два самолета загорелись и пошли книзу. Боевой порядок остальных "юнкерсов" был нарушен. Группа Овсянникова сделала второй заход. Восемь уцелевших машин, сбросив бомбы куда попало, панически повернули назад.

"Мессершмитты", кружившие над полем боя, кинулись на выручку "юнкерсам", но было уже поздно. В завязавшейся схватке немцы потеряли еще одну машину. Не рискуя больше испытывать судьбу, они ушли вслед за бомбардировщиками.

- "Маленькие",- восторгался кто-то на станции наведения,- молодцы! Обманули фашистов. Спасибо, "маленькие", за помощь пехоте!

Наши вернулись на свой аэродром без потерь. Когда закончился разбор этого вылета, лейтенант Музыченко, самый молодой из летчиков, подошел к командиру эскадрильи и сказал:

- Вы нам показали, как надо применять хитрость в бою.

- Хитрость, Саша,- это опыт. Надо хорошо знать тактику противника, чтобы одержать над ним победу. Еще великий Суворов говорил: "Воюй не числом, а уменьем".

5 октября 1943 года, получив боевую задачу у командира полка, И. М. Овсянников собрал летчиков своей эскадрильи, раскрыл планшет и сказал им, чтобы они нанесли на своих полетных картах изменения в линии фронта.

- Сегодня мы будем сопровождать группу штурмовиков, наносящих удар по танкам противника и бронемашинам с пехотой, изготовившимся для атаки. Ни на маршруте, ни над целью мы не должны допустить -вражеских истребителей к нашим "илам",- подчеркнул капитан.- Если же "мессершмиттов" не будет, мы примем участие в подавлении двух зенитных батарей и уничтожении живой силы противника.

Комэск сообщил прогноз погоды по маршруту полета и в районе боевых действий, порядок в воздухе, напомнил об особенностях задания и спросил, всем ли все ясно.

- Ясно, как в тумане,- услышал Овсянников чью-то реплику.

- У кого там туман? - спросил командир эскадрильи.

- Да вот Волков не понял, что ему делать над полем боя,- шутливо проговорил Музыченко.

- Не об этом я,- подал голос Анатолий Волков.- Хочу спросить, товарищ капитан, какую будем применять тактику, если встретимся с большой группой противника.

- Бить, как можно больше бить,- улыбнувшись, ответил командир эскадрильи. Потом он объяснил тактику воздушного боя с превосходящими силами противника.- Теперь ясно?

- Вполне.

- Ну, коли так, желаю удачи. По самолетам! - скомандовал Овсянников.

Машины уже были подготовлены, и летчики быстро собрались к вылету. Над аэродромом появились "ильюшины". Ведущий группы подал условный знак - выпустил три ракеты, и истребители поднялись в воздух.

До самой линии фронта шли молча. Потом в наушниках послышались команды, короткие и возбужденные разговоры - верный признак того, что над полем боя идет горячая схватка. Штурмовики, сделав разворот, пошли в атаку на заданную цель. В воздухе появилась группа "мессершмиттов" и тотчас же бросилась на "илы", Овсянников с ходу отбил их натиск.

- "Голуби",- предупредил капитан своих летчиков - начинают работать зенитки. Больше осмотрительности.

Отпрянувшие гитлеровцы попытались второй раз атаковать наших штурмовиков, но капитан Овсянников упредил их удар. Пушечной очередью он лично сбил одного Me-109 и зашел в хвост второму стервятнику. "Илы" тем временем ударили по танкам и бронетранспортерам, набитым пехотой, и зашли на второй круг.

Зенитные батареи открыли интенсивный огонь. В небе густо замелькали шапки разрывов, и, когда И. М. Овсянников уже взял в прицел хвостовое оперение "мессершмитта", в его самолет попал один из вражеских снарядов. Из фюзеляжа вырвалось пламя, затем повалил густой дым.

- Машина командира горит! - передал своим товарищам Анатолий Волков и поспешил на выручку капитана.

Гитлеровцы, разгневанные эскадрильей Овсянникова, находились где-то в стороне, и капитан мог спокойно вести самолет на посадку за линию фронта. Волков, вероятно, подумал, что командир так и сделает, поэтому передал по радио ведущему штурмовиков:

- Овсянников подбит, прикройте огнем его посадку. "Илы" выстроились в круг, готовые в любую секунду оказать помощь флагману истребителей. Но горящий "як", переваливаясь с крыла на крыло, шел не на посадку, а к месту сосредоточения противника. Никто из летчиков не знал, ранен ли командир и потому не может посадить машину, намеренно ли ведет свой пылающий истребитель к скоплению фашистских танков и бронемашин.

- Прощайте, боевые друзья! - услышали они последние слова капитана Овсянникова.- За Родину...

Голос его оборвался. Самолет пошел в отвесное пикирование и через три секунды врезался во вражеское скопище. От взрыва загорелись танки и бронетранспортеры. На земле забушевало море огня.

Презирая опасность, экипажи "илов" и "Яковлевых" устремились на позиции зенитной артиллерии, на танки и пехоту врага и били по ним до тех пор, пока с земли не сказали, что сейчас пойдут в наступление наши войска и надо прекратить огонь. Но жажда мести за погибшего командира еще не была утолена, и летчики эскадрильи капитана Овсянникова вступили в ожесточенный бой с вражескими истребителями. Горящими головешками упали на землю три "мессершмитта".

- Это вам за командира, гады! - зло выругался Анатолий Волков.

Поле боя, объятое дымом и пламенем, осталось позади. Подлетев к аэродрому, семь "яков" отдали последнюю почесть своему погибшему командиру - сделали прощальный залп из всех пушек и пулеметов.

На аэродроме у стартовой радиостанции собрались техники, механики, оружейники. Сегодня "день мести" за капитана И. М. Овсянникова. Вот уже второй раз командир полка повел своих соколов на задание, и теперь люди слушают разноголосицу воздушного боя. Здесь полковой инженер Петр Иванович Калошкин и его тезка - майор медицинской службы Петр Иванович Козин, начальник химической службы капитан Головко и начальник связи Иван Федосов, комсорг Коля Смык и старшина Сайт Шарипов. Нет ни одного человека, который бы не переживал за летчиков, дерущихся в небе с "мессершмиттами" и "фокке-вульфами".

Как только сбивается настройка аппаратуры, слышатся просьбы, требования к радисту:

- Гриша, наладь.

- Волну, радист!

Репродуктор держит в руках техник-лейтенант Николай Бурим. Он волнуется за Ивана Макаренкова:

- Мотор на его "яке" староват, после перечистки. Триста восемьдесят километров - больше не дает по горизонту.

- Помолчи,- кто-то перебивает его,- не знаешь, кого слушать - тебя или эфир.

Радист настроил волну. С линии фронта доносятся обрывки переговоров, команды:

- Георгий, прикрой!

- Это Афанасьев просит,- замечает Бурим.

- Замолчи,- обрывают его,- без тебя знаем.

- "Сто двадцатый", слева "месс"!

- Вася, левый разворот.

- Видно, туго приходится Сеченку,- опять комментирует Николай Бурим, но на него машут руками: не мешай слушать.

- Миша, в хвосте "худой".

Люди, окружившие радиостанцию, знают, что это Павел Мартынов предупредил Донькина об опасности. Павел снова что-то говорит, ругается и грозит: "Сейчас я тебя, гад, поджарю в небе!".

Капитан Федосов смеется:

- Мартынов забыл выключить тумблер на передачу. И точно. Командир полка предупреждает его:

- "Сто тридцатый", запрещаю вам работать на передачу!

Павел умолк.

Там, над линией фронта, идет горячий бой. Наши истребители, сопровождающие штурмовиков, отчаянно дерутся с гитлеровцами. Три эшелона самолетов, один над другим, смешались в гигантской карусели.

- Щербаков, резко вправо! - подает команду Афанасьев.

Георгий Силяво приказывает Афанасьеву догнать ФВ-190 и уничтожить его.

- Вас понял, - ответил Георгий.

Спустя минуту он докладывает командиру эскадрильи:

- "Фокке-вульф" зацепился за трубу и сгорел.

- Туда ему и дорога,- сказал Силяво. Собравшиеся у радиостанции отмечают, что это уже четвертый самолет, сбитый нашими летчиками во время второго вылета.

Минут через пятнадцать с запада показались "яки". Пристально всматриваясь, техники пытаются сосчитать, все ли машины целы. Маленькие точки постепенно увеличиваются в размере и наконец обретают форму самолетов. Теперь отчетливо видно, что наши не потеряли ни одной машины.

- Все!

- Порядок! - слышатся радостные восклицания. Запрокинув головы, люди смотрят на стремительный

росчерк боевых машин.

- Мой прошел.

- А это мой.

- Буримовский коптит, как кочегарка,- произнес кто-то насмешливо.

Николай Бурим положил на стартовый стол репродуктор и ничего не ответил насмешнику.

- Надо менять мотор,- сказал он инженеру Калошкину.- Стыдно смотреть, не только летать...

- Ладно, выписывай,- согласился Петр Иванович.

Майор Козин пошел к "санитарке", техники и механики направились к самолетным стоянкам. Надо осмотреть машины, заправить их бензином и маслом, дозарядить бортовые баллоны кислородом и воздухом, приготовить к очередному вылету.

"Яки" приземлились. Летчики собрались на командном пункте. Коханин, Силяво, Жданов и командир полка сбили по одному гитлеровскому самолету. А всего за сегодняшний день уничтожено семь вражеских машин.

Пламенея на западе широким закатом, догорает еще один напряженный фронтовой день. Над аэродромом сгущаются серые прохладные сумерки. Вокруг стоит звенящая тишина. Только изредка брякнет ключ или пропыхтит кислородный баллон - это техники и механики заканчивают осмотр истребителей.

Самолеты рассредоточены и надежно замаскированы. Установлена постоянная связь с 211-й штурмовой авиационной дивизией. Летчики уже давно сели в грузовик и уехали на ужин. На аэродроме остался только обслуживающий персонал. Назавтра перед пилотами поставлена ответственная задача - вылет в логово врага.

Командир полка Самуил Иванович Терещенко, убедившись в полной боевой готовности самолетов к предстоящему вылету, приказал техникам: "Машины сдать караулу и идти на отдых!"

Предстоящий бой очень волновал командира полка. Дело в том, что многие из его летчиков имели к этому времени в своем активе всего по четыре-пять боевчых вылетов. И вот завтра утром, в шесть ноль-ноль, они должны показать, на что они способны. Поэтому их отдыхом и заинтересовался Терещенко.

Дневальный, не ожидавший прихода командира, растерялся, подскочил на месте и доложил: "Все летчики спят. Рядовой Петров!"

- Как "все летчики спят?" А кто же разговаривает?

В одной из палаток, словно тоненький медный язычок в большом колоколе, трепетал еще совсем юный звонкий голос.

Командир оставил дневального и пошел в сторону неугомонившейся палатки. Свежий осенний ветерок, словно живое существо, тихо шуршал опавшей желтой листвой. Высокое темно-голубое небо наполнялось белыми, словно рыбья чешуя, отсветами далеких и загадочных звезд. Терещенко полной грудью вдохнул бодрящий воздух и остановился в трех шагах от палатки, с наслаждением вслушиваясь в теплый и неторопливый голос младшего лейтенанта Владимира Семенова.

- Зачем в уме репетировать, что да как будет? Я думаю так: пошел в атаку, держись до последнего, но только смотри в оба, как бы тебя "фокка" не сбил. Помню, когда я еще учился в аэроклубе, инструктор нас часто напутствовал: "Летать я вас научу, а вот ориентироваться в воздухе привыкайте сами, главное - выбирайте правильное решение. Короче, будьте интуитивными и проявляйте инициативу. Каждый полет - творчество. Тот, кто не согласен с этим,- просто "летающий гроб".

В палатке на минуту стало тихо-тихо. Терещенко даже слышал чье-то ровное и глубокое дыхание. Он шагнул вперед и сел на широкий, бог весть откуда взявшийся здесь чурбак. Невольно вспомнилось недавнее...

Командование поставило перед полком задачу: срочно сфотографировать систему обороны врага и представить снимки.

Стояла хмурая дождливая погода. Дороги развезло, от ветра на аэродроме морщились мутные лужи. Забрезжил осенний рассвет. Летчики были готовы к боевому вылету. А он, Терещенко, мучительно долго колдует над картой. Полк получил задание сопровождать воздушных разведчиков Пе-2 в глубь вражеской обороны, от линии фронта на сто километров, чтобы заснять местность. Было над чем поломать голову Самуилу Ивановичу. Весь личный состав части только что прибыл на фронт. Пилоты как на подбор: один другого зеленее, еще ни разу не нюхавшие пороху. И вдруг такое задание.

Оторвавшись от карты, командир полка обвел взглядом летчиков и спросил:

- Все собрались?

- Все.

- Хорошо.

Он кратко изложил задание, огласил наряд истребителей и состав групп, ведущим сопровождающей четверки назначил капитана Козлова.

Ровно в шесть утра четыре Як-7Б легли на заданный курс. В составе группы истребителей оказался худощавый, с узкими плечами сероглазый пилот. Его доброе, ясное лицо, выбивающиеся из-под шлема светло-рыжие мягкие волосы, кроткий взгляд располагали окружающих доверием к нему. Это был комсомолец Владимир Семенов.

К цели наши разведчики подошли благополучно. Фашисты накануне вечером, видимо, славно покутили и, в такую рань никак не ожидая гостей, спали мертвым сном. Еще робко проглядывала заря, а тут на, тебе, советские истребители.

Пе-2 успешно сделал два захода для фотографирования, передал по радио точные данные, и наши самолеты легли на обратный курс. В боевом порядке Владимир летел справа замыкающим. Не прошло и трех минут, как наши летчики повернули назад, а перед ними неожиданно выросла черная стена от частых зенитных снарядов и разрывов. Истребители и Пе-2 тотчас сменили курс. Семенов еще не успел сориентироваться, откуда бьют зенитки врага, а перед его кабиной с сумасшедшим визгом завыл на разные голоса шальной крупповский свинец. Чтобы не напороться на губительную вражескую очередь, он резко крутанул машину влево. Пережив минутную растерянность, Владимир бросил взгляд вверх, вниз, вправо - нигде товарищей не было. Только в это время он понял, что отстал от группы. Летчик начал маневрировать, намереваясь выйти из зоны огня противника и отыскать своих. Ведь когда они рядом, не страшна не только адская бойня, но и сама смерть. Неожиданно он увидел на параллельном курсе впереди себя четырнадцать бомбардировщиков Ю 87 и шесть истребителей ФВ-190.

"Они направляются к линии фронта. Надо остановить их, не дать сбросить смертоносный груз на наши войска",- решает комсомолец и идет в атаку один против стада вражеских машин.

На мгновение летчик задумался: "Основная сила истребителя в атаке, которая венчается огнем. А последнему подчинен маневр. Как бы прекрасно пилот ни владел самолетом, но если он не научился метко стрелять - он не истребитель. Точная очередь - это последний и решающий момент атаки. В эти секунды летчик должен забыть обо всем на свете, сосредоточиться и замереть... Сосредоточиться и замереть... Только сказать легко, а попробуй это исполнить в воздушном бою, особенно сейчас, когда ты один, а в тебя целятся двадцать фашистов".

Перед Владимиром вырастали вражеские самолеты. Вот они как на ладони. Только бей, рази их. Но для этого надо обязательно рискнуть, в то же время сохраняя спокойствие и расчет: нельзя обернуться и посмотреть - не наводятся ли вражеские пушки тебе в спину.

После короткого раздумья младший лейтенант, используя преимущество в высоте, направил свою машину вниз. Дерзкий замысел. Филигранный прицел. Ювелирное исполнение. Струя огня отрезала путь ведущему Ю-87. Бомбардировщик загорелся и беспомощно пошел к земле. В отместку за него в тот же миг вражеские истребители устремились на советского смельчака, который ринулся в гущу фашистских бомбовозов. Те, как горох, рассыпались в разные стороны. Летчики, что попредусмотрительней, чтобы повысить маневренность своих машин, стали сбрасывать бомбы на свои войска. Однако немецкие истребители начали попарно атаковать Семенова. Небо раскалывал дикий треск их пулеметных и пушечных очередей.

Семенов не пал духом. Он продолжал сдерживать продвижение гитлеровцев на восток. А чтобы не стать их легкой добычей, Владимир делал фигуры высшего пилотажа в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Тогда гитлеровцы решили устроить ему ловушку. Одна пара отошла с потерей высоты, вторая моментально взвилась вверх, а третья начала бой на вертикалях.

Младший лейтенант понял, что малейшая его оплошность будет стоить ему жизни. Он дает и без того разгоряченному мотору предельно переносимые перегрузки, не спуская глаз с разъяренного врага, самолеты которого надрывно выхаркивали багровые трассы снарядов. Запрокинув голову вверх и превозмогая огромные действия центростремительных сил, Семенов сделал доворот влево и ринулся в атаку на ближнего ФВ-190. Или противник не поверил в то, что советский истребитель мог обойти его на вертикали, или не ожидал, что тот будет атаковать в таком безвыходном для него положении - так или иначе, он тянул свой истребитель прямо в зенит. Тянул по шаблону. В верхней точке его самолет завис, медленно переваливаясь вниз кабиной. Владимир воспользовался этим, прицелился, надавил на гашетку. Железный разбойник, пустив две черные лохматые веревки дыма, пошел вниз. Остальные истребители врага почему-то больше не стали продолжать атаки и покинули поле боя.

Владимир мысленно поблагодарил своего "яка" за отличную службу и, набрав высоту четыре тысячи метров, взял курс на свой аэродром...

Воспоминания Терещенко прервал вопрос, вырвавшийся из-под брезента тесной палатки:

Когда же ты, Володя, успел закончить и аэроклуб и летную школу? Сколько тебе лет?

За тонкой, легко прослушиваемой стенкой палатки снова наступила тишина. Пилоты, видимо, опять приготовились слушать своего товарища, который уже сбил два фашистских самолета, за что недавно награжден орденом Красного Знамени.

- Причем тут "сколько лет"?.. В тысяча девятьсот тридцать девятом году меня комсомол как отличника учебы в аэроклубе Осоавиахима рекомендовал в летную школу. Знаете, братцы, у нас в Костроме много было охотников в аэроклуб, ну а в летную школу - тем более. Правда, не всех брали, некоторые "сыпались" по здоровью. А мне удалось проскочить. Медицинская комиссия, посмотрев на мою шевелюру, сказала: "Этого блондина можно попробовать допустить к полетам",-весело сказал он и, помолчав, стал пояснять .товарищам:

- Ну, а до этого я прошел аэроклуб. Хорошо помню, как перед началом занятий в нем выстроили нас, желторотиков, в тесном и полутемном коридоре учебного корпуса. Мы, подталкивая друг друга острыми, как штыки, костлявыми локтями, вволю пошушукались, а потом, как перед нами вырос статный и красивый начальник аэроклуба, притихли, словно воды в рот набрали. На его левом рукаве темно-синей гимнастерки раскрылилась, того и жди, что раскудахчется, светлая "курица",- вспоминал младший лейтенант.- Он почему-то неохотно поздоровался с нами. Привычным взглядом окинул строй и двинулся по коридору. Идет и тихонько на каждого смотрит. Перед тем, кто ему кажется по полноте и годам подозрительным, останавливается. Мы, понятно, в струнку вытягиваемся, не смеем дохнуть, держим рапорт: такой-то. Дошла очередь до меня. Я еще не успел губами шевельнуть, а он, ощупав мои бицепсы, по всему коридору и затянул: "А худющий... Одни мощи... Ну как есть вылупившийся из яйца цыпленок... Сколько же тебе лет, геркулес?"

Его слова, как гвозди, намертво пришили меня к деревянному полу. Я с превеликим трудом выдавал: "Шестнадцать".- "В небе не пустишь слезу?" - "Нет",- еле выдохнув спершийся в груди воздух, промолвил я. "Хорошо. Посмотрим, дело покажет!"

От этих слов у меня по всему телу пробежала холодная дрожь. "Что бы это значило,- думаю,- дело покажет? Отсеют, поди". Уж больно суровым мне показался приговор начальника, - рассказывал Владимир. - Но мои опасения, к счастью, были напрасными. В аэроклуб меня приняли.

После дневных занятий в школе я мчался, как вихрь, на летное поле. Первое время для ознакомления мы ватагой, по пять-десять человек, подтаскивали "старичкам" планеры. Те с гордостью взмывали в заманчивое высокое небо, а мы с нескрываемой завистью пялили на них удивленные глаза. После такой физзарядки мы часа по три усиленно и упорно занимались теоретическими уроками. Чем дольше я изучал самолет, тем сильнее щекотало душу: "Когда же в небо? Уж там-то,- надеялся я,- докажу, на что способен".

- И вот настал мой час. Подхожу к У-два,- делился впечатлениями о первом полете Владимир.- Чувствую, как начинают дрожать поджилки. Надел шлем, сел в кабину. Послав рычаг газа вперед, я увидел, как земля быстро понеслась мне навстречу. Через несколько секунд самолет вздрогнул. Ну, думаю, теперь все самое главное позади. К тому времени я уже хорошо знал, что это такое. Значит, машина оторвалась от земли, значит, я в воздухе. Сердце трепетно колотилось от счастья, готовое в любое время выпорхнуть из-под рубахи, как оперившийся птенец, навстречу летящему сбоку приветливому июньскому солнцу. От нахлынувших чувств я даже запел. Правда, не громко. Вспомнил, что за работой петь не совсем прилично, тем более в полете. Ну что тут особенного? И другие летают. Я пел тихо, себе под нос. Потом огляделся, сделал, как и положено, коробочку - и на посадку. Приземлился, как мне показалось, даже на три точки. Но только не у "Т", а метров на пятьдесят в стороне. Вырулил на положенное место. Инструктор бежит ко мне, не чувствуя под собой ног, и на ходу спрашивает: "Ну, как, не устал?" - "Пока нет!" - отвечаю. "Тогда давай еще пару взлетов..." Я с радостью выполняю его приказание.

Пока Семенов рассказывал товарищам о следующих заходах в небо, Терещенко сидел на чурбаке и раздумывал, как ему теперь поступить. Когда он появился возле дневального и услышал разговор в палатке, то хотел подойти сюда и сразу же властно приказать: "Довольно! Спать пора!" Но потом решил так: пусть поговорят, поделятся своими сокровенными воспоминаниями. Ведь каждому из них всего-навсего по двадцать - двадцать два года. Вместе с тем Терещенко настолько увлекся рассказом младшего лейтенанта, что не смог, просто не имел морального права прервать его. А костромич продолжал вспоминать:

- Выполнил я последний полет, докладываю инструктору. Нежданно подходит начальник аэроклуба. Он доверчиво глянул на меня, крепко пожал руку и сказал: "Вот и оперился ты... А я, грешным делом, хотел тебя тогда на годок послать к матери, силенок подкопить. А ты, оказывается, вон какой настырный".

- При выпуске инструктор, видимо, учел мою "настырность" и в личном деле написал: "Из Семенова Владимира Федоровича может выйти хороший летчик-истребитель. Рекомендую... в школу летчиков..." Прочитав это, я был на седьмом небе. В ту же минуту, сломя голову, пустился домой. Еще не успел открыть калитку, как кричу матери: "Поеду учиться на истребителя!" А она вышла на крыльцо и мне в ответ: "Да ты и так из рогатки всех цыплят у соседки поистребил".

Терещенко улыбнулся, видимо, вспомнил свою летную юность.

...Прошла, торопясь, вереница Мальчишеских лет. И вот Мои голубые петлицы Торопят, зовут в полет. У каждого б сердце запело, Случись такое с любым, Над крыльями небо висело Полотнищем голубым...

И снова слушал командир простой рассказ вчерашнего паренька, а ныне воина, сердце которого стосковалось по дому, родным и знакомым. Потому-то оно и открылось в этот вечер перед летчиками, которые завтра в шесть ноль-ноль вместе с Семеновым вылетают в бой.

Младший лейтенант рассказывал дальше:

- А потом авиационная школа. Теперь вот он - ваш слуга, лежит рядом с вами в ожидании завтрашнего вылета. Настроение у меня, ребята, хорошее. Ну, спокойной ночи...

- Спокойной ночи вам, соколы,- прошептал Самуил Иванович и, взглянув на поднявшуюся над полем светлую луну, пошел отдыхать. Завтра он возглавляет группу истребителей. Ведомым у него - Владимир Семенов.

В шесть часов утра восемь истребителей Як-7Б под командованием С. И. Терещенко поднялись в небо для сопровождения трех групп штурмовиков Ил-2, получивших задачу подавить наземные силы противника в районе населенного пункта Лиозно, что северо-западнее города Рудня.

Истребители разошлись на две четверки: первая, которую вел майор Кулев, шла впереди, вторая - во главе с Терещенко - прикрывала штурмовиков сзади.

Через полчаса наши истребители встретились с несколькими Me-109. Два из них с ходу кинулись на Терещенко и Семенова. Они впустую выплеснули струи свинца и прошли рядом с советской парой. Владимир сделал разворот и, отбивая врагов от своего командира, дал прицельную очередь. "Мессершмитт" резко накренился влево и, объятый дымом и пламенем, в отвесном пикировании пошел вниз.

В тот миг Терещенко атаковал второго "месса". Он подобрался к нему сзади и выпустил в него две очереди. Одна из них вонзилась во вражескую машину. Ме-109 загорелся и рухнул на землю. При выходе из атаки Самуил Иванович был атакован сразу четырьмя фашистами, которые, как снег на голову, навалились на него из облаков. Семенов, увидя это, бросил свой самолет наперерез врагу. Подойдя вплотную к одному "мессеру", он скосил его метким огнем. Стервятник клюнул носом, загорелся и стал беспорядочно падать. Но три оставшиеся "месса" по-прежнему наседали на Терещенко. Он молнией метался среди врагов до тех пор, пока одна из очередей противника не угодила в бензобак его самолета.

Костромич увидел, как вспыхнул Як-7Б командира. Но Терещенко и на раненой машине продолжал отбиваться от лютого врага хлесткими очередями.

Между тем пламя бешено перескочило на капот мотора, буйной кровавой волной ударило в лобовое стекло, облизывая кабину. Терещенко понял, что продолжение боя может кончиться для него нежелательным исходом. К тому же и боеприпасов у него не густо. Поэтому Самуил Иванович развернул самолет в сторону линии фронта. Бушующее пламя с каждой секундой приближалось к отважному командиру. Вот оно прожевало обшивку и ворвалось в кабину. Черный дым выедал глаза. Вот-вот загорится комбинезон, и тогда...

Летчику больше ничего не оставалось делать, как перевернуть самолет и выброситься. К счастью, спасательный механизм сработал хорошо, парашют открылся своевременно. Но в то время к безоружному командиру устремились фашисты. Они открыли по нему хаотическую пальбу. Стоило хотя бы одному из них попасть случайным снарядом, и жизнь нашего Терещенко прервалась бы.

Владимир дает двигателю полные обороты. Отчаянно бросает машину наперерез врагу. Но вот он попадает в окружение трех "мессов".

"Что делать?" - проносится вихрем в голове. Он заставляет рокотать огнем все боевые точки самолета. Один из упругих жгутов свинца впился в Ме-109. Тот качнулся и, медленно припадая на левое крыло, поковылял к линии фронта. Одумавшись, летчик, очевидно, нашел в себе силы и направил самолет в пологое планирование. Остальные два "месса" поспешно развернулись и также покинули поле боя.

Владимир медленно кружил над командиром, который висел под надежным куполом парашюта. Поднявшийся ветер относил Терещенко все дальше и дальше к территории, занятой врагом. К приземлявшемуся командиру полка устремились гитлеровские пехотинцы, вскидывая автоматы. Но Семенов рассчитал точно, приземлился рядом с командиром. Забрав его, младший лейтенант поднял Як-7Б в небо и пошел курсом на свою территорию. Именно о такой взаимовыручке писал Твардовский:

У летчиков наших такая порука,

Такое заветное правило есть:

Врага уничтожить - большая заслуга!

Но друга спасти - это высшая честь.

Через несколько минут Владимир Семенов доставил своего наставника и боевого друга к своим. Обрадованные летчики окружили его и тепло похлопывали по плечу: мол, спасибо, что спас командира. Не говоря ни слова, младший лейтенант смущенно улыбался. Он радовался не за себя, а за штурмовиков, которые начисто разбомбили врага близ населенного пункта Лиозно. Путь для продвижения вперед нашим наземным войскам был расчищен.

Всю ночь хлестал проливной дождь. Молнии, будто белые отточенные сабли, рубили мрачную кошму ленивых туч. Утром над землей висели низкие, наполненные холодной влагой, седые облака. Под ногами хлюпали грязные лужи. На фонарях пилотских кабин покоились зернистые дождевые капли.

Летчики, отштудировав маршрут и отработав всевозможные варианты встречи с врагом, заняли свои места в кабинах. Ритмично зарокотали двигатели боевых машин.

Полк получил задание сопровождать штурмовиков в район озера Селицы, где нашими разведчиками обнаружено крупное стойбище фашистской артиллерии.

Над командным пунктом выгнула дугу зеленая ракета, сорвавшая наши самолеты с родного аэродрома и бросившая их в сырую сутемень ненастного утра. Семенов в паре с Замышляевым взлетели прямо со стоянки. Через две минуты восьмерка истребителей встретилась с восьмеркой наших штурмовиков и легла на курс к линии фронта.

Под нескончаемую, ровно льющуюся песню мотора Владимир задумался. Ему вспомнился один из боевых вылетов во время Духовщинской операции, тринадцатого сентября. Тогда эскадрилья истребителей сопровождала штурмовиков. Командиром ее был капитан Анатолий Подгорецкий, а ведомым у него - Семенов. Когда наши штурмовики уже заканчивали грозную "молотьбу" вражеской территории, фашисты открыли по ним сильную стрельбу. Один из немецких снарядов попал в кабину ведущего и отрикошетил в доску приборов. Мелкие колючие осколки стекла больно хлестанули в глаза летчика, и он потерял зрение. Немедленно Анатолий передал об этом ведомому и приказал командовать эскадрильей. Владимир тогда на мгновение представил себе положение Подгорецкого, и у него на лбу выступили холодные капли пота. Он приказал истребителям и штурмовикам быстро уходить домой и приблизил свою машину вплотную к "Яковлеву" ослепшего капитана. Семенов стал подавать ведущему команды: "Слушайте меня... Поворачиваем на аэродром..."

Анатолий Подгорецкий отлично владел техникой пилотирования, точно выполнял все приказания своего ведомого, и через десять минут его самолет плавно коснулся родной земли. Смелость, взаимовыручка, отличное знание самолета, прекрасное управление им помогли младшему лейтенанту спасти жизнь своему командиру...

Его воспоминания пресекла представшая перед ним грозная панорама: в разорванных облаках впереди себя Семенов увидел двадцать вражеских самолетов: восемнадцать "фоккеров" и два "мессершмитта".

Фашисты, ни секунды не мешкая, яростно набросились на советских штурмовиков, которые уже успели встать в боевой круг и начали бомбить вражескую артиллерию. Над землей вскидывались вулканы огня и дыма, огромные косматые охапки развороченного чужеземного металла. Тем временем немецкие летчики атаковали наших. ФВ-190 и Me-109 ощерились бесприцельными очередями свинца. Но краснозвездные истребители не отступали. Продолжая прикрывать штурмовиков, они били по фашистам заградительным огнем. Завязался жестокий бой. Фашисты, зная о своем численном преимуществе, то и дело бросались в атаки. Увеличив интервал между парами, они пытались зажать наших истребителей в железные тиски. "Фоккеры" метались в небе, словно черные щуки, оскалившись белыми стрелами свинца. Нетрудно было догадаться, что в бой с советскими пилотами вступили бывалые летчики из вышколенной "бриллиантовой молодежи".

Тем временем "мессеры", в поджарых брюхах которых хранился смертоносный металл, ушли вверх. Они кружили над крутящимся клубком самолетов, ведущих свирепую стрельбу. Попробуй разберись, где свой или чужой.

Семенов дает максимальную нагрузку мотору и тянет ручку управления на себя. Его "як" охотно поднимает нос, направляясь в обратную сторону от Me-109. Набрав предельную скорость, Як-7Б неожиданно с правым крутым разворотом ринулся навстречу паре "мессов", которые летели чуть поодаль друг от друга на одной высоте. Но за несколько секунд до лобового удара фашисты не выдержали, отвернули машины в сторону. Они промчались с большой скоростью в десяти метрах от самолета младшего лейтенанта. Владимир делает крутой разворот и пристраивается в хвост одному из неприятелей. Но летчик заметил это и стал маневрировать, пытаясь уйти из-под удара. В панике он мотает свой самолет из стороны в сторону. Семенов уже не отступает от него и не спускает прицела. Еще мгновение, и огненный смерч молниеносно прошил кабину гитлеровца.

В то время Замышляев гонялся за другим воздушным гангстером. Вот он приближается к нему сбоку, и вдруг снаряд с душераздирающим свистом пронзил бензобак. Стервятник вспыхнул и упал на землю.

Воздушный бой разгорался все жарче. Враг негодовал от злобы: он потерял уже три истребителя, но сам не сбил ни одного советского самолета.

Между тем железный клубок наших и фашистских машин бешено крутился то в одну, то в другую сторону. Тут и там слышались свинцовые очереди. Казалось, из этого ада больше никогда не будет возврата на родную и милую землю.

Семенов бросил взгляд вправо и увидел вокруг себя густо сплетенную сеть из свинцовых трасс. "Яковлев" отчаянно мечется и никак не может вырваться из тесного кольца фашистов.

Владимир делает левый доворот и подходит к одному из "мессеров", атаковавших снизу Козлова. Примерно с шестидесяти метров наш летчик выпускает из пушки очередь. Стервятник захлебнулся прицельным свинцом. Он вздрогнул, перевернулся через правое крыло и, беспомощно опустив нос, штопором пошел вниз. Через несколько секунд, воткнувшись в землю, он взорвался. Над ним, как кровавое возмездие, взметнулось пламя.

В крутящемся клубке остается все меньше и меньше вражеских самолетов. Многие из них уже отыскали себе могилу внизу, в сырой земле. Оставшаяся в живых "бриллиантовая молодежь" в панике покидает поле боя. Она, видимо, поняла, что заработать "железный крест" в бою не так-то просто, особенно тогда, когда ей не по зубам жгучий металл из грозного советского оружия.

Оставив под собой раздавленную вражескую артиллерию, огромные клубы черного дыма и каскады огненных всплесков - это рвались немецкие цистерны с горючим,- "илы" и "яки" возвращались на свой аэродром. Бой окончен. Сбито четыре немецких истребителя, два из них на счету Семенова.

Успешное выполнение младшим лейтенантом Семеновым боевых заданий подняло дух молодых пилотов. Теперь им есть с кого брать пример. Вот он, жизнерадостный и веселый, двадцатилетний герой. А ведь он ничуть не старше других. Только воля, может быть, у него покрепче да старания побольше.

Вот об этом и решил рассказать молодежи заместитель командира полка по политчасти майор Ищенко. Он организовал выпуск целой серии листовок-молний, в которых сообщалось о замечательных успехах костромича. Все информации о Владимире Семенове писались пилотами, участвовавшими вместе с ним в боях, и заканчивались примерно такими словами: "Товарищи летчики! Бейте фашистов так, как Владимир Семенов! Берите с него пример! Слава комсомольцу, сбившему десять вражеских самолетов!"

Однажды в нелетную промозглую погоду командование полка устроило диспут. На него пришли не только первогодки, но и "старички". К диспуту, конечно, никто предварительно не готовился.

"Это и лучше. Зачем зазубренные назубок чьи-то высказывания и цитаты? Пусть лучше расскажут, как чувствуют себя в бою",- думал Терещенко, подходя к землянке.

Летчики сидели вокруг длинного дощатого стола. Они попыхивали крепким дымом самосада. На столе в консервной банке колебался язычок пламени. Командир полка поздоровался с авиаторами и сказал:

- Мы собрались, чтобы поговорить о месте подвига в нашей боевой повседневной жизни.- И неожиданно обратился к Семенову:

- Поделись, как добился такого успеха? Что считаешь главным в воздушном бою с численно превосходящим противником?

От расплеснувшегося во всю грудь волнения Владимир зарделся и потупил взгляд. Он как сидел на скамейке, так и не сдвинулся с места, словно силы покинули его.

Дело в том, что за свои двадцать лет ему еще ни разу не приходилось выступать перед таким количеством людей. Правда, он не прочь был и пошутить, но только в небольшом кругу близких друзей. Когда-то он целый вечер рассказывал с веселым юмором о своей ранней юности, об аэроклубе Осоавиахима. Об этом хорошо помнят не только его ровесники, но и сам Терещенко, который тогда просидел возле палатки на холодном чурбаке битый час, не смея перебивать младшего лейтенанта. Сейчас же у Владимира, казалось, отнялся язык, и он потерял дар речи. Ведь он такой же, как и все его товарищи. Почему же командир полка дал слово именно ему?

Наконец младший лейтенант медленно встал, собрался е мыслями и, блуждая взглядом по полу, высказал то, что давно гнездилось глубоко в сердце:

- По-моему, в воздушном бою, особенно с численно превосходящим врагом, необходимо следующее: быстрота действий, отвага, скорость атаки, верность прицела и точность огня в совокупности с выдержкой и умением. Я все время придерживаюсь этого... Ну а самое главное -не растеряться, вовремя найти правильное решение.

На диспуте выступили и другие отличившиеся в боях летчики. Они говорили о чувстве товарищества, о взаимовыручке и призвали молодых следовать боевому примеру Владимира Семенова. В заключение диспута Самуил Иванович проанализировал мужество и находчивость летчиков в последних схватках с врагом и сказал:

- Это хорошо, товарищи, когда есть на кого равняться, но надо того добиться, чтобы стал отличным весь коллектив!

Вскоре С. И. Терещенко от имени всего полка направил родителям Семенова письмо. В нем говорилось о большом мастерстве их сына, о его смелых схватках с фашистами. К этому времени на груди Владимира было уже два боевых ордена.

Прошло немного времени, и из Костромы в полк пришло ответное письмо. В нем было написано: "...Мы, отец и мать Володи Семенова, получили вашу дорогую весточку. У нас не хватает слов, чтобы выразить нашу родительскую гордость и радость за сына. Мы горячо благодарим Советскую власть, которая дала ему образование и научила его любить и защищать свою Родину. Спасибо Красной Армии и ее командирам, которые воспитывают в наших детях храбрость, мужество и героизм и прививают им лютую ненависть к гитлеровским захватчикам.

Ваше письмо мы читали всей семьей. Услышав об успехах Володи, наш младший сын Юрик тоже решил идти на фронт, чтобы быть достойным своего старшего брата. Он уже несколько раз наведывался в военкомат, но ему пока отказывают в просьбе: молод.

Желаем всем вам, дорогие наши защитники, еще сильнее бить проклятых фашистов. Мы всегда с вами, никогда не забываем о вас. Приложим все силы к тому, чтобы тыл снабдил вас и оружием, и продуктами. Обнимаем вас.

Семеновы. Кострома".

В тот же день это письмо обошло все эскадрильи и полки нашей дивизии. Его читали и те, кто был хорошо знаком с Владимиром, и те, кому предстояло о нем узнать в будущем.

В один из декабрьских дней над аэродромом бесновалась метель. Лететь на боевое задание было нельзя. Самолеты стояли под чехлами в ожидании улучшения погоды. В землянке скучились летчики, техники и механики. В железной печурке жарко пощелкивали сухие дрова. Над желтым пламенем настольной керосиновой лампы плыли сизые облака теплого махорочного дыма. Один из техников развернул армейскую газету "Сокол Родины" и воскликнул:

- Ребята, да тут про Семенова пишут!

- Ну-ка гляну. Покажи! - послышалось со всех сторон.

Но их остановил громкий голос:

- Читай!

Техник приник к газете.

"У Владимира Семенова в воздушном бою своя особая хватка: искать противника, дерзко атаковать его и разить только наверняка. Сейчас на его боевом счету уже восемнадцать сбитых вражеских самолетов. Мне есть чему учиться у славного воздушного аса. Каждая проведенная им схватка с фашистами является образцом воинского умения, храбрости и отваги. Хочется рассказать об одном из воздушных боев, в котором я недавно участвовал вместе с Владимиром.

Наша четверка вылетела на расчистку неба от вражеской авиации. В. Ф. Семенов был ведущим группы, а я - его ведомым. Мы летели на высоте трех тысяч метров. Вдруг со стороны солнца показалась четверка "фоккеров". Она находилась выше нас примерно метров на пятьсот и, видимо, хотела зайти в хвост нашим истребителям. Но в тот же миг послышалась команда Семенова: "Набрать высоту с левым разворотом!"

Немцы поняли наш маневр и, резко развернувшись, попытались уйти домой, не приняв боя. Но наш командир уже перешел в атаку. Прикрывая его сзади, я видел, как он насел на "фоккера". Фашист, пока жив-здоров, хотел улизнуть от него. Но Семенов неотступно гнался за ним до тех пор, пока тот не бросился в переворот. Однако "фоккер" не смог выйти из отвесной спирали пикирования и воткнулся носом в землю.

Когда мы вернулись на свой аэродром, Владимир при докладе о выполнении задания даже и словом не обмолвился о сраженном бандите. Однако в полку уже все знали о его очередной победе.

- Что же это ты не доложил о сбитом самолете? - спросил его командир полка.

На это летчик ответил так:

- Он же врезался в землю по собственному желанию. Я тут, причем?"

Заметка прочитана, но летчики снова и снова пристально всматриваются в строки, словно среди них они видят восемнадцатую победную звезду на борту самолета своего славного товарища.

Владимир Семенов мог бы в ту пору с полным правом сказать:

Мне с друзьями не страшны ни пропасти, Ни высот заоблачная синь, Лишь бы люди не сказали: "Попусту жил, как мелкий дождик моросил..."

РАДИ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ

Это случилось в одну из декабрьских ночей 1943 года на витебском направлении нашего фронта.

Воспользовавшись временным затишьем, гитлеровцы начали энергично стягивать в район Бешенковичей крупные силы для расправы с народными мстителями, которые наносили им большой и непоправимый ущерб. В длительной и напряженной борьбе с мощными вражескими силами у советских партизан иссякли боеприпасы и продовольствие. Они, окруженные со всех сторон фашистскими войсками, оказались в тяжелом положении.

На выручку народным мстителям пришло командование фронтом. Был отдан приказ в течение трех ночей доставить им боеприпасы и продовольствие. Этой операцией занялась 3-я воздушная армия.

В хмуром небе ревела полночная метель. Ртутный столбик сполз ниже отметки минус тридцать градусов. Снег толстым и плотным покрывалом окутал аэродром. Но неутомимые труженики-солдаты, на которых от пота и леденящего ветра одежда сделалась гремящим коробом, безостановочно расчищали взлетную полосу. Пилоты, несмотря на нелетную погоду, один за другим поднимали Р-5 и У-2 в суровое небо, навстречу жизни советских людей, затерявшихся в лесах Белоруссии. В течение трех ночей наши летчики, техники и механики ни на минуту не смыкали глаз.

Последним в ту памятную ночь к партизанам вылетел старший лейтенант Степан Григоренко.

Этого пилота я знал еще задолго до войны по Качинской авиационной школе. Тогда мы вместе с ним обучались в третьей эскадрилье, которой командовал "профессор" летного дела майор Тарасенко. После школы мы со Степаном расстались. А встретиться нам довелось случайно, через много лет, в начале декабря 1943 года.

Однажды ранним утром на нашем аэродроме приземлился вдруг незнакомый У-2 и зарулил на стоянку, где расположились зачехленные "яки". Я подошел к самолету и неожиданно увидел своего сокурсника. Мы тепло обнялись и, как это всегда водится при встрече старых друзей, стали вспоминать былое время.

- Помнишь Качу? - спросил Степан.

- Конечно!

- А Тарасенко?

- Да разве можно его забыть? - ответил я. Рассказав о цели своего прилета, Григоренко вопросительно посмотрел на меня.

Окинув взглядом его старенький У-2, я сказал, что тебе, мол, Степан, надо бы летать на самых новейших машинах.

- Ты же истребитель! - добавил я, вспомнив его отличные успехи в полетах.

Небольшого роста, малоразговорчивый Григоренко, словно застеснявшись своего самолета, опустил взгляд и, смущенный, принялся разрезать носком сапога рыхлый, пушистый снег. Потом, после минутного раздумья, он, как бы в оправдание, рассказал такую историю.

- В одном из воздушных боев я был тяжело ранен. Без госпиталя не обошлось. А потом, как только подлечился, комиссия признала меня негодным к полетам. Долго я упрашивал, чтобы оставили меня в авиации. Наконец врачи пошли мне навстречу.

Он помолчал, видимо, вспоминая прошлое, а затем добавил:

- Это еще хорошо... Пусть на стареньком У-два, но летаю. А то бы мог вообще никогда не увидеть неба.

С ним мы расстались в тот же день, пожелав друг другу боевой удачи.

И вот с тех пор еще не прошло и недели, как я получил такую грустную весть...

Степан поднял машину в небо и взял курс на запад, где в лесу томились в окружении немцев народные мстители. Из-за плохой видимости ему пришлось лететь на высоте двести пятьдесят - триста метров. Когда он был над линией фронта, по нему открыли яростный огонь вражеские зенитки. Багровые раскаленные трассы снарядов то и дело взвизгивали около его кабины, рассекая беспросветную снежную мглу. Пилот, чтобы уйти от попадания, сманеврировал по курсу и высоте, определив, в каком месте враг сосредоточил свои орудия. Это ему необходимо было учесть для того, чтобы на обратном пути снова не напороться на фашистский огненный заслон.

Отсутствие всякой горизонтальной видимости, сложность ориентировки заставили Григоренко сосредоточить все внимание и напрячь все силы не только для того, чтобы успешно пилотировать, но и для верной ориентировки.

Прошло около часа, как Степан взлетел со своего аэродрома. По времени он уже должен быть у партизан. Пилот забеспокоился, стал внимательней всматриваться в заснеженный лесной массив.

Неожиданно по левому борту самолета Григоренко увидел под собой обозначенную тусклыми огнями площадку. "Это они!" - обрадовался летчик. Он мастерски выполнил разворот на девяносто градусов и вывел машину на посадку. Р-5 заскользил над ровной поляной, окаймленной со всех сторон могучими глухими деревьями.

Вскоре самолет плавно коснулся снежного наста и, прокатившись метров двести пятьдесят, остановился. Григоренко еще не успел выключить мотор,, как к его машине подбежал мужчина в полустершемся полушубке, в кожаном облупившемся треухе. Он быстро вскочил на плоскость, протиснул голову в открытую пилотом кабину и, стремясь заглушить работающий двигатель, громко стал говорить:

- Здравствуй, браток! Я - командир партизанского отряда. Понимаешь, у нас десять ребят. Возьми их с собой на обратном пути, слышишь? Не откажи!

Выключив мотор, Григоренко вылез из кабины, спрыгнул на землю и пошел от самолета, на ходу бросая командиру партизанского отряда:

- Не могу взять, понимаете, не войдут. Ведь самолет двухместный!

- Если минут через сорок не прорвемся из окружения, то все останемся здесь... Мы-то ладно, а вот как быть с детьми? - То ли себе, то ли Степану задал вопрос командир народных мстителей. Потом он вплотную приблизился к остановившемуся летчику и сказал:

- Время для нас дороже жизни, а вернее это - сама жизнь. Не оставь в беде, выручи.

Из ночной тьмы к самолету стали стекаться партизаны. Перед Григоренко появились как-то ссутулившиеся от военных лишений женщины. А вслед за ними, медленно переваливаясь с ноги на ногу, к Степану подошел в овчинной шубе, с башлыком на голове, в белых опаленных валенках высокий седовласый старик. Он остановился в двух шагах от летчика, заслонив собою женщин. На вид ему было за семьдесят. На его бровях висел лохматый иней. Сняв варежки-самовязки, он протянул Степану широкую жилистую руку и пробасил:

- Меня дедом Сеней зовут, а тебя как, добрый молодец?

Григоренко ответил.

- Хорошее имя, и рука у тебя твердая, как кость. Знать, характер имеешь,- начал старик.- А мы вот пытаемся к своим прорваться, может, что и выйдет. А ежели нет, тогда хана. Я, сынок, не о себе тужу. Сам-то я вдосталь пожил, всякого повидал на свете: и плохого, и хорошего. Ежели и загину, не ахти какая беда, - по мне и плакать-то некому. Старуха моя давно богу душу отдала, вечная ей память. Сынки все до единого положили свои головы на фронте. Внучата викуированы. А вот хлопчиков этих уж больно жалко. Они и жизни вовсе не видели. Возьми-ка их с собой, Степан, отправь к своим, а мы, авось, как-нибудь с супостатом управимся...

Дед Сеня хотел сказать что-то еще, но его перебила женщина, вышедшая из-за его спины. Она уставилась в глаза Степану и запричитала:

- Гордость ты наша, надежда бесценная, партизанским миром, материнским словом просим: не откажи, увези наших детей домой, здесь погибнут они.

Старший лейтенант, сочувствуя, ответил:

- Поверьте, рад помочь, да не могу. В моем самолете всего две кабины. Ну куда я десятерых помещу?

Наступила гулкая тягостная тишина. Даже метель и та, мягко шурша белыми лапами о макушки деревьев, сникла. Сердце Степана терзали горькие раздумья: "Что же предпринять? Не оставлять же детей здесь, на краю гибели. Хорошо, если партизаны прорвутся к своим. А каково, если это им не удастся?"

От такой случайно подвернувшейся мысли Григоренко передернуло в ту же секунду он, видимо, что-то решил.

- Где они? Покажите.

А тем временем он прикидывал в уме: "Если они маленькие, то можно, наверно, их всунуть в заднюю кабину. Пусть тесно, зато спокойно".

- Вот они, вот,- проговорила женщина, которая только что упрашивала летчика. Она развела собравшихся в кольцо партизан, чтобы пропустить из темноты ребят к трепетавшему лиловому гребешку пламени над небольшим костром.

Собравшись стайкой, они, подталкивая друг друга, послушно и степенно шли к летчику. Каждому из них на вид было лет по девять-десять. Под их ногами сочно похрустывал, словно поспевший качан капусты, промороженный снег.

Степан окинул их взглядом. Сердце его сжалось от невыразимой боли. В горло вкатился и застрял шершавый и горький комок. Пилот едва сдержал слезы. На ногах у детей хлопали большие, много раз залатанные истоптанные валенки. Одеты были во что попало. На одном коробилась куцая шубенка, с другого свисало заштопанное пальтишко. А сероглазая грустная девочка неуютно куталась в полы длинной и дырявой солдатской шинели. Что думает она, глядя на тебя, старший лейтенант Григоренко?

От этого Степан даже пошатнулся. Перед его глазами встала страшная картина. Примерно через десять минут разгрузят самолет, он оставит партизан. А дети, которые сейчас, затаив дыхание, стоят перед ним, попадут в злые и беспощадные лапы фашистов. Что их ждет впереди: каторга или смерть?.. Нет, этого не будет. Степан должен спасти их, спасти во что бы то ни стало, пусть даже ценой своей жизни... Но как это сделать?

Летчик стоит с опущенным задумчивым взглядом. Он в тяжелом и мучительном раздумье. А на него, не мигая, в ожидании смотрят десять пар детских глаз, смотрят с мольбой и надеждой, с укором и упреком. Как же он, советский летчик, может так хладнокровно относиться к их судьбе, особенно в эту роковую минуту?

Затем он поднимает глаза, снова жадно всматриваясь в худенькие лица. Восемь ребят и две девочки.

Нарушив тишину, кто-то из стоящих рядом мужчин сказал:

- Товарищ летчик! Не оставлять же их на растерзание гитлеровцам!

"Конечно, ни в коем случае не оставлять!" - мысленно согласился Степан.

И вдруг его лицо озарилось каким-то внутренним светом. Он стал перебирать в голове: под каждой плоскостью по три бомбодержателя, значит, всего шесть.

А что, если шестерых подвесить... вместо бомб, а остальных, что поменьше росточком, попробовать поместить в заднюю кабину? Но в это время откуда-то из глубины души он услышал совсем другой голос: "Да ведь сейчас даже на земле от мороза уши палит. А что с детьми будет в небе? Замерзнут, как кочерыжки... Ну, а если их и взять, тогда чем укутать и как прикрепить к бомбодержателям тех, которым больше часа стынуть на лютом холоде?"

Командир партизан отогнул рукав полушубка, посмотрел на часы и громко спросил:

- Как там с разгрузкой? Не закончили? Услышав ответное "да", он приказал проводить детей в отведенное для них место.

Сердце старшего лейтенанта больно екнуло и облилось кровью. Больше ни секунды не медля, он подал команду:

- Они полетят со мной!

Это ободрило партизан. Они, словно сбросив с себя непосильную тяжесть, в один голос облегченно вздохнули.

- Несите, товарищи, теплые вещи, чтобы закутать в них детей. Шестерых подвесим под крылья, прикрепим к бомбодержателям.

Сначала партизаны обрадовались, что летчик согласился их выручить, но, осмотрев торчащие под плоскостями железные закорючки, сразу притихли.

- Другого выхода нет,- как бы в оправдание сказал Григоренко. - В заднюю кабину от силы войдут четверо.

Степан быстро вскочил на плоскость и выбросил из кабины свой парашют.

- Стропы надежные. Ручаюсь, выдержат,- сказал он удивленным людям.-- Да и шелк - никакой ветер не возьмет.

Работа закипела в тот же миг. Одни разрезали парашют, другие расстилали ватники и брезент. И только маленькие пассажиры, невинно шмыгая остывшими носами, не знали, к чему приложить свои руки, и стояли без дела. Они внутренне готовились к необычному рейсу.

Мальчик, что был повыше ростом остальных, осмелев, спросил:

- Дядя летчик, а как вас зовут?

Григоренко, связывавший стропы, не поворачивая головы, ответил:

- Степаном, а тебя как?

- А меня...

Мальчуган не успел назвать своего имени. Чьи-то заботливые, сильные руки осторожно подхватили его, положили на разостланный брезент и начали "упаковывать".

- Оставляйте, пожалуйста, небольшие отверстия,- напутствовал Григоренко людей, которые занимались ребятами,- это будет вроде отдушин.

Несколько минут спустя летчик сноровисто и легко залез в кабину, еще раз проверил, надежно ли закрыты рычаги бомбодержателей, и стал сам, никому не доверяя, подвешивать и крепить бесценный груз.

Р-5 был уже готов к вылету. Он тяжело просел на вдавившихся в снег лыжах. Дети "заняли" свои места - шестеро были подвешены и привязаны стропами к бомбодержателям, а четверо вместились в заднюю кабину. Григоренко выдохнул скопившийся в груди воздух и сел в кабину. В эту минуту в его голову пришли, такие светлые мысли: "Думал ли конструктор Поликарпов, создавая машину, что на ней одному из советских летчиков вместо бомб придется переправлять ребятишек? Милые, ясноокие ребята! Я вас обязательно переброшу через линию фронта, где найдете свое счастье. Ваши сердца согреются теплотой и радушием советских граждан. Они приютят вас, как родных, приласкают добрым словом".

Немало прочитал Степан книг, но ни в одной из них он не встречал, чтобы людей перевозили под крыльями. И вот сейчас, через несколько минут ему предстоит быть первооткрывателем такой операции.

Партизаны взволнованно и наскоро прощались с ребятами. Лицо дяди Сени, который не находил себе места от нахлынувшего счастья, расплывалось в довольной улыбке. Постукивая валенком о валенок, он радостно покряхтывал, заботливо кружился около самолета, ощупывая надежность крепления. Пережив восторг, он подлез под крыло, встал на четвереньки и запрокинув голову вверх, громко забасил:

- Не робейте, детки! Скоро будете дома!

Затем дядя Сеня, подхватив руками длинные полы шубы, быстро выполз из-под крыла, бойко вскочил на нижнюю плоскость и, учащенно дыша, потянулся к кабине. Старик крепко стиснул Степану руку и жарко зашептал:

- В добрый путь, сынок! Спасибо тебе, уважил нас. Кланяйся низко нашим бойцам. Передай им, что мы будем держаться, пока силушка есть. Теперь нам полегчало - и патроны и хлебушка вдосталь.

То ли от волнения, то ли от нехватки воздуха дядя Сеня поперхнулся, зашелся хриплым глубоким кашлем. Потом он наклонился еще ниже к Степану и прямо в лицо выдохнул:

- Доставь хлопчиков к своим...

- Не волнуйтесь, я сделаю все, что в моих силах,- ответил пилот.

Дядя Сеня спрыгнул на землю.

Григоренко помахал из кабины оставшимся в лесу незнакомым, но ставшим за несколько минут родным людям, которые, как и он, ведут справедливую борьбу с врагом.

Остывший мотор неохотно зачихал, зафыркал. Григоренко дал ему полные обороты. Скрипнув вдавившимися в снег лыжами, самолет медленно покатился по лесной поляне. Он долго скользил по снегу, чтобы набрать нужную скорость и взмыть в кипящее белой вьюгой тревожное небо.

- Ну, дорогой, тяни, не подкачай! - прошептал старший лейтенант, обращаясь к мотору и выжимая из него всю мощь.

Это был старенький двигатель М-17 с водяным охлаждением, давно отработавший свой ресурс и неоднократно побывавший не только в капитальных ремонтах, но и в жестоких воздушных переделках.

Летчик всем своим телом почувствовал, как амортизаторы потянули носы лыж кверху. По самолету шибко прошлась мелкая дрожь.

- Порядок,- обрадовался Григоренко, увидев, как под ним все глубже и глубже стал проваливаться черный молчаливый лес.

Степан набрал ту же высоту, что и на пути к партизанам,- триста метров. Ему, конечно, хотелось подняться выше - ведь впереди еще многие и многие десятки километров по холодному воздушному океану. Однако разбуянившаяся верховая метель еще сильнее прижимала его машину к земле, скрывая от пилота и без того редкие и малозаметные ориентиры.

И все же ослепшая ночь не могла помешать Григоренко успешно вести полет. Он знал этот маршрут как свои пять пальцев: ему не раз приходилось пролетать здесь. И потому Степан верил, что при любой, даже еще худшей, видимости непременно отыщет свой аэродром и машину посадит хорошо.

Усилившаяся пурга создала болтанку. Самолет не слушался рулей: он то взмывал вверх, то проваливался в глубокие воздушные ямы.

"Мне-то ничего,- тревожно думал пилот,- а вот каково там, под крыльями, детям?"

Как бы ни было, а они сейчас по-прежнему находятся на своих местах. Это Степан ощущал по поведению машины. Если бы кто-нибудь из них оторвался, самолет бы непременно отозвался на это - клюнул бы носом или припал бы на крыло.

Хотя скорость и не превышала ста шестидесяти километров в час, мотор трудился в полную силу. Сказывалось сильное лобовое сопротивление ветра от подвешенного груза. Летчик вел самолет на ощупь. Белая крутящаяся метель слепила глаза, закрывая округу. Только изредка среди облаков на мгновение проглядывало небольшое оконце, в котором мелькало и исчезало бесследно темное пятно, означающее лес. Иногда белую кипящую пургу вспарывал желтый блуждающий луч. Это какой-то фашистский шофер, не соблюдая светомаскировку и боясь сбиться с дороги, включал фары.

Григоренко откинул голову назад, чтобы послушать ребят, что в задней кабине. Там тишина. Значит, все в порядке. От этого у него в груди разлилось теплое чувство. Он представил себе, как дети сидят, тесно прижавшись друг к другу и низко опустив головы. Видно, все же боязно им.

"Живы-здоровы,- затеплилось в нем радостное ощущение.- А как себя чувствуют те, что внизу, под крыльями?"

Если бы они смогли разгадать его мысли и откликнуться хотя бы одним словом! Знают ли они, что в эти томительно длинные минуты старший лейтенант все время думает только о них и больше ни о ком и ни о чем другом на свете.

"Скоро линия фронта",- подумал Степан и неожиданно впереди себя увидел, как багровые трассирующие снаряды стали терзать зловещую кипень вьюги.

- Потерпите, милые. До своих уже совсем близко,- мысленно обращаясь к детям, прошептал пилот.

Но еще не все трудности остались позади. В лютой ветреной ночи напряженный гул мотора разносился далеко окрест, а пламя, вылетающее из выхлопных патрубков, наверняка заметили фашисты. Потому-то они, видно, и открыли по советскому самолету свирепую пальбу. От раскаленных зенитных снарядов, что со всех сторон устремились к безоружному экипажу, казалось, нет никакого спасения. Тем более, что Р-5 по-прежнему находился на высоте триста метров.

Красные стрелы очередей рвались к одной точке - к беззащитному Р-5, который спасал детей.

Григоренко начал маневрировать по курсу, до конца выжав газ, чтобы как можно скорее миновать бурлящую смертоносным свинцом линию фронта. И, когда он подумал, что опасность уже миновала, самолет, словно ужаленный в самое сердце, тяжко вздрогнул. Летчик чуть не вскрикнул от боли: в правое плечо кольнуло будто тупой холодной иглой.

- Попало, черт возьми,- выругался Степан.

В ту же секунду вражеский снаряд угодил в мотор, и по капоту бешено побежало желтое пламя. Оно росло, металось, с каждым мигом приближаясь к кабине.

Боль в правом плече усилилась. Летчику показалось вдруг, что ему сейчас словно кто-то за ворот комбинезона высыпал жаровню углей. Лицо Григоренко от боли покрылось крупными холодными каплями пота.

И снова в голове, как в набат, ударило: "А как там дети? Что бы и как бы ни было, а я их должен спасти...",- чувствуя, как его покидают силы, прошептал старший лейтенант.

Положив на колено правую бездействующую, как плеть, руку, он стал до потемнения в глазах всматриваться в темную пропасть под собой, отыскивая место для посадки. Степан был уверен, что линия фронта осталась позади и сейчас под ним родная земля.

Тем временем пламя широким красным языком облизало капот, легко перемахнуло на правую верхнюю плоскость. В тот же миг вспыхнул борт кабины. Вот уже на Григоренко начал тлеть комбинезон.

"А как там дети?"- в который раз проносится в его голове.

Пилот не видит своей крови, но чувствует, как она горячей липкой струйкой быстро стекает по спине. Видимо, от большой потери крови в глазах Степана сгустилась тьма. Во всем теле почувствовалась страшная слабость. Правая рука совсем онемела. В этот момент перед ним, как наяву, возникло лицо дяди Сени, и он отчетливо услышал его нежный, шедший из глубины души голос:

- В добрый час, сынок! Спасибо тебе, милый... Доставь хлопчиков к своим...

Летчик до предела напрягся, резко качнул головой разгоряченный воздух объятой пламенем кабины. От этого в глазах прояснилось. Он тут же решил садиться. Отдав от себя ручку управления, Степан в тот же миг включил фару и бросил взгляд вперед, где заметил снежную равнину.

"Наверно, небольшое озеро",- подумал он.

Пилот выключил мотор и зашел на посадку. Под самолетом лежала зовущая снежная гладь. До скрежета стиснув зубы, он собрал воедино всю силу, всю волю, ч чтобы хорошо приземлиться. В кабине от огня и чада нельзя было продохнуть. На Степане комбинезон до того накалился, что мог вспыхнуть в любое время. Пламя безжалостно жевало фанеру, готовясь перекинуться на летчика.

Через несколько секунд Григоренко посадил самолет. Как только он остановился, на пилоте вспыхнул комбинезон. Объятый пламенем, Степан выпрыгнул из кабины и, на ходу выхватывая нож, бросился под плоскость. В мгновение ока он. перерезал стропы. Затем вскочил на крыло, рванул на себя турель задней кабины.

Как распутывали дети друг друга, он не видел. Его ослепило пламя, метнувшееся ему в лицо от сильного бокового ветра. Степан до боли зажмурил глаза и начал усиленно кататься по снегу, пытаясь сбить с себя пламя.

Вскоре к горящему самолету подоспели солдаты, что находились в этом районе. Едва они отнесли в сторону пострадавших, как раскаленный до предела самолет взорвался.

Немцы открыли по озерку пальбу. Тяжелые глыбы льда и высокие фонтаны холодной воды от рвущихся снарядов высоко вздымались в серое предрассветное небо.

Прибывшие на помощь наши бойцы, тут же на руках уносили героя-летчика и десятерых его маленьких друзей. Уносили по снежной замяти навстречу жизни.

Ребята остались невредимы. Поутру их отправили в тыл. А Степана-на санитарном самолете в госпиталь. Когда сопровождающий врач осторожно коснулся его руки, он был по-прежнему без сознания.

Григоренко широко распахнул веки, выкатил мутные глаза и властно приказал:

- Оставьте меня... оставьте...

А потом обессилено спросил:

- А как там, под крыльями, дети?

Врач хотел сказать, что с ними все в порядке, но понял, что летчик все равно его не услышит - он в тяжелом бреду.

Помнят ли дети, вывезенные из черного кольца смерти на родную землю о своем спасителе? Степан Григоренко наверняка надеялся, что они больше никогда не увидят всех ужасов, причиненных человечеству фашизмом. Ради этого он и отдал свою молодую и яркую жизнь на алтарь грядущей победы. И еще он, пожалуй, верил, что спасенные им дети станут прекрасными людьми Страны Советов и будут верными продолжателями его героического подвига в мирное время.

Успехи советских войск на фронтах Великой Отечественной войны зависели не только от боевой выучки солдат и командиров, их мужества и стойкости, неиссякаемой воли и прозорливого таланта военачальников, но и от состояния духа защитников родной земли, от постоянной моральной поддержки со стороны нашего народа, которую он оказывал воинам каждый день и каждый час.

Находясь в далеком тылу, работая на заводах и фабриках, на полях и фермах, рабочие и колхозники никогда не забывали о бойцах Красной Армии. Они постоянно следили за ходом военных событий по газетам и радио, помогали фронту всем, чем могли. От сознания того, что их помнят и любят, у воинов-фронтовиков удваивались силы, поднимался моральный дух, они яростно бросались в схватки с численно превосходящим врагом.

С каким трепетным волнением, с какой бережностью и любовью авиаторы нашей дивизии относились к посылкам и письмам от родных и земляков! Получив какое-либо известие, они передавали его из уст в уста: хорошее - радовались, плохое - горевали, и все сообща. Но больше, конечно, мы получали теплых писем, от которых наши лица светлели, в глазах оттаивала суровость. А что творилось в такие счастливые минуты у нас в сердцах!

Однажды 21-й истребительный авиационный полк собрала на митинг неожиданная и волнующая весть: рабочие и колхозники Горьковской области на свои сбережения купили и прислали авиаторам подарок - боевой самолет. Новый, еще пахнувший заводской краской Ла-5 красовался перед строем воздушных бойцов. На борту машины были выведены слова: "Летчикам-героям - от горьковчан!"

Перед собравшимися выступил растроганный заботой и вниманием самоотверженных тружеников командир полка И. М. Нестоянов.

- Дорогие друзья! - сказал он.- О нас заботятся не только Родина и командиры, но и родные, и земляки. Они хотят, чтобы мы как можно скорее разгромили ненавистного врага... Я горячо призываю весь личный состав удвоить энергию, достойно ответить на заботу о нас дорогих земляков.

Затем командир огласил, что подарок горьковчан вручается лучшему летчику-истребителю полка майору Константину Михайловичу Разоренову.

Над строем прогремело дружное "ура!", вспыхнули долгие аплодисменты.

Виновник торжества подошел к машине и сказал:

- Горячее сыновнее спасибо горьковчанам! Клянусь, что не пожалею не только сил, но, если потребуется, и жизни, чтобы с честью оправдать их доверие и заботу о нас!

Как показало время, эту клятву К. М. Разоренов выполнил с честью.

Не один раз он вступал в жестокие схватки с фашистскими крылатыми разбойниками и всегда выходил победителем. Товарищи, радуясь его успехам, с восхищением говорили ему:

- Здорово ты колотишь фашистов! Разоренов, пожимая плечами, отвечал:

- А как же иначе? Ведь я воюю не только за себя, но и за горьковчан! - Затем, успокоившись, он продолжал:- А знаете, ребята, на разных машинах мне приходилось воевать, но на такой - впервые. Верткая, устойчивая - просто чудо!

- Еще бы, по заказу! - загорались завистью летчики.

- Но я могу уступить ее в любое время,- говорил Константин Михайлович,- только при условии, если будущий хозяин собьет фашистов больше, чем я.

Летчики, зная великолепное мастерство Разоренова в бою, прекращали разговоры, а майор подолгу топтался возле своего "лавочкина", холя и осматривая его.

Прошло уже два месяца с тех пор, как Разоренов получил новый самолет. Вспомнив об этом и воспользовавшись благоприятной вечерней тишиной, Константин Михайлович заспешил в землянку. Он взял лист бумаги, достал из кармана карандаш и стал писать:

"Дорогие товарищи!

Большое спасибо вам за самолет. Командование полка доверило его мне. Чувствует себя "лавочкин" превосходно. Это придает мне еще больше силы для борьбы с постылым врагом. На вашей бесценной машине мне удалось сбить уже пять ФВ-190. Я уверен, что ваш ничем не заменимый подарок будет долго служить на пользу Отечества.

Еще раз сердечное спасибо. Обнимаю. Разоренов."

Крылатые гостинцы получали летчики и других дивизий нашей армии. Как-то на одном из фронтовых аэродромов командир соединения вручил молодому лейтенанту грозный штурмовик, изготовленный на средства его отца.

А произошло это так.

В семье прокопьевского бухгалтера Ивана Герасимовича Захарова было два сына, оба - военные летчики. Старший - Сергей - с первых дней войны пилотировал истребитель. В одном из жестоких боев он погиб. Тогда Иван Герасимович написал письмо Верховному Главнокомандующему с просьбой предоставить возможность младшему сыну - Михаилу, служившему в то время в штурмовой авиачасти на Дальнем Востоке, отомстить фашистам за старшего брата. Все свои сбережения бухгалтер отдал на изготовление самолета.

Вскоре Михаил Захаров прибыл в нашу армию вместе со своим другом.

За короткое время он в совершенстве овладел высоким искусством пилотирования. В этом ему, конечно, помогали советом и делом старшие товарищи. Но Михаил и сам проявил недюжинную волю и настойчивость. Он превосходно освоил многие марки действующих самолетов и научился управлять ими безукоризненно. Его настойчивость, целеустремленность помогли ему за несколько месяцев войны вырасти от рядового летчика до заместителя командира эскадрильи, и скоро он и сам стал водить в бой группы самолетов.

Однажды командование полка получило сообщение: "Обнаружена большая вражеская автоколонна".

И вот восьмерка "ильюшиных", возглавляемая коммунистом Захаровым, взмыла в полуденное ясное небо. Вокруг стояла такая тишина, что на минуту Михаилу показалось, будто и нет никакой войны. Впереди и внизу не было видно ни огненного всплеска, ни черного султана дыма. Ярко светило летнее солнце, щедро раздаривая тепло своих животворных лучей земле. Под крылом самолета мелькали зеленые плантации подсолнуха, плескались желтые озера поспевающей ржи и пшеницы, светились белым пламенем участки зацветающей гречихи. И от этого Михаилу стало так хорошо, что он, может быть, впервые за несколько месяцев суровой фронтовой жизни улыбнулся и вздохнул легко и свободно, полной грудью. И вдруг в этой доброй желанной тишине, словно разразившийся гром, больно ударил в наушники голос:

- Командир! Впереди по левому борту движется автоколонна.

От неожиданности Михаил вздрогнул. Он снова всей душой ощутил суровые и напряженные будни войны, которые порой тянутся мучительно долго, без конца и края.

Захаров дает мотору полные обороты, делает левый разворот и увлекает за собой товарищей. Внизу простирался бесконечный изумрудный массив леса, в который направлялась вражеская автоколонна.

"Хорошо. Вот там мы тебя и прикокошим!" - решает ведущий восьмерки.

Перестроив самолеты в правый пеленг, он заходит на цель с хвоста автоколонны. Его сердце трепетало радостно и тревожно. Приятно ощущать, что за твоей спиной летят надежные и преданные тебе люди, на которых можно положиться в любую минуту. Их грозные машины начинены мощным боевым грузом, который неумолимо очищает родную землю от фашистской погани.

Михаил бросил взгляд на землю и удивился: автоколонна как ни в чем не бывало двигалась ровно, словно на параде.

"Может, фашисты думают, что это их самолеты,- мелькает в голове у ведущего, - а может, еще не видят. Ведь они зажаты со всех сторон лесом".

Захаров подает команду идти на снижение и отдает ручку управления от себя. Стрелка высотомера застывает на отметке сто метров. Внизу лежит бесконечный зеленый полог леса. Он вытянут на одной гладкой плоскости: не видно ни угора, ни гривы, что обычно отчетливо просматривается на открытой местности.

Вот Михаил над хвостом автоколонны. Он замечает, как под крылом, волнуясь от набегавшего из-под самолета ветра, закачались тревожно и задумчиво высокие верхушки вековых деревьев. Захаров всматривается в нагруженные кузова вражеских автомашин, которые, поднимая серую полоску пыли, по-прежнему двигаются вперед, словно над ними не нависла смертельная опасность. Правда, фашисты на грузовиках всполошились, пряча свои головы от страха подальше, в мешки, в разную утварь. Они, вероятно, забыли об оружии или же его у них не было вообще, в противном случае они резанули бы по штурмовикам свинцовыми очередями.

Теперь "ил" ведущего уже над серединой колонны. Это значит, что замыкающий ряд его вытянутой группы в эту секунду близко с последним вражеским грузовиком.

- Ты пришел жечь и убивать,- зашептал Михаил.- Так получай, стервятник, за муки советского народа, за гибель моего брата!

И он отрывисто крикнул по радио:

- Сброс!

Бомбы одна за другой ударили по автоколонне. Над ней вспучились, разбухая с каждым мгновением, клубы дыма и огня, бешено взметнулись развороченные кузова и моторы. Взрывная волна была настолько мощной, что подбросила самолет Михаила. Летчик стиснул зубы и посмотрел вниз. Там творилось невероятное: головная машина перевернулась вверх колесами, запрудив собой узкую ленту дороги. Шоферы в панике выскакивали из кабин, шарахались в стороны, в кузовах отчаянно замельтешили, как черви, охранники награбленного имущества. Карающе хлещут по фашистам свинцовые очереди пулеметов, рвут захватчиков осколки бомб. Гитлеровцы вскидывают руки вверх, прыгают из кузовов, ушибаясь о булыжник дороги, и на четвереньках, ползут прочь, подальше в лес.

- Это еще не все,- прошептал лейтенант и снова повел свою дружину на автоколонну, теперь уже не с хвоста, а с головы.

- Получайте, изверги! - вскрикнул он.

Бомбы уничтожали остатки машин, обломки которых разлетались в стороны, разя спрятавшихся в кустах солдат.

Разваленные на куски передние грузовики образовали затор. Машины из середины колонны не могли выбраться, их зажали с обеих сторон могучие деревья. А хвост колонны был разбит вдребезги.

Сделав еще заход, лейтенант отдал команду:

- Сбор!

В другой раз штурмовики во главе с Михаилом Захаровым вылетели для удара по скоплению вражеской артиллерии, сосредоточенной на окраине города, откуда плотный огонь сдерживал наступление наших наземных войск.

Договорившись на земле со своими летчиками о действиях в воздухе, Михаил поднял восьмерку "илов" в небо и лег на заданный курс. Один из ведомых по его заданию должен был оторваться от основной группы и выйти вперед, чтобы остальные летчики увидели по трассам, идущим с земли, расположение вражеских зениток.

Растерявшись и забыв о маскировке, враг открыл по нежданно появившемуся "илу" огонь со всех боевых точек. Наши летчики засекли район сосредоточения зениток неприятеля. Рассыпавшись в разные стороны, штурмовики навели свое оружие туда, откуда вымахивали огненные языки пламени. А тем временем посланный вперед летчик, делая резкие маневры и отвлекая вражеский огонь на себя, громил гитлеровцев.

Захаров появился над расположением врага в то время, когда зенитки захлебывались неумолчным лаем, пытаясь сбить наш самолет. Михаил подает команду своей группе снизиться до ста метров.

Через минуту вниз обрушился целый поток снарядов и бомб, от взрывов которых в небо вздымались огромные рыжие грибы раскрошенного кирпича, перетертой сухой глины.

Все реже и реже перед кабинами штурмовиков визжали вражеские пули и снаряды. Все меньше и меньше снизу появлялось огненных вспышек. Наконец задохнулась последняя зенитка, словно ей в глотку воткнули крупную, не по зубам, кость.

- Молодцы! И эту угробили! - не скрывая чувств, выдохнул лейтенант.- Уходим домой!

Много воздушных боев на счету Михаила Захарова. Случалось и так, что он попадал под обстрел десятка немецких зениток, один сражался с тремя "мессами". Но всегда возвращался с поля боя невредимым.

- Тебя сам Михаил-архангел бережет,- шутили товарищи.

- Не архангел, а вы! - отвечал Михаил.

А потом, задумавшись и, видимо, о чем-то вспомнив, он тихо добавлял:

- Если бы видел мой батя, как мы воюем... Все же, ребята, надо не мне сказать спасибо, а вам. Это вы меня всегда опекаете.

И действительно, самолет "Захаровых", как его стали называть в полку, пилоты берегли в боях как зеницу ока. Его прикрывали все, кто находился в небе рядом с Михаилом. И они нередко говорили ведущему:

- Ты уж не серчай, но мы обязаны беречь тебя. Ты ж на именном самолете. Пусть он останется жить и после войны как дорогая реликвия.

Авиаторы поддерживали тесную дружбу не только с коллективами заводов и колхозов страны, от которых получали "боевые подарки", но и с отдельными комсомольскими организациями. В своих письмах с фронта мы рассказывали тыловой молодежи о воздушных схватках с врагом, о лучших летчиках, механиках, техниках, радистах, а также о том, как мы проводим свободное от боев время.

В ответных письмах молодежь сообщала о своих успехах в труде и учебе, о подготовке к службе в рядах Красной Армии.

Всякий раз, когда приходила хотя бы короткая весть из тыла, воины чувствовали новый прилив энергии, боевой подъем.

Однажды к 26-й годовщине РККА комсомольцы дивизии получили посылки и письма от молодежи Понизовского района Смоленской области.

"Славные боевые друзья! - писали ребята,- высылаем вам, нашим бесстрашным соколам, небольшие подарки и желаем новых ратных успехов. Помните, что мы всегда с вами. Мы любим вас и знаем, что вы отменно колотите фашистскую нечисть. Надейтесь на нас. Когда мы подрастем, обязательно приедем к вам на помощь. А пока нас на фронт не берут, говорят, что нам маловато лет".

В тот же день комсомольцы дивизии послали в Понизовский район письмо, в котором они сообщали:

"Дорогие ребята! Мы очень рады, что вы помните о нас. Ваши посылки получили лучшие комсомольцы нашей части. Мы до глубины души тронуты вашей заботой; она воодушевляет каждого - от рядового техника и летчика до командира части - на новые боевые подвиги.

Сейчас мы с каждым днем наращиваем мощь боевых ударов, чтобы в скором времени навсегда покончить с проклятым врагом. В нашей части так же, как и у вас, идет строгий подсчет работы каждого комсомольца. Только у вас трудовое соревнование, а у нас - боевое. В нашей дивизии каждый летчик-комсомолец имеет на личном счету сбитые фашистские самолеты. А Дмитрий Гудков, Сергей Пушков проявили истинный героизм. Они совершили таранные удары и уничтожили при этом два гитлеровских самолета. Отлично воюет и Василий Семенов. Только в одном бою он сбил двух стервятников. А на счету Ивана Борисова и Ивана Хаустова уже по одиннадцать сбитых самолетов.

Даем вам слово, что будем бить фашистскую мразь так, как нам велит комсомольская совесть,- до окончательного разгрома. Верьте, мы не - пожалеем сил и даже своей жизни для того, чтобы над нашей Родиной в скором времени, как и прежде, засияло солнце свободы. От всего сердца желаем вам больших успехов в труде и учебе!

По поручению комсомольцев дивизии

К. Смоляк, А. Хиони, Б. Афанасьев".

Ранним утром 1 мая 1944 года в полку С. И. Терещенко роздали подарки, присланные трудящимися. Затем командир построил личный состав и горячо поздравил воинов с Международным праздником. В своей короткой речи он выразил самое главное:

- Сегодня мы должны бить фашистскую нечисть с особой ненавистью. День Первого мая - это день борьбы за освобождение человечества от оков рабства. И потому разбить фашистов - значит не только освободить свою Родину, но и помочь многим народам мира в их борьбе за освобождение от угнетателей!

Окончание выступления Терещенко совпало с появлением в небе шестерки "ильюшиных", вылетающей с соседнего аэродрома на штурмовку станции Горяна, занятой врагом. Послышалась команда: "По самолетам!" Владимир Семенов и его боевые друзья Александр Замышляев, Константин Скляров и Георгий Абрамычев взлетали для сопровождения штурмовиков.

Разобравшись в боевом порядке, группа легла на заданный курс. По высокому небу изредка проплывали перистые облака. Ярко светило молодое весеннее солнце, отдавая свое благодатное тепло полям и рощам, лугам и рекам. Земля еще не успела одеться в зеленый наряд: почти весь апрель был холодным и пасмурным. Поэтому как воздушные, так и наземные цели с неба просматривались хорошо.

Перед линией фронта, поднявшись на высоту двух тысяч метров, Семенов увидел под собой багровые полотнища зарева, черные пологи дыма, синие всплески огня. Его сердце сжалось в комок от невыносимого горя, разлившегося жгучей волной в груди. Сурово насупив брови, он задумался: "Такой сегодня праздник, а на земле, словно в огромном живом котле, кипят жаркие бои, лязгает металл, встает удушливый дым".

Владимир почувствовал запах гари, просачивающийся в его кабину. Он сразу же огляделся: не самолет ли вспыхнул? Да нет.

Впереди показалось быстро несущееся черное облако: шли "юнкерсы" и "фоккеры" с явным намерением, чтобы омрачить разбоем наш светлый праздник Первомай. Они летят бомбить советские мирные города и села, сеять панику среди населения тыла. "Нет, бандиты,- упрямо шепчет Владимир,- ничего из этого не получится. Мы не позволим вам куролесить над нашей землей в этот весенний праздник!"

Истребители быстро шли к бомбардировщикам. Еще минута, и воздух пронзают огненные молнии, пулеметные, пушечные и зенитные очереди. Они хаотически перечеркивают друг друга, переплетаясь и все более сужая квадраты, в которых вертятся "мессершмитты" и "лавочкины", "юнкерсы" и "ильюшины".

Группу наших штурмовиков, которых взяла под наблюдение четверка истребителей во главе с Владимиром Семеновым, осатанело атакует четверка "фоккеров". Фашисты решили зажать советских летчиков в железную ловушку. Два ФВ-190 оторвались от своих и пошли вниз. Другая пара барражировала на прежней высоте. Тогда Семенов моментально разгадал замысел фашистов и передал по радио: "Я атакую ведущего! Замышляев, бей ведомого!"

Истребители сошлись на пересекающихся курсах. Немец, против которого начинал бой Владимир, оказался опытным летчиком. Началась воздушная схватка на вертикалях. Противник хотел пристроиться в хвост истребителю Семенова. В самом начале боя он из верхней точки петли перешел в пикирование на какую-то долю секунды раньше, чем самолет Владимира вышел из нижней точки в набор высоты. Но на второй и третьей вертикалях инициатива полностью перешла к нашему летчику. Он взял верх над противником за счет скороподъемности и маневренности. Владимир создает мотору предельные нагрузки. Враг отвечает тем же. Малейшая ошибка одной из сторон и - смерть. Это хорошо понимал костромич. С трудом превозмогая огромные действия перегрузок, он потянул ручку управления на себя. Послушный советский истребитель приблизился к "фоккеру".

В одном, ставшем для фашиста роковым маневре, когда его самолет, словно подвешенный на невидимой нити, медленно преодолевал верхнюю точку, Владимир оказался настолько близко от "фоккера", что через переднее стекло кабины увидел немецкого пилота с запрокинутой головой. В этот момент неприятель наблюдал за истребителем Семенова. От закипевшей в сердце ненависти Семенов громко крикнул: "Долетался, гад!"

И в то же мгновение он пронзил свинцовой струей истребитель с фашистской свастикой на борту. ФВ-190 загорелся.

Владимир направляет свой самолет на помощь товарищам. Но те уже сами расправились с воздушными бандитами: каждый сбил по самолету. Этот памятный бой закончился с крупным счетом: четыре - ноль в пользу наших летчиков.

Описываемая схватка проходила неподалеку от командного пункта 1-го Прибалтийского фронта. И все, кто был там, видели, как четыре факела падали с неба, словно яркий фейерверк победы наших летчиков в честь Первомайского праздника. Станция наведения открытым текстом передала в эфир: "Товарищ Семенов! За вашим боем следил командующий фронтом генерал-полковник Баграмян. За отличную боевую работу он сердечно благодарит всю группу советских летчиков и награждает каждого из вас орденом Красного Знамени!"

Забегая вперед, скажем: указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 февраля 1945 года капитану В. Ф. Семенову было присвоено звание Героя Советского Союза. Последний, двадцать первый, самолет противника он сбил весной 1945 года под Кенигсбергом, где и закончил свой боевой путь.

После войны В. Ф. Семенов окончил Военно-воздушную академию. В настоящее время он - военный летчик 1-го класса. Все помыслы и дела его направлены на то, чтобы никто не смог омрачить завоеванную советским народом победу. Подвиг В. Ф. Семенова - яркий пример того, как надо любить и защищать свою землю, свой народ, если враг снова попытается напасть на нашу священную Родину.

СЕРДЦЕ КОММУНИСТА

Солнечные лучи просеиваются через набухающие хмелящим соком ветви на разморенную теплом рыжую прошлогоднюю отаву. Лес взволнованно звенит голосами вернувшихся из далеких южных стран пернатых солистов. На землю с высокого неба безостановочно падают тоненькие серебристые колокольчики растворившихся в синеве жаворонков. Тишину все чаще и чаще простреливают лопающиеся почки. Питаясь остатками сугробов, еще лежащих под сенью высокоствольных деревьев, и торопливо пересекая вспотевшую низину, о чем-то весело и безудержно лопочет мутный ручей. Откуда-то издали, с передовой, иногда до слуха доносятся слабый гул орудий и тихое тарахтение наших воздушных разведчиков. Еще пять-шесть таких теплых дней, и на деревьях буйно затрепещет молодая зелень, в полях пустят свои первые робкие ростки семена.

В такое время года по вечерам во всех российских деревнях и селах с вечера до утра заливаются песнями гармони, созывая в веселые хороводы разудалую молодежь. Соберутся парни и девчата где-нибудь на мосту, грянут такую плясовую, что перестуки каблуков разлетаются во рее стороны. Напляшутся они вволю, облокотятся на перила моста и затянут какую-нибудь хорошую русскую песню. А потом выйдет на середину моста запевала, вскинет руки чуть повыше плеч и скажет: "А теперь давайте про Сашку-тракториста!"

Гармонист переберет басы, пробежит проворными пальцами по ладам, и взлетит задорная музыка до самых звезд. А когда молодежь напоется вдоволь, утихомирится, хоровод постепенно начнет таять, словно весенний снег. Парни и девчата станут расходиться с моста, чтобы занять места на облюбованных скамейках и крылечках, где чаще вздыхается да слаще целуется от первых и до последних петухов.

Обо всем этом думал командир эскадрильи капитан Дмитрий Гудков, вспоминая отчий край при возвращении со стоянки самолетов, что находится рядом с лесом. Сегодня он, несмотря на превосходную погоду, не летает. Командир дал ему отдохнуть после боя.

Вчера, 4 мая 1944 года, звено "Яковлевых" под командованием Гудкова сопровождало шесть "илов", которые получили задачу уничтожить з районе железнодорожной станции Загорск зенитные батареи противника.

Наша крылатая дружина заходила уже на цель, когда ведущий истребителей слева от себя увидел двадцать фашистских самолетов Арадо-166. Он тотчас передал по радио: "Вступаем в бой! Не отрывайтесь!" - и повел свое звено в атаку. Плотно прикрыв штурмовиков, "Яковлевы" первыми вступили в схватку с врагом на вертикалях.

Дмитрий на максимальной скорости устремляется на неприятеля. Подойдя к нему метров на шестьдесят, он первой же очередью перечеркнул жизнь фашиста. Машина со свастикой на хвосте облачилась в копоть и неудержимо пошла вниз.

Воодушевленные примером своего командира, смело бросились в атаку и остальные наши истребители. В небе засвистели их прицельные очереди. Арадо-166 падали на землю один за другим. За десять минут боя звено Гудкова уничтожило шесть стервятников. Остальные фашисты, видя горькую участь своих коллег, поспешно сбрасывали бомбы на головы своим войскам и без оглядки, в панике удирали с поля боя...

Дмитрий, ступая в серые блюдца застоявшихся луж, подходит к землянке. В ней пахнет сыростью, подсыхающими портянками. В тиши уютно и мирно отстукивают бесконечное "тик-так" много покочевавшие по фронтовым аэродромам настенные ходики. В центре землянки вокруг наскоро сколоченного дощатого стола лежат пахнущие маслом и мазутом ящики из-под запчастей и технического имущества. На левой стороне стола, вытянутого почти во всю длину землянки , колышется желтый стручок пламени над керосиновой лампой. А рядом стоит старенькая скрипучая табуретка.

Гудков присел на нее, достал чистый лист бумаги и карандаш. На его лице заиграла, словно ранняя зорька, довольная улыбка. На груди поблескивают шесть боевых орденов. В землянку время от времени заходят авиаторы, гремят питьевым ковшом о ведро, сладко чмокают губами. Но капитан этого не видит и не слышит. Он - весь сосредоточенность и внимание. Не поднимая взгляда на своих товарищей, он подолгу обдумывает каждое слово и медленно пишет письмо. Из-под карандаша по листку ровными шеренгами шагают убористые строчки.

- Какой денек, товарищ капитан! - подходит к столу Виктор Козлов.

- Столько солнца - аж сердце поет!

- Погода, что надо...- нехотя отзывается Гудков.

Но видя, что тот не думает прекращать начатого разговора и подсаживается, взяв ящик, к столу, Дмитрий сказал:

- А я долгожданную весточку получил... от девушки... Представляешь, два года назад мы потеряли друг друга... А сейчас нежданно-негаданно - письмо... Вот пишу ответ.

Капитан показал на четверть исписанного красивым почерком листа.

- Это и все? - удивился Козлов.

- Я так волнуюсь, что даже не знаю, о чем писать,- закрывая листок рукавом гимнастерки от любопытного глаза Виктора, ответил Дмитрий.

В землянке наступила тягучая тишина. И действительно, как рассказать простыми словами своей любимой о том, что ты пережил и перечувствовал за эти два года разлуки? Поймет ли она, как волнуется твое сердце в эти минуты, когда ты вдалеке от дома, от ее нежных и приветливых глаз, которых так не хватает сейчас тебе?

Оба летчика сидели и думали каждый о своем...

Несмотря на свои двадцать три года, Дмитрий Гудков прошел к тому времени большую и суровую жизненную школу. В 1940 году он с отличием закончил Качин-скую авиашколу и стал сержантом. Его в числе немногих лучших выпускников оставили в школе инструктором по обучению молодых пилотов.

Дмитрий Гудков и его друг Константин Шлыков жили в одной комнате, летали в одном звене. Им навсегда запомнилась ночь с субботы на воскресенье 22 июня 1941 года. После службы они гуляли вдоль берега Черного моря. Стояла отменная погода. Над округой рассыпали вдохновенную и неповторимую трель шальные соловьи. Полная чистая луна проливала прохладный серебристый свет. Волны вздыхали и накатывались на берег, накрывая его белой скатертью мягкой пены. Под ногами молодых сержантов шуршала сухая галька, рассыпанная вперемежку с желтоватым песком. Они шли задумчиво, забыв о вчерашних жарких спорах насчет человеческого счастья. А сегодня друзья молчали. Иногда до их слуха доносился из-под склонившихся ветвей деревьев таинственный шепот влюбленных.

Сержанты вернулись домой во втором часу ночи. Наскоро сняв одежду, они тут же заснули крепким беззаботным сном. Но не прошло и трех часов, как их подняла с постелей боевая тревога, продолжавшаяся, как стало известно потом, 1418 дней и ночей.

Ранним утром 22 июня фашистские бомбы и снаряды раскалывали тишину Севастополя и Качи. Утробно урча, в небе носились гитлеровские самолеты. Над городом вскидывались черные грибы взрывов. От чужеземного металла стонала славная севастопольская земля.

На второй день войны инструкторы Качинской летной школы все, как один, чуть свет пошли с рапортами к начальству. Разные это были люди - и еще безусые ребята, и с сединой в висках пожилые летчики, но писали они все тогда одно и то же: "Прошу отправить на фронт!"

Пожалуй, самым первым в то утро появился у двери начальника Дмитрий Гудков. Но его просьба, изложенная на целой странице, была перечеркнута коротким "нет".

Дмитрий вместе с Костей Шлыковым с нескрываемой завистью смотрел на Дорохова, Власова и других отличных инструкторов, которым на рапортах было поставлено "добро".

Друзья стояли у двери начальника, терзая себя разными думами и готовые расплакаться от обиды. Да, то, что этих ребят тогда не взяли на фронт, дл я них было большим горем. Их сердца рвались туда, где кипели жаркие бои, где были нужны сильные люди с твердой решимостью громить врага. И они стали ежедневно осаждать начальника рапортами, но на них все тем же почерком ложилось неумолимое "нет".

В связи с продвижением врага на восток Качинская школа была перебазирована. Молодые сержанты прибыли туда вместе со всеми инструкторами.

Вскоре Гудков получил группу из шести молоденьких курсантов. Они пришли с заводов и полей сразу после десятилетки. Каждому из них было по восемнадцать лет. А ему, Дмитрию, всего на три года больше. В первый же день занятий Гудков построил своих учеников, осмотрел их, а потом неожиданно даже для самого себя спросил: "Кто из вас хочет на фронт?" На это курсанты, словно сговорившись, в ту же секунду подняли руки вверх. Инструктор тоже вскинул над головой руку и сказал:

- Это хорошо, что у нас у всех одинаковое желание. Вчера я, ребята, говорил насчет фронта с начальником. Пока он меня не отпускает. Но подал надежду: "Обучишь курсантов и тогда с ними можешь отправляться".- Поэтому, - напутствовал новичков сержант,- надо сократить срок обучения. Короче, все зависит от вашего старания, от вас самих. А я сделаю все, что в моих силах.

В то время фашисты рвались к великой русской реке - Волге. У стен Сталинграда дыбились багровые пожарища, грохотали отчаянные бои. Из училища по-прежнему уходили на фронт все новые и новые отряды инструкторов. Среди них были: Шишкин, Макаров, Калинин. Кирсанов, Луцкий и другие. Глядя на старших, Дмитрий так же, как и Костя Шлыков, решил еще разок попытать свое счастье, подал свой очередной рапорт. Но ему опять отказали.

К тому времени гитлеровские самолеты, словно жаждущие добычи волки, рыскали в небе над большим пространством Поволжья. Они стали периодически появляться даже и над аэродромом авиашколы. В ту пору фронту были очень нужны опытные летчики. Поэтому интенсивность обучения в школе все возрастала.

Дмитрий Гудков, так и не добившись разрешения об отправке на фронт, постепенно уже стал смиряться со своей инструкторской участью. Но неожиданно выпал такой случай, который перед ним зажег незатухающий огонек надежды.

Начальник школы, дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант С. П. Денисов отдал приказ о формировании группы круглосуточного дежурства на самолетах Як-1 из инструкторского состава. Они должны были патрулировать над аэродромами школы, а в случае появления противника уничтожать его.

Гудков даже своим глазам не поверил, когда в небольшом списке увидел и свою фамилию рядом с фамилией Кости Шлыкова.

Поутру, это было 11 сентября 1942 года, Дмитрий заступил на дежурство ведущим пары. Он пришел к самолету задолго до своего ведомого, Кости Шлыкова. Дмитрий проверил боеприпасы, осмотрел машину, потрогал плоскости, словно сомневался в их крепости, и занял место в кабине. Через полчаса на стоянку прибыл Шлыков. Ему на удивление, Гудков открыл фонарь кабины и поднял руку вверх, что означало: "К вылету готов!"

Через двадцать минут в небо зеленой свечой брызнула ракета. На высоте трех тысяч метров по курсу на восток шел Ю-88.

Гудков взмыл в небо и, увидев "юнкерса", устремился на него в атаку, увлекая за собой ведомого. Приблизившись к фашисту, наша пара открыла по стервятнику огонь. Пулеметные трассы со свистом летели в гитлеровскую машину, но каскадами рикошетили в стороны. Крепкая броня надежно предохраняла чувствительные узлы самолета. Наша пара хлещет по врагу из всех боевых точек, но фашист по-прежнему, не обращая на это никакого внимания, продолжает лететь по заданному курсу. Гудков подает команду ведомому заходить снизу. Тот выполняет приказ, лупит гитлеровца метким свинцом, но он летит вперед, к нашим наземным войскам. Проходят пять минут боя, десять. "Яковлевы" обрушивают на противника град очередей из двух пулеметов. Но "юнкере" остается неуязвимым.

Дмитрий от негодования заскрежетал зубами: у него кончились боеприпасы. Он кинул быстрый взгляд на ведомого: тот покачивал крыльями, предупреждая ведущего, что горючее на исходе, кончился боекомплект и пора, мол, уходить домой. Но Дмитрий снова устремил взгляд на врага.

- Нет, он не пройдет...- прошептал Гудков.

На полных оборотах двигателя Дмитрий нагоняет "юнкерса" над станцией. Подойдя к врагу сзади, он делает левый крутой разворот и врезается крылом в самолет противника. Тот затрещал и развалился на куски. А наш истребитель получил настолько сильный удар, что у летчика порвались привязные ремни и его выбросило из кабины.

Дмитрий летит вниз. Невдалеке от него падает в штопоре его верный "як", до конца исполнивший свой долг.

На высоте уже что-нибудь около пятисот метров Дмитрий дернул кольцо, но парашют не раскрылся. А тем временем неимоверно быстро неслась навстречу земля. Летчик снова сильно рванул кольцо. И тут он почувствовал приятный шелест спасательных строп. Успеет ли купол парашюта сделать достаточный глоток воздуха, пока не приземлится летчик?

Эта мысль больно, будто иглой, кольнула в сердце сержанта. В тот же миг его сильно рвануло вверх и он обрадовано вымолвил- "Жив!". А с высоты на него, словно нарастающий шум прибоя, набегал знакомый рокот мотора. Дмитрий поднял голову и слева, рядом с собой, увидел самолет Шлыкова.

После того как Гудков доложил о происшедшем Сергею Прокофьевичу Денисову, тот, не раз встречавшийся в небе со смертью, по-отечески обнял и расцеловал бесстрашного инструктора, а потом взволнованно сказал: "Теперь я сдаюсь! Сержант Гудков заслужил полное право быть на фронте!"

Следует заметить, что в то время в нашей стране еще не было совершено ни одного тарана.

Перед вылетом на фронт Гудков зашел в отряд попрощаться с друзьями и своей группой курсантов. Проходя мимо штаба, он встретил командира отряда соседней эскадрильи капитана Евгения Порфирьева.

- Поздравляю, дорогой, с первой победой! - дружелюбно сказал тот и озабоченно добавил: - Иди в штаб, тебя уже давно ищут. Наградили орденом Красного Знамени и присвоили звание "младший лейтенант".

Вечером Дмитрий, тайком оглядывая солнечно блестевший орден и новые голубые петлицы, стоял смущенный в кругу своих курсантов.

Те с завистью смотрели на своего командира и не узнавали его: так он возмужал у них на глазах, буквально за несколько дней. Голубые петлицы с красным квадратиком посредине придавали особую солидность их наставнику. Ну, а об ордене и нечего говорить: он сводил с ума молодых курсантов. Все это бесконечно обнадеживало их юные сердца.

- Товарищ инструктор, уезжаете?.. А как же мы? - застенчиво спросил один из учеников.

- Мы расстаемся, ребята, ненадолго. Поверьте мне, обязательно встретимся на фронте...

На другой день он прибыл в запасной полк, который только что формировался. Глаз ласкали новенькие Як-1, ожидавшие своих хозяев. Дмитрий был до бесконечности обрадован, когда пришел докладывать о своем прибытии и увидел перед собой командира отряда Качинской авиашколы майора Самуила Ивановича Терещенко.

26 июля 1943 года Гудков в должности командира звена 2-й эскадрильи прибыл на Калининский фронт.

Вскоре летное дарование Дмитрия засверкало всеми гранями его таланта.

Однажды он в составе четырех Як-7Б сопровождал группу штурмовиков. Над головой плыли густые облака. Используя их, противник стремился сокрушить строй "Яковлевых" внезапными атаками. Шесть гитлеровских истребителей кинулись на нашу группу. Но ведущий не дрогнул, развернул истребителей и вступил с ними в бой. Итогом его явились три сбитых "юнкерса".

Дня через два после того боя замполит полка Ищенко сказал Дмитрию:

- Хочу написать твоим родителям письмо. Пусть порадуются за тебя. Ну, что же ты молчишь?

От этих слов Дмитрия пошатнуло. Его щеки охватила синева. Он полез в боковой карман гимнастерки, достал письмо и подал его замполиту. В нем было написано:

"...Нина Васильевна Гудкова погибла геройской смертью... Похоронена на берегу Сиваша..."

- Очень жалею не только мать, но и сестру, которая на фронте была санитаркой и тоже погибла,- словно в оправдание, тихо промолвил младший лейтенант.

- Что же это, Дмитрий Васильевич. Получил такое письмо и молчишь... Нет, так дело не пойдет! Я хочу, чтобы о зверствах фашистов знал весь полк.

Вскоре письмо обошло все подразделения дивизии. А отцу Дмитрия был направлен ответ. В нем командование части благодарило его за воспитание отважного сына.

Через несколько дней от отца пилота пришел ответ. В нем было написано:

"Дорогие детки мои! Спасибо за добрую весть. Я долго не распечатывал письмо, боялся, а вдруг... Потом осмелел... Радости моей не было конца. Я всегда верил в своего сына. Передайте ему мой низкий поклон. А вам всем большое отцовское спасибо за доброе слово...

Мне уже шестьдесят три года, но я по-прежнему тружусь в колхозе. В прошлом году выработал 349 трудодней... Милые, постарайтесь скорее добить проклятого фашиста. А мы вас поддержим, чем только можем. Крепко жму вам руки.

В. Гудков"

...В тишине землянки все так же выстукивали бесконечное "тик-так" неутомимые настенные ходики. Долгое молчание нарушил Козлов:

- Значит, не знаешь, что написать? Да ты расскажи невесте, как воюешь, как живешь.

- Вот об этом я и написал,- сворачивая листок треугольником, сказал Дмитрий.

Опережая события, скажем, что с тех пор прошло много лег. Еще не один боевой вылет совершил в войну Д. В. Гудков. А в начале 1945 года ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

После войны Дмитрий Васильевич успешно освоил новые реактивные самолеты, окончил воздушную академию, был на различных командных должностях.

...Открывается XXIV съезд КПСС.

Тишина. Торжественная. Величавая.

И вот под прославленными боевыми знаменами Вооруженных Сил СССР входят тридцать Героев Советского Союза, чтобы от имени личного состава армии и флота заверить съезд и ЦК КПСС, что наши воины готовы в любую минуту защитить свою Родину.

Правофланговым под боевыми знаменами Военно-Воздушных Сил чеканит шаг военный летчик 1-го класса полковник Дмитрий Васильевич Гудков.