АВИАБИБЛИОТЕКА: КУРГУЗОВ И.П. ЗВЕЗДЫ НАД ПРИБАЛТИКОЙ

ИСТОКИ МУЖЕСТВА

В самом начале четвертого года войны в Белоруссии началось крупнейшее сражение. От озера Нещердо до Вербы, на 1100-километровом пространстве действовали четыре советских фронта: 1-й Прибалтийский, 3-, 2- и 1-й Белорусские. Стремясь во что бы то ни стало удержать занятую территорию, гитлеровское командование противопоставило нашим войскам сильную группировку армий "Центр", состоящую из 3-й танковой, 4-, 9- и 2-й армий. С ними взаимодействовали части правофланговых дивизий 16-й армии, входившей в состав группы армий "Север", и левофланговые дивизии 4-й танковой армии из группы армий "Северная Украина".

Это было огромное скопление противоборствующих сил. Много позже я узнал, что фашисты сосредоточили здесь 63 дивизии, в том числе 3 танковые, 2 моторизованные и 3 бригады. Пх группа имела более 9,5 тысячи орудий и минометов, 900 танков и штурмовых орудий, 6-й воздушный флот, располагавший 1342 самолетами. Наши фронты имели 166 дивизий, 9 стрелковых бригад и полевых укрепрайонов, 31 тысячу орудий и минометов, свыше 5200 танков и самоходно-артиллерийских установок, более 6 тысяч самолетов.

1-й Прибалтийский фронт, в составе которого воевала наша дивизия, должен был во взаимодействии с 3-м Белорусским фронтом разгромить витебско-лепельскую группировку противника, форсировать Западную Двину и выйти в район Лепель - Чашники.

Утром 22 июня 1944 года войска генерала армии И. X. Баграмяна начали разведку боем, а уже на следующий день в наступление перешли главные силы. На пятые сутки они вышли на рубеж Ушачи - Лепель и очистили Лепель от врага.

Немалую роль в этом сыграли части 3-й воздушной армии, которой командовал генерал-лейтенант авиации Н. Ф. Папивин. Летчики наносили бомбардировочные и штурмовые удары по опорным пунктам и узлам сопротивления врага, содействовали отражению неприятельских контратак, помогли захватить и удержать плацдармы на левом берегу Западной Двины. После окружения витебской группировки гитлеровцев авиация фронта активно участвовала в ее уничтожении.

К 28 июня красные стрелы четырех советских фронтов вспороли немецко-фашистскую оборону на шести далеко отстоящих друг от друга участках, окружили и разгромили витебскую и бобруйскую группировки врага, а также нанесли поражение неприятелю в районе Орши и Могилева. Потерпев серьезное поражение, оккупанты начали поспешно отступать на всей линии от Западной Двины до Припяти.

Перед нашими войсками Ставка Верховного Главнокомандования поставила новую задачу. В частности, 1-й Прибалтийский фронт должен был наступать на полоцком и швенченском направлениях и освободить города Полоцк и Глубокое.

Мы довольно часто перелетали с одного аэродрома на другой. Вот и теперь уже несколько дней, как полк покинул прежнюю площадку и рассредоточил свои истребители на лесной опушке, невдалеке от Мовдзер. Красивые здесь места, особенно в разгар лета.

Солнце клонилось уже к вершинам деревьев, когда я возвратился из полета и решил побеседовать с командиром первой эскадрильи. Хотелось побольше узнать лично о нем, а также о том, что, по его мнению, лежит в основе мужества воздушных бойцов (на такую тему мне предлагалось написать политическое донесение на имя начальника политотдела дивизии).

На самолетной стоянке командира эскадрильи Георгия Силявы не оказалось, и я направился на КП, рассчитывая застать его там.

Тропинка вилась по краю леса, заросшего разнотравьем и кустарниковым молодняком. Привыкнув к постоянному гулу войны, реву моторов и разрывам снарядов, я не сразу ощутил благодатной тишины, царившей в эти минуты в лесу. Но чем дальше шел по пружинящей, податливой тропинке, тем властнее напоминал о себе прифронтовой покой.

Удивленный беззаботным цвеньканьем птах, скрытых от глаз зеленым занавесом листвы, я остановился, снял фуражку и расстегнул воротник гимнастерки. Голоса птиц серебряными колокольчиками падали сверху и таяли в душистом лесном настое. Слева от меня сквозь нестройный коридор деревьев виднелась небольшая поляна, высветленная мягким солнечным светом. Там стоял человек. "Кто бы это мог быть?" - подумал я и, пристально вглядевшись, узнал Георгия. Он рвал цветы. Вот уж никогда не подумал бы о такой приверженности! Комэск, обстрелянный "эрликонами", обожженный огнями зениток - и хрупкие лесные цветы. Нет, война не убила в людях нежность, не выжгла из их сердец красоту!

Я подошел поближе к светозарной поляне и осторожно раздвинул ветки кустарника. Георгий продолжал

собирать цветы, вполголоса напевая лирическую песенку яз довоенного фильма:

Я на подвиг тебя провожала, Над землею гремела гроза. Георгий выпрямился, посмотрел на собранный букет, о чем-то вздохнул и тихо продолжал:

Я тебя провожала, но слезы сдержала И были сухими глаза...

- Это кому же ты подарок готовишь? - спросил я с улыбкой и шагнул навстречу песне, цветам и солнцу.

Георгий смутился. Румянец залил его незагоревшее лицо. Даже родимое пятно - "мушка" на левой щеке и та, кажется, порозовела. Пригладив косой уголок льняных волос, он проговорил:

- Себе любимому, Иван Петрович. День рождения у меня сегодня. Двадцать два стукнуло. Мама письмо прислала, поздравила.

Теперь смутился я. Кому-кому, а мне-то уж, как говорят, положено по должности знать памятные дни в жизни однополчан. Заметив мое состояние, Георгий достал письмо из кармана и сказал:

- Присядем, я расскажу, о чем пишет мама.

- Зачем же пересказывать? Лучше прочти,- попросил я его.

- Можно и прочитать,- согласился он.- Письма я получаю не часто...

Я знал, что, кроме матери, у Силявы не было никого, и ее письмами он дорожил.

"Здравствуй, сынок! - тихо начал Георгий, еще раз осмысливая каждое материнское слово, написанное не очень привычной к перу рукой.- Поздравляю тебя, родной мой, с днем рождения. Был бы ты дома, приготовила бы по нынешним временам какой-никакой закуски, раздобыла бы стаканчик-другой вина. Так-то славно посидели бы с тобой, вспоминая отца..."

Старший лейтенант на минуту умолк. Волнение мешало ему читать грустные строки об отце, погибшем на Смоленщине в одной из партизанских стычек с оккупантами. Наконец он справился с минутной слабостью и, извинившись, будто бы в чем-то виноват передо мной, продолжал читать:

"Не знаю, что и подумать: давно от тебя нет письма. Вчера здесь сел такой же маленький самолет, на каком когда-то прилетал ты домой. Увидела - сердце от радости затрепетало. Кинулась туда - нет, не ты... Всплакнула, старая. Ну, да ты уж прости меня, Гошенька, заждалась я тебя. А тут еще сны стали одолевать. Тревожные какие-то, беспокойные...

Береги себя, сынок, воюй с немцами умеючи. Обнимаю тебя, а друзьям твоим кланяюсь. Твоя мать".

Георгий бережно свернул письмо треугольником, как оно было сложено матерью, положил в карман и, посмотрев на меня, доверительно сказал:

- Конца войны еще не видно, а мать уже старенькая стала, некому присматривать за ней.

- А живет-то она где? - поинтересовался я.

- В Смоленске. Когда наши войска освободили город, командир отпустил меня домой, на побывку. Прилетел - и не узнал родного города. Почти весь сожгли фашисты. От отцовского дома только жуткое пепелище осталось. А мать нашел в пещере. Тогда многие бездомные люди в пещерах жили - оборванные, закопченные дымом,- страшно смотреть. Увидела меня мать - и в слезы: отца нет, и жилья нет, и сама чудом осталась живой. Били ее немцы за батю и за меня: отец - партизан, сын - летчик.

Силяво тяжело вздохнул и, помолчав, стал продолжать свой рассказ:

- Пошел я в воинскую часть, что располагалась неподалеку от разбитого вокзала, попросил у командира несколько солдат, чтобы вместе с ними построить хоть какую-нибудь хибару для матери. Выслушал меня майор и говорит: "Вот что, старший лейтенант, бери-ка роту на целый день".

Привел я солдат к своему пепелищу, а из чего строить жилье - не знаю: ни лесу нет, ни какого другого материала. Хорошо, ребята сообразительные попались. "Кирпичей бы надо насобирать, товарищ старший лейтенант,- предложили они.- Посмотрите, кругом развалины. Так что мы сегодня и управимся".

- И действительно, управились быстро. Домишко хоть и небольшой, а все радость для матери. Так вот и живет в нем до сих пор. Старенькая стала,- повторил Георгий и умолк, глядя на собранный букет цветов.

- О невестке не напоминала часом? - спросил я своего собеседника.

Силяво зарделся. Я уже давно заметил, что Георгий неравнодушен к девушке, работающей в политотделе дивизии. Звали ее Машенькой. И не только я заметил, но и политотдельцы.

Однажды приезжаю туда за бланками боевых листков, а полковник Самарин говорит своему заместителю Богородскому:

- Дай ему, Дмитрий Никитич, побольше этих бланков, - и, подмигнув майору, рассмеялся.

- А что же, по-свойски можно, - улыбнулся.

- Ведь мы с ним скоро, пожалуй, будем родней... Мне было известно, что Георгий познакомился с Марией на вечере художественной самодеятельности. Народу было много, и стулья достались не всем. Заметив, что девушка расстилает газету, чтобы, по примеру других, сесть на траву, Георгий предложил ей свой стул. Мария поблагодарила летчика, и он сел рядом с ней. Она смотрела на импровизированную сцену, где дивизионные артисты читали стихи, пели и танцевали, а он, отрешившись от сценического веселья, забыв обо всем на свете, любовался девушкой.

Машенька была привлекательна в ладно пригнанной гимнастерке, короткой темно-синей юбке и аккуратных сапожках. Она не стригла свои темно-русые волосы, а красиво заплетала их в косу, и начальство снисходительно относилось к этой вольности, противоречащей установленному порядку. От этой ее прически веяло чем-то домашним, мирным, и каждый, глядя на Машу, вспоминал мать, сестру или жену, о которых так стосковался за эти три года разлуки.

Уже смеркалось, когда кончился самодеятельный концерт. Георгий поднялся первым и сказал;

- Давайте познакомимся: Георгий.

- Мария,- ответила девушка и снизу вверх посмотрела светло-синими глазами на летчика. Он стоял перед ней, высокий, подтянутый и очень застенчивый. Она тоже смутилась и опустила густые длинные ресницы.

- Вы не спешите? - спросил лейтенант, не обращая внимания на торопливо расходившихся участников вечера.

Она нерешительно пожала плечами. Может быть, впервые в жизни ей задавали такой вопрос, и она не знала, что на него ответить...

- Ваши уезжают,- Машенька повернула голову в сторону полковой машины, возле которой толпились летчики и техники.

- А я пешком дойду,- весело махнул рукой Георгий.- Вечер светлый и теплый, дорога прямая и недальняя. Знаете,- все больше оживляясь, говорил он,- мы все время летаем или ездим. Так и ходить разучишься.

Девушка тихо засмеялась. И то, что она стояла возле него, не решаясь уйти с подругами, и проявление заботы о его отъезде, и, наконец, ее тихий, сближающий смех - все это, видимо, обнадежило Георгия, и он отважился предложить ей:

- Машенька, пройдемся?

Она кивнула головой и, теребя косу рукой, первой шагнула к синеющей опушке леса.

- Трогай! - сказал я шоферу машины, и полуторка, набитая полковым народом, двинулась на полевой аэродром.

Не знаю, когда возвратился Георгий, но встал он раньше всех и весь день был, кажется, счастливее всех...

Все это вспомнилось в одну минуту, пока старший лейтенант, смущенный моим вопросом: "О невестке не напоминала часом?" - начал слишком внимательно рассматривать букет цветов. Удивительное дело: рыцарь неба, сбивший двенадцать фашистских самолетов лично и пять вместе со своими боевыми друзьями, кавалер трех орденов Красного Знамени, двух - Отечественной войны и одного - Александра Невского - и такая юношеская застенчивость.

- Жениться тебе надо, вот что,- сказал я и поспешно встал, чтобы не видеть лица Георгия, и без того смущенного до красноты.- Подумай на досуге, а сейчас пойдем в штаб. Надо подготовить на ребят твоей эскадрильи представления: кому - награда полагается, кому - звание. Ты сам-то давно в старших лейтенантах ходишь?

- Да разве дело в наградах и званиях? - ответил Силяво.- Поскорее бы сломить хребет фашистской гадине. Четвертый год воюем...

- Граница уже рядом, Георгий. Теперь веселее будет воевать. Может, к весне и закончим ратную страду.

- Хорошо бы! - мечтательно произнес Силяво,- отвоююсь, поеду домой, на Смоленщину...

В штабе мы застали заместителя командира части подполковника А. И. Кириллова, инженера полка и двух командиров эскадрилий, листавших личные дела летчиков и техников.

- Петрович,- сказал Александр Иванович Кириллов,- тебя вызывают в политотдел, а меня в штаб. Совещание, говорят, минут на тридцать-сорок. Машина готова, поедем.

Силяво, начавший было просматривать документы личного состава своей эскадрильи, поднял голову, и в его глазах я увидел немую просьбу. Я кивнул ему: "Будет сделано!" и взял с подоконника цветы, чтобы передать их Марии. Георгий благодарно улыбнулся.

По дороге в политический отдел Александр Иванович вспомнил поединок лейтенанта Силяво с гитлеровским врагом.

...Ранним июньским утром, когда на обочинах аэродрома еще посверкивала роса, зеленая ракета подняла людей полка по тревоге. Летчики и техники бросились к самолетам.

- Задачу знаешь? - на ходу спросил майор Голованов у Силяво.

- Так точно,- ответил командир эскадрильи.

- Повтори.

- Поднимаю восьмерку над Зеленым Городком и прикрываю наземные войска на подступах к Полоцку.

Эскадрилья взлетела и построилась растянутым пеленгом, очень удобным для осмотрительности и взаимной выручки. Ведомый командира, младший лейтенант Жданов, шел правее и выше, надежно прикрывая Георгия. Соблюдая установленный интервал, рядом шла вторая пара, которую возглавлял старший лейтенант Фролов. А звено Григория Бычковского летело левее и выше. Вскоре показался Полоцк, объятый дымом. На подступах к нему наши войска дрались с фашистами.

- Разворот влево! - подал команду Силяво, заметив восемь "мессеров".

- "Маленькие", "маленькие!" Идите вверх. Слева от вас "мессы". Идите на солнце,- предупреждала наземная станция наведения.

- Вас понял,- спокойно ответил командир восьмерки.

Гитлеровцы, построившись "этажеркой", парами устремились в атаку. Однако наши успели захватить инициативу в свои руки. Прикрывая друг друга, они сорвали замысел неприятеля и сами атаковали его. С первой же очереди Георгий Силяво сбил одного "мессершмитта". Второй фашистский самолет загорелся от меткой очереди его ведомого.

Казалось, победа близка, но тут с земли снова долетел сигнал предупреждения:

- "Маленькие", на вас нацелилась четверка "сто девятых".

Воздушный бой перешел на вертикали, и "карусель" заняла все небо. Старший лейтенант Силяво понял, что дело имеет с очень опытным, искушенным в боях противником. Особенно заносчиво, до наглости вел себя фашист, на борту самолета которого черной краской был нарисован туз. Вот уже второй раз на огромной скорости пронесся он через центр всей "карусели", выискивая жертву. Время от времени его прикрывала пара "мессершмиттов".

Георгий решил покончить с "черным тузом", возглавлявшим всю группу крылатых разбойников.

- Прикрой,- попросил он своего напарника Жданова, а сам, сделав полупереворот влево, бросил машину вверх, наперехват Ме-109.

Выходя из пикирования, "як" гудел, дрожал от максимальной перегрузки. В таких случаях на летчика наваливается огромная тяжесть, в несколько раз превышающая вес его тела. Ноги и руки кажутся налитыми свинцом.

А Силяво все тянул и тянул ручку управления самолетом на себя, чтобы сблизиться с ненавистным "черным тузом" и выпустить в него пулеметную очередь. Вот он почти рядом, фашист. Но стрелять еще рано - великовата дистанция. Георгий имел обычай бить врага наверняка, в упор. Надо бы подойти еще немного, но "як" отдал все, что мог, выбираясь наверх свечой. Вот-вот он сорвется с крутизны.

"Черный туз" стремительно скользнул вниз. И Георгий, только что перенесший неимоверную перегрузку, снова устремился в пикирование. Он не хотел упускать главаря "мессов". Две крылатые стрелы, словно метеоры, теряли высоту, разгоняя и без того сумасшедшую скорость. И вдруг горка, разворот, полубочка - целый каскад высшего пилотажа. Немец намеревался ошеломить советского летчика блестящей боевой выучкой. Но Георгий не уступал ему в летном искусстве. Как ни крутился "черный туз", а "красная звезда" не отставала от него.

Асы сошлись на вертикалях, испытывая нервы. У кого они окажутся крепче? Жданов, ходивший рядом со старшим лейтенантом, не выдержал перегрузки. Словно ошалелые, оторвались от своего лидера и двое сопровождавших его фашистов.

Медленно, но с каждой фигурой пилотажа все ближе и ближе приближался Силяво к хвосту "черного туза". Заметив это, два опомнившихся "месса" кинулись было на помощь своему шефу, но Жданов мгновенно бросился на них и сорвал атаку.

"Черный туз" делает разворот на пикирование, стремится нырнуть под самолет Георгия, чтобы потом резким маневром зайти в заднюю полусферу. Но Силяво разгадал замысел врага, дал ему возможность осуществить задуманный "фокус", ибо знал, что "як" быстрее "мессершмитта" сделает разворот на пикировании. Выбрав во время этого маневра подходящий момент, сверху и чуть сбоку комэск ударил из пушки по мотору "черного туза". Флагман гитлеровцев вздрогнул и попытался было уйти вверх, но тотчас вспыхнул и, падая, до самой земли, той самой русской земли, которую он пришел завоевывать, прочертил траурную полосу.

"Черный туз" не выдержал поединка с "красной звездой".

А бой продолжался. Обозленные гибелью вожака, фашистские летчики разом, как воробьи на орла, набросились на Георгия. Пулеметные очереди прошивали воздух слева и справа от "яка", проносились перед самой кабиной и сзади нее. Силяво кидал самолет с крыла на крыло. Порой казалось, что силы комэска вот-вот иссякнут, и фашисты расправятся с ним. Но Георгий давно научился искусству побеждать.

Выходя из атаки, комэск почувствовал, как сильно тряхнуло его машину. Кто-то из немцев ударил по блокам мотора и капоту. В этот момент впереди "яка" мелькнул "мессер". Георгий выпустил по нему длинную очередь, и тот рухнул вниз.

Перед глазами Силяво, будто одеяло, возникла завеса.

- Ничего не вижу, дайте курс,- попросил он своих ребят.

Жданов, тоже успевший сбить один вражеский самолет, пришел на помощь своему командиру. Он увидел развороченный снарядом верхний капот мотора. Из пробоины било масло и растекалось по козырьку кабины. Вот почему он ничего не видел вокруг. Но у него были приборы, и он вел машину по ним. А друзья шли рядом, заботливо охраняя командира. Среди них был и Григорий Бычковский, увеличивший счет сбитых самолетов еще на одного "мессера".

У аэродрома Георгий Силяво передал по радио:

- Обеспечьте посадку. Подбит.

Приземлился он мастерски - на три точки. А спустя полчаса его эскадрилья снова пошла в бой. В этот день Георгий поднимался в огненное небо пять раз...

Мы приехали. Прежде чем зайти в комнату, где политработники собирались на совещание, я постучался в "машинописное бюро" - уголок, отгороженный для единственной машинистки.

Вышла Мария. Мы поздоровались.

- Это вам,- передал я цветы девушке.

- Ой, что вы! - зарделась она.

- Не я дарю, а именинник наш, Георгий.

- У него день рождения? - Мария вскинула длинные ресницы.- А я и не знала.

- Я тоже случайно узнал. Ну, мне на совещание. Вечером, наверное, Георгий приедет к вам. Машину я дам. Ему очень надо поговорить с вами. Слышите? Очень...

Уткнувшись лицом в букет, Мария прошептала:

- Спасибо, товарищ майор,- и счастливая, впорхнула в "машинописное бюро".

Совещание было недолгим. Василий Иванович Самарин, начальник политотдела, рекомендовал политработникам вместе с командирами заниматься составлением наградных документов.

- Кое-кто,- сказал он,- забывает о техниках и механиках. Бывает так, что летчик имеет две-три награды, а людей, которые готовят ему самолет, работают не покладая рук, ночей не досыпают, даже медалью обходят. Нехорошо, товарищи. Прошу исправить эту несправедливость.

Шла речь о приеме отличившихся авиаторов в ряды ВКП(б). Самарин упрекал замполитов в том, что иногда подолгу "ловят" свободное время, чтобы провести собрание коммунистов, а потом неделями оформляют документы на вновь принятого в партию.

- Для этого достаточно двадцати минут. Не обязательно нужны стол, красная скатерть и графин с водой,- говорил начподив.- Собрались под крылом самолета и решили дело без волокиты. Необходимо кончать с бюрократизмом. Билеты и кандидатские карточки надо выдавать не здесь, в политотделе, а в полках и в батальонах, на стоянках, а то и в кабинах самолетов. Да, в кабинах, - повторил он.- Представляете, с каким настроением полетит человек на боевое задание. Он стал коммунистом, ленинцем! И драться с врагом будет по-ленински. Это великое дело, друзья.

Возвратившись в штаб полка, я застал командиров за прежним занятием - подготовкой документов для наград и присвоения очередных званий достойным людям.

- Закончишь с бумагами,- шепнул я Георгию Силяво,- бери машину часа на два и поезжай в политотдел.

- Вызывают? - встревожился он.

- Вызывают,- кивнул я головой.- Машенька будет ждать. Цветы я ей передал. Видно, понравились, если назначила свидание.

"Святая ложь простительна,- подумал я о себе.- Девушке сказал, что Георгии просил свидания, а ему - она ждет".

Александр Иванович Кириллов мне сказал: "Вот тебе история с Жорой Силявой. Вполне достаточно для того, чтобы написать донесение об истоках мужества командира эскадрильи. Это, прежде всего, жгучая ненависть к врагу, ненависть, бьющая через край сердца,- за гибель отца, за сожженный дом, за страдание и слезы матери, за опаленную пожаром битв юность, за прерванные военной грозой привязанности души и неосуществленные мечты; во-вторых, беззаветная любовь к родному краю, ныне разоренному захватчиками, к народу - творцу и воину, слившему свои богатырские усилия в единое и всеобъемлющее стремление - разбить иноземца и отстоять волю..."

Да, этого было достаточно. Однако в нашей 259-й истребительной авиадивизии, а тем более в 3-й воздушной армии воевали не только и не столько комэски, а главным образом рядовые летчики. И я решил обратиться к фронтовой биографии одного из самых молодых офицеров - лейтенанта Мартынова.

Наиболее показательным с точки зрения интересовавшего меня вопроса был первый воздушный бой Мартынова. Вот при каких обстоятельствах это произошло.

Наша дивизия только что прибыла на Калининский фронт. На земле и в воздухе шли ожесточенные бои. Особенно напряженным положение было в районе Духовщины. Именно на этом направлении 13 августа 1943 года войска фронта начали наступательную операцию против 3-й танковой армии противника.

Наступление длилось в общей сложности более месяца и закончилось 19 сентября взятием Духовщины - важного опорного пункта обороны противника на пути к Смоленску. Активное участие в подавлении отчаянно сопротивлявшегося врага принимали наши летчики. Здесь же получил боевое крещение Павел Мартынов, комсомолец из села Ивашково Рязанской области.

23 августа, сопровождая группу штурмовиков в район Духовщины, шесть Як-7Б, возглавляемые старшим лейтенантом Каханиным, на высоте 1200 метров встретили 12 вражеских бомбардировщиков. "Юнкерсы" летели бомбить наступающие части и подразделения 39-й армии. Лидер истребителей принял решение: четверка "яков" атакует бомбардировщиков, а пара продолжает сопровождать штурмовиков.

Подав команду, ведущий повел в атаку троих летчиков, впервые вылетевших на боевое задание. Был среди них и Павел Мартынов. Во всем поступая так, как учил командир, следуя его примеру в бою, лейтенант с первой же атаки, как и Каханин, сбил "юнкерса". Строй бомбардировщиков нарушился. Ведущий нацелил истребителей на повторную атаку. В это время из-за облаков выскочила шестерка ФВ-190. Оценив создавшееся положение, Павел подумал, что хорошо бы сковать действия "фоккеров", отвлечь внимание немецких летчиков на себя, чтобы дать возможность Каханину добить бомбардировщиков. Он так и поступил, предварительно доложив по радио о своем замысле старшему лейтенанту.

- Действуйте,- послышалось в ответ.

Выполнив резкий поворот на 90 градусов, Мартынов ринулся в лобовую атаку против шести ФВ-190. Это была дерзость, основанная на убежденности в превосходстве своей моральной стойкости, на твердой уверенности в надежности боевой техники и оружия, на сознании необходимости вступить в неравный поединок.

Фашисты действовали самоуверенно. Что может сделать один против шестерых? Разделившись, они парами с разных сторон пошли в атаку на самолет Мартынова. Не успев еще определить, откуда скорее всего грозит опасность, Павел заметил, как снизу вынырнул силуэт ФВ-190 с черным крестом на фюзеляже. Мелькнув перед глазами, он намеревался уйти в облака. Мартынов, взяв ручку на себя и преодолевая перегрузку, дал прицельную очередь. Какая удача! "Фоккер" перевернулся, задымил и пошел к земле.

В разгаре боя Мартынов, нажав кнопку радиопередатчика, забыл ее отключить, и все, кто был на аэродроме у радиостанции, услышали: "Ура! Есть один". Спустя некоторое время новая фраза: "Паша, не теряйся. Давай, давай!". Это он сам себя подбадривал.

Пушечная очередь "фоккера", повисшего на хвосте "яка", с визгом и треском прошла над кабиной машины Мартынова. Маневр! Только в нем спасение. Истребитель камнем падает к земле, затем свечой взмывает вверх. Вот тут-то Павел убедился в непревзойденных качествах своей машины. И когда враг попытался вести бой на вертикалях, Мартынов мгновенно настиг "фоккера" и поймал в прицел. Огонь! И нет второго фашиста.

ЛЕТАТЬ - ЗНАЧИТ СРАЖАТЬСЯ

29 июня 1944 года старший лейтенант Григорий Бычковский в паре с младшим лейтенантом Константином Мокровым вел разведку и фотографирование резервов противника в районе Дриса. На высоте 600 метров они были атакованы восемью истребителями ФВ-190. Георгий передал ведомому: "Вступаем в бой".

Фашисты, видя свое численное превосходство, лезли дуром. Но наши пилоты вложили всю душу, все свое умение и мастерство в этот неравный поединок, за которым следили с земли бойцы нашей 7-й бригады. Ведущий с первой же атаки меткой очередью послал фашиста вниз. Через минуту вспыхнул другой стервятник. Не растерялся и ведомый. Он тоже заставил одного фашиста покинуть белый свет. Теперь против нашей двойки остались пять "фоккеров". Бой не затихал. Григорий неожиданно увидел, как загорелся самолет его ведомого. Мокров вовремя выбросился из кабины и раскрыл парашют. На него, безоружного пилота, словно ястребы на легкую добычу, набросились пять "фоккеров". Ведущий в отчаянии снова устремился на них. В ту же секунду он точной очередью поджег еще одного ФВ-190. Осталось четыре вражеских машины. Но как вести с ними дальше борьбу? У нашего пилота кончились боеприпасы. Тогда он решил идти на таран, чтобы не дать сбить фашистам своего ведомого. Старший лейтенант бросил машину на фашиста с левым разворотом. Но враг разгадал его замысел и вовремя уклонился от удара. В этот миг второй стервятник дал точную очередь. Машина ведущего вспыхнула. Но Григорий продолжал кружить над приземлявшимся другом и на горящем самолете. Наконец, когда Григорий убедился, что Константин в безопасности, повел горящий самолет на посадку.

С тех пор прошла почти неделя. В ожидании Бычковского и Мокрова мы не находили себе места. Почему они не вернулись? Что с ними случилось? Об этом ничего не знала вся дивизия.

Летчики эскадрильи все дни строят только предположения. Вот и сегодня 4 июля Силяво сидит у края дощатого стола, и по выражению его лица и по глазам я видел, что он не слушает летчиков, и споры проходят мимо него. Видимо, мысли его далеко-далеко от этой землянки - там, где лежит убитый Бычковский или раненый плутает в лесу.

В землянку внезапно ворвался инженер эскадрильи Исаев. Вид у него возбужденный, взгляд рассеянный. Запыхавшись от бега, инженер не может вымолвить хотя бы слово. Все молча уставились на него. Исаев вообще человек медлительный. У него тихий голосок, вялые движения и своеобразная походка с нажимом на пятку. Так что его стремительное появление все восприняли как нечто чрезвычайное, связанное с чем-то особенным, необычным.

- Говори же, что случилось? - не выдержал Миро-ненко.

Исаев отыскал взглядом Силяво и, как бы обращаясь только к нему, проговорил тихо-тихо:

- Жив.

- Кто жив? - хором спросили летчики. Инженер показал на дверь:

- Там Гриша Бычковский, у техников.

Словно ураганом сдуло нас с нар и табуреток. Через три секунды в землянке не осталось никого. Мы бежали под брезентовый навес, где укрывались от дождя техники и мотористы. Потом самолетная стоянка огласилась радостными восклицаниями. Летчики обнимали, тискали Гришу Бычковского, хлопали его по спине, заглядывали в лицо, перебивая друг друга, задавали десятки вопросов.

Радостное возбуждение царило с полчаса, и только потом, когда все более или менее успокоилось, Бычковский начал рассказ о том, как проходил памятный воздушный бой и что с ним, Григорием, приключилось.

- На высоте шестьсот метров, когда весь боекомплект был израсходован и я решил идти на таран, отбивая атаку "мессеров" от висящего на лямках парашюта ведомого, мой самолет загорелся от снаряда, угодившего в бензобак. Пришлось садиться.

Приземлился в лесу и огляделся - немцев нет. Потом восстановил ориентировку и решил пробиваться к своим, пока есть силы. Пошел на восток. Пистолет держу на взводе: если попаду в ловушку - шесть пуль фашистам, седьмая моя... К счастью, до наступления темноты никого не встретил. А ночью меня нашли партизаны и, узнав, что я тот самый летчик, который вчера вел воздушный бой над лесом, сказали, что они нашли еще одного летчика.

Это был мой ведомый. Часа через два мы стояли возле него, истерзанного вражескими снарядами до неузнаваемости. Ранним утром похоронили его... Он был расстрелян при спуске на парашюте.

Больше никто ни о чем не спрашивал Григория. Он молча сел на землю, и седая прядь волос упала ему на лоб.

Скорбную минуту молчания нарушил сигнал тревоги. Заработали моторы, и друзья Бычковского устремились на взлет.

На второй день в составе эскадрильи вылетел на боевое задание и Бычковский. Над линией фронта шла группа вражеских бомбардировщиков в сопровождении шести истребителей.

- Видишь? - спросил Силяво Григория.

- Вижу,- ответил тот. Силяво передал:

- Атакуем, Заход от "шарика" (это означало - от солнца).

- Понял!

Быстро и слаженно выполнив маневр, краснозвездные истребители ринулись в атаку. И вот уже горит один "лаптежник" - так называли Ю-87.

Бычковский заметил, что в хвост машины командира эскадрильи заходит "месс".

- Сзади "худой", берегись! - предупредил он комэска, увлекшегося воздушным боем, и тут же направил свой самолет в лобовую атаку, под огонь врага. С короткой дистанции, почти в упор он всадил очередь пулеметно-пушечного огня в "месса".

- Спасибо,- поблагодарил Георгий.

- Это за моего ведомого,- ответил Бычковский. Летчики любили Г. К. Бычковского за товарищество, за героизм. Гриша пел песни и играл на аккордеоне. Его музыка развевала грусть и боевую печаль.

Летчики часто просили: "Гриша, сыграй что-нибудь", и он не отказывался. Бычковский мастер играть на баяне. На самолетной стоянке, в столовой или общежитии он исполнял лирические, народные песни, плясовые, торжественные и шуточные - смотря по настроению людей.

Но больше всего он любил летать. Если плохая погода или другие обстоятельства не позволяли подняться в небо, он грустил. А если во время задания не встречал противника, приходил на КП и говорил:

- Не записывайте мне боевого вылета и норму водки не давайте: сегодня не дрался.

Зато после успешного боя целый день ходил веселый, играл на баяне задорные марши, пел и шутил.

А вчера Григорию не удалось слетать, и он ходил возле своего "яка", пасмурный, неразговорчивый.

- Может, завтра повезет,- сказал он мне.- Не терплю на войне бездействия.

Сегодня ничем не примечательное, самое обыкновенное утро, но Григорий бодрится:

- День еще впереди, может быть, все-таки сходим на задание.

И вот, наконец, взвилась красная ракета. Летчики, надев парашюты, сели в кабины. Со стоянки штурмовиков пошла на взлет восьмерка Ил-2. За ними взлетели истребители прикрытия во главе с Бычковским. Заняв боевой порядок, штурмовики взяли курс на Тукумс, где гитлеровцы прорвали линию фронта и стремятся развить успех наступления.

Бычковский доложил на аэродром вылета:

- "Береза", я - "Голубь-десять". Все в порядке. "Горбатых" вижу.

С борта лидера штурмовиков донеслось:

- "Маленький", "маленький", одна нога не убралась.- "Голубь-десять", у вас шасси не убралось.

- Понял, вижу!

В наушниках звучит переговор, и я думаю: "Нет, назад он не повернется, не из таких Гриша, чтобы возвращаться домой. Его собранность, решительность и смелость всем известны в полку. Мне не раз приходилось с ним ходить на задание, и я был спокоен: Бычковский не подведет. Не оплошает он и теперь, хотя идти на боевое задание с неубранной стойкой шасси - дело рискованное: увеличивается лобовое сопротивление, ухудшаются аэродинамические свойства самолета..."

Группа "илов" и "яков" продолжает лететь по намеченному маршруту. Вот и линия фронта. Ее всегда можно определить по разрывам снарядов, бомб, по дыму. Лидер "ильюшиных" связался по радио с КП наведения и получил разрешение на штурмовку. Он подал команду: "Занять правый пеленг", и самолеты перестроились.

Зенитки врага открыли ураганный огонь, белые и черные клубы дыма от разрывов снарядов покрыли все небо. Несмотря на это, штурмовики заняли боевой порядок "круг" и перешли в атаку.

Восемь сокрушительных залпов реактивными снарядами, и разворот на второй заход. Потом на танки неприятеля обрушился бомбовый удар. И третий раз - пушечно-пулеметный огонь.

Танки горят, как спичечные коробки. Некоторые из них, словно контуженные, крутятся на месте. Несколько машин повернули вспять. "Черная смерть" (так немцы называют Ил-2) работает отлично. Шестерка истребителей, эшелонируясь на высоте, прикрывает "илы".

Станция наведения передает:

- С юга на высоте три тысячи метров подходят шесть "мессеров" и четыре "фоккера".

Бычковский по радио командует двум ведомым:

- "Голуби", прикройте "горбатых", я атакую "фоккеров".

Четверка "фокке-вульфов" перешла в пикирование на ведущего группы штурмовиков, поэтому Бычковский бросил свой самолет в отвесное пике и открыл упредительный огонь по противнику. Атака отбита. Ведущий "фоккеров" вспыхнул и врезался в землю. А самолет Григория с неубранной стойкой шасси пошел в атаку на второго "фоккера". Летчики, видя пример командира, не уступали ему в храбрости.

Штурмовики, отбивая атаки "мессершмиттов", держатся плотно. Треск пушек и пулеметов не смолкает. Еще сбито два самолета противника. Бычковский приказывает:

- "Горбатые", идите домой, мы сами справимся. Приняв боевой порядок "змейка", штурмовики пошли на восток.

Под нашей группой прикрытия, находившейся выше ударной шестерки, продолжается напряженный бой.

Наконец воздушная схватка закончена, и мы возвращаемся на свой аэродром.

Командир полка, видевший, как Бычковский полетел на задание с неубранной стойкой шасси, сначала пришел в негодование и грозился наказать командира звена за нарушение установленного порядка. Потом, узнав по радио, что истребители ведут неравный бой с противником, Разоренов сменил гнев на доброе отеческое опасение: как он там, Бычковский, на своей "одноногой" машине?..

Посадив самолет, Григорий выслушал доклады летчиков своей группы, уточнил детали боя и пошел на КП. По взгляду командира понял, что никаких скидок не будет, и начал не с оправдания, а с результатов воздушной схватки:

- Группа выполнила боевое задание. У нас и штурмовиков потерь нет. Сбито четыре истребителя противника.

- Кто сбил?

- Лейтенант Щербаков.

- А остальных?

- Ведущий.

- Значит, ты?

- Да.

Командир полка, сдерживая улыбку, посмотрел на подполковника Кириллова, потом встал и подошел к Бычковскому:

- Хотел наказать тебя за то, что на неисправном самолете пошел на боевое задание, но... В общем, благодарю за хорошо проведенный воздушный бой.

Когда командир звена ушел, Разоренов развел руками и сказал:

- Разве можно такого орла наказывать!

Случилось так, что при запуске У-2 Бычковскому переломило винтом руку: непроизвольная вспышка - и... Врачи наложили шину и отправили Григория в госпиталь. Лежал он там до тех пор, пока не срослась кость. Наконец Бычковский возвратился в полк и сказал, что все в порядке, можно летать. Врач разрешил ему идти на боевое задание.

И вот Бычковский в воздухе. Его самолет слева от меня.

- "Береза"-двадцать два",- доложил Григорий,- по дороге идут машины противника. Штурмуем?

- На обратном пути,- отвечают ему.

К нашему приходу на цель "Лавочкины" под командованием Василия Курочкина уже разогнали "мессершмиттов". Бычковский недовольно буркнул:

- Небо как стеклышко. Куда же девались "мессы"?

- Подождем, они еще появятся,- отвечаю я ему.

И действительно, вскоре станция наведения передала:

- "Маленькие", слева и ниже вас истребители противника. Идут на штурмовку наших войск.

Мы атаковали их на большой скорости. Три машины врезались в землю и взорвались на собственных бомбах. Остальные сбросили груз на головы своих солдат, затем на бреющем полете повернули обратно. Во время второй атаки мы сбили еще один самолет.

В это время вверху появилась группа Ме-109. Набирая высоту, мы развернулись "все вдруг" на 180 градусов и пошли на врага в лобовую атаку. Бычковского нет. Выяснилось, что он находится выше группы "мессершмиттов".

- Сейчас подожгу одного и пристроюсь к вам,- сообщил он на мой запрос.

Не прошло и минуты, как вниз беспорядочно полетел подбитый Григорием немецкий самолет.

Приземлившись, я поинтересовался, не болит ли рука у Бычковского. Он доверительно сказал, что при сильных перегрузках ощущает боль.

- Надо съездить в госпиталь, проконсультироваться у квалифицированных врачей,- посоветовал я ему.

Григорий согласился и через два дня вместе с полковым медиком П. И. Козиным отбыл в госпиталь. Майор Козин должен был возвратиться в полк на второй день, но прошло трое суток, а его все нет и нет. Наконец Петр Иванович прибыл и рассказал любопытную историю, переполошившую весь госпиталь.

Рентгеноснимок показал, что рука у Бычковского срослась неправильно и что теперь придется делать операцию, а уж потом снова сращивать кость.

- Так что молодой человек,- сказали ему,- торопиться некуда, полежите с недельку, а потом приступим к делу.

Бычковский поблагодарил медицинское начальство и попросил разрешение выйти покурить. Через десять минут он уже без гимнастерки вошел в кабинет начмеда и сказал:

- Ну вот, товарищ полковник, руку я сломал, чтобы облегчить работу вашим врачам. Теперь остается правильно сростить кость. Это сократит время. Оно мне очень дорого: надо рассчитаться с фашистами за то, что они однажды сбили меня. Кстати, распорядитесь, чтобы кто-нибудь привел в чувство медсестру. Увидев, как я ломаю руку, она упала в обморок.

У полковника медслужбы соскочили с носа очки.

- Носилки, носилки! - крикнул он и выбежал из кабинета в коридор.

Когда медсестре оказали

помощь, она прежде всего спросила, жив ли тот "сумасшедший летчик, который сам себе руку сломал"? Убедившись, что Бычковский жив, она рассказала:

- Он попросил солдата помочь ему, но тот отказался. Тогда летчик на глазах у всех собравшихся больных просунул руку в металлический переплет перил и сломал кость. Все от страха разбежались, а я...

Григория положили на операционный стол. Все обошлось благополучно.

Начальник госпиталя приказал Петру Ивановичу Козину:

- Вот что, голубчик, ты привез этого беспокойного летчика, ты и сиди три дня возле него. И не дай бог, если он выкинет еще какой-нибудь фортель. Герои-летчики! Вместо гауптвахты - три дня у койки Бычковского. Ясно?

- Так точно! - ответил Петр Иванович.- Три дня. Кость срослась быстро, и Григорий вернулся в полк,

чтобы снова поднимать в небо свой "ястребок", отчаянно драться в воздушных боях.

Еще ночью все небо заволокло тяжелыми тучами. Над аэродромом, кромсая непроглядную мглу, носились кипящие в сырой купели шальные молнии.

Утром дождь не стихал. Только что закончилось партийное собрание, на которое были приглашены коммунисты всех полков дивизии. На нем мы узнали о полученном боевом задании: сообща с группой штурмовиков нанести сокрушающий удар по вражескому аэродрому, расположенному в восьмидесяти километрах от линии фронта.

Перед коммунистами выступил заместитель командира 21-го истребительного полка по летной подготовке подполковник Михаил Иванович Предков. Он рассказал о положении советских войск на фронте, привел свежие примеры мужества и героизма наших бойцов. В заключение он горячо призвал коммунистов дивизии успешно выполнить боевую задачу, поставленную перед авиаторами высшим командованием.

После собрания, проходя мимо палаток, я услышал песню, которая лилась тихо и волнующе, словно чистый ручеек, сбегающий среди блеклых осенних лугов, повитых серебряной пряжей паутины на далекой, но родной и милой курской земле. Подняв брезент, закрывающий вход, я бочком протиснулся в палатку, набитую - яблоку негде упасть - летчиками, механиками и техниками разных полков. Посреди палатки горела бесстекольная керосиновая лампа, поставленная на дно перевернутого ведра. На продолговатое желтое, будто созревающий стручок перца, пламя смотрели десятки глаз моих фронтовых товарищей. Я притулился около большого пузатого самовара, который неизвестно откуда взялся здесь, и стал вслушиваться в молодые задорные голоса.

- Ну, давай, Анатолий, "Землянку",- сказал Дмитрий Зубцов Сударенкову и добавил: - Не задерживай, видишь, все приготовились подтягивать!

Анатолий привычно кашлянул и запел.

Чьи-то ловкие быстрые пальцы тронули басы гармошки, и в лад голосам неудержимо хлынула задушевная музыка. В брезентовую крышу палатки мягким крылом золотого птенца всплеснул одинокий запев:

Бьется в тесной печурке огонь.

Его дружно подхватили все собравшиеся:

На поленьях смола, как слеза...

Не пел только один я, тронутый чарующими голосами, льющимися из глубины души ребят. Казалось, они, словно многочисленные мелкие ручейки, слились в один поток и несли свою сердечную тоску в далекие дали, где их с нетерпением ждут исхудавшие невесты. Почему я не пел? И сам не знаю. Может, потому, что в те минуты меня снова и снова охватывало и не отпускало теплое чувство к этим людям, вместе с которыми я несу тяжелое бремя войны? Да, суровые испытания выпали на долю нашей молодости, думы и мечты которой опалили пожарища невиданных битв с грозным врагом. Вот они, двадцатилетние защитники Отчизны, с которых нашим будущим детям и внукам, и даже далеким потомкам писать картины, создавать поэмы и романы, чтобы запечатлеть мужество и героизм людей славного и бесстрашного военного поколения.

В правом углу палатки, локтем упершись в колено и ладонью поддерживая щеку, сидит с черными густыми бровями, с пышной шевелюрой, сбившейся на правую сторону лба, молодой капитан. Грудь его украшают два ордена Красного Знамени и два ордена Великой Отечественной войны I степени. Это - любимец 21-го истребительного полка Борис Афанасьев. Ему двадцать три года. Коммунистом он стал здесь во фронтовой семье. Он - волжанин. Родился в городе Богородске, что неподалеку от Горького. Как только Борис прибыл в полк, его летное мастерство засверкало всеми гранями большого таланта. Превосходный пилот имел недюжинную организаторскую способность. Вскоре это было замечено всеми, и молодежь избрала его членом комсомольского бюро. Его мужество и героизм хорошо известны не только в дивизии, но и во всей армии. На его счету десятки успешных боевых вылетов. Но один из них надолго запомнился не только Борису, но и всем его товарищам по оружию...

6 октября 1943 года, будучи еще лейтенантом, Борис получил срочный боевой приказ: вместе с ведомым Дмитрием Рубцовым сделать разведку с фотографированием одного из главных участков Духовщины - аэродрома Смоленск-Северный, где враг возвел прочные сооружения для защиты своей живой силы и техники. С удержанием Смоленска в своих руках он связывал большие надежды измотать наступающие советские войска, а потом нанести по ним сильный контрудар.

Изучив систему неприятельского зенитного огня, разработав план ведения разведки и условившись с ведомым о возможных вариантах полета, Афанасьев поднял свой Ла-5 в синеватое рассветное небо. Слева, на востоке, разгорался алый парус молодой зари. Под крылом самолета смутно проглядывались желтые островки осыпающихся рощ, синие ленты прудов, фиолетовые квадраты вспаханных полей. В ясном небе было тихо. И вдруг впереди и внизу себя Борис увидел, как вспучились сизые грибы дыма. Это горел Смоленск - гордость русской боевой славы. Его древнюю и вечно молодую культуру безжалостно терзали хищные лапы гитлеровцев. Афанасьев увидел под собой разрушенное сердце города - седой Кремль. От заклокотавшей в душе ненависти пилот заскрипел зубами. Поодаль дымился обугленный вокзал с развороченными около него рельсами и разлетевшимися, словно обгоревшие спички, шпалами.

Еще перед вылетом Борис сказал своему ведомому: "Когда будем над Смоленском, враг наверняка нам навстречу бросит самолеты. Видимо, не будут молчать и зенитки. Но я любой ценой должен сфотографировать аэродром. Ты прикрой меня".

Ведущий заметил, как внизу запрыгали острые огненные копья. Это начали действовать вражеские зенитки.

Борис бросает свою машину влево, вправо, меняет высоту, чтобы не напороться на разрывы снарядов. К счастью, они проносились мимо нашей пары. Афанасьев посмотрел вперед, выходя из разворота, заметил, как на него, словно хищные акулы, несутся четыре ФВ-190. Он дает команду Зубцову вступать в бой. Стервятники приближаются с невероятной скоростью. Они, конечно, уже давно навели на цель разящие жерла пушек. Еще мгновение, и они саданут по нашим "лавочкиным". Ведущий энергично взял на себя ручку управления и увидел, как под ним воздух прожгли каленые трассы снарядов.

- Молодцы, промазали! - насмешливо произнес Афанасьев.- А сейчас держитесь!

Борис развернул машину на 180 градусов и увидел, как Зубцов, увертываясь от хлестких вражеских очередей, метался в железном кольце немецкой четверки. Но вот фашисты прекратили пальбу: или боятся промазать, а значит, сразить своего напарника, или же они решили угнать самолет Дмитрия к своим.

"Лавочкин" Бориса несется к вращающемуся колесу пятерки. В этот миг машина Зубцова юрко ныряет вниз. Афанасьев в одну секунду поймал в перекрестие прицела "фоккера" и "угостил" его увесистой порцией свинца. Самолет пустил две черные борозды копоти и с ревом пошел вниз, Афанасьев сделал левый доворот и нацелился в другого фашиста.

- Ты пришел сеять смерть, так получай ее сам! - Он резанул по фашисту длинной очередью. "Фоккер" вспыхнул и рухнул на землю.

Два оставшихся в живых фашиста не рискнули продолжать бой и, не солоно хлебавши, ушли на свой аэродром.

В то утро многие жители Смоленска, задрав головы и распрямив спины, с замиранием следили за воздушным боем. Как они радовались, когда наши летчики сбивали фашистские самолеты! Советские люди с гордостью провожали глазами наших отважных пилотов. И в их души вселялась непоколебимая вера в силу нашей армии, в скорую победу над врагом.

Фашистские зенитки, надрывая стальные глотки, багровели от ярости. Они выплевывали в небо бесприцельный ливень снарядов. Но наши разведчики уже снизились до бреющего полета. Плотно прижавшись к земле, они подошли к вражескому аэродрому, на котором почему-то царила тишина. Очевидно, разрекламированная фашизмом "бриллиантовая молодежь" почивала на мягких пуховых постелях, досматривая свои сны с глубокого похмелья. Афанасьев сфотографировал аэродром и крякнул от досады: "Жаль, что бомб нет, а то бы одни железки остались от самолетов".

Прижав машины к самой земле, разведчики вернулись на свой аэродром, где их поджидали летчики и командиры. Когда Борис доложил о выполненном задании, все дружно захлопали в ладоши...

Мои воспоминания прервал неожиданно понизившийся хор голосов:

Мне в холодной землянке тепло От твоей негасимой любви...

Я слушал песню и думал о предстоящем бое. Как только погода прояснится, враг непременно начнет контратаковать. И вот эти ребята, в глазах которых столько теплой грусти, нахлынувшей вместе со словами замечательной военной песни, рожденной, может быть, где-нибудь в сырой холодной землянке добрым человеческим сердцем в самом пекле огненной бури войны,- эти ребята сурово сдвинут брови и снова, как уже много-много раз, поведут свои машины в жаркое небо, навстречу долгожданной победе,

"Говорят, что песня перед боем - хорошая примета",- вспомнилось мне, и я тихо стал подтягивать.

Но вот песня оборвалась. И то ли от нежданно наступившей тишины, то ли от легкой грусти, еще не покинувшей наших сердец, гармонь протяжно вздохнула и замолчала. Каждый из нас был в плену задушевных слов и неповторимой музыки простой русской гармошки, кочевавшей с нами по нелегким фронтовым дорогам. И никто не хотел первым нарушать эту тишину.

Но вот на середину палатки ступил Предков и ободряюще сказал:

- Ничего, ребята, скоро застольную грянем!

- Понятно, что скоро, а точно когда? - спросил Василий Егоров.

- На это пока не отвечу. Но дело, как сами видите, идет уже к концу. Скоро сделаем очень важный для нас вылет в тыл врага.

- Товарищ подполковник, когда же все-таки закончится война? - переспросил Нечаев.

- Я же сказал, что пока определенно дату назвать не могу. Но сейчас, братцы, ключи к победе в наших руках. Все зависит от того, как мы будем бить врага. Чем крепче, тем скорее конец войны!

- Да вот же Иван Петрович,- повернувшись и увидев меня, сказал Михаил Иванович,- он и ответит на все ваши вопросы,- улыбаясь, заключил Предков.

- Скажите, пожалуйста,- первым ввернулся с вопросом Дмитрий Зубцов,- а насколько мы приблизимся к победе в предстоящем вылете?

Этот вопрос просто обескуражил меня. После секундной заминки я собрался с мыслями и ответил:

- Обстановка, ребята, на нашем фронте тяжелая. Вы сами знаете, что фашисты дерутся до последнего. Они уже на своей шкуре испытали, что неотступно приближается час, когда они понесут суровую кару за все зверства, совершенные ими на советской земле.

Немного подумав, чтобы поточнее ответить на вопрос Зубцова, я сказал:

- А в предстоящем бою мы приблизимся к победе на столько дней, сколько в нем собьем фашистских самолетов.

- С вашими словами да мед пить,- бросил кто-то из

угла,- немец еще будь здоров как силен!

- Никто его силу не отрицает,- ответил я на реплику,- но как бы там ни было, а мы его скоро прикончим!

К полудню погода немного разведрилась. Среди рваных туч проглядывало низкое осеннее солнце. Противник огнем и контрударами пехоты при поддержке танков оказывал упорное сопротивление нашим войскам на двинском и панивежском направлениях. Его авиация группами до тридцати и более самолетов штурмовала боевые порядки советских наземных частей, нанося одновременно ответные удары по нашим штурмовикам.

В районе боевых действий висела кучевая облачность. Кое-где лил скоротечный мелкий дождь.

Осенью 1944 года противник сосредоточил в Советской Прибалтике крупные военные силы. Как известно, на остальных участках его оборона к этому времени трещала но всем швам. Чувствуя недалекий крах, гитлеровское командование решило упрочить свои позиции на своем последнем плацдарме - в районе побережья Балтийского моря.

Командование 1-м Прибалтийским фронтом перед наземными и воздушными войсками поставило задачу: разгромить фашистов в этом районе. Особенно большой урон нашим частям здесь наносила вражеская авиация. Поэтому был отдан приказ об уничтожении самолетов врага прямо на аэродромах и на стоянках.

Шестнадцать истребителей под командованием М. И. Предкова получили приказ на сопровождение двадцати Ил-2 для штурмовки аэродрома противника Двинск-Западный.

И вот краснозвездные самолеты, разрезая крыльями серые клочья облаков, поднялись в небо. Разбившись на четыре группы, они встают в боевой порядок и направляются к цели. Во главе штурмовиков, впереди и чуть повыше остальных, словно дирижер грозного боевого оркестра, идет подполковник Предков. Так ему легче управлять отдельными звеньями своей воздушной бригады.

Внизу замельтешили синие брызги огня, взметнулись темные копешки дыма.

"Значит, здесь линия фронта. Теперь смотри в оба и ухо держи востро, так как в любое время могут накрыть немцы",- только успел подумать Предков, как увидел, что небо впереди на высоте примерно пяти тысяч метров заполонено самолетами с фашистской свастикой. Они кружили как раз над своим аэродромом. Очевидно, летчики получили приказ охранять его с воздуха.

Ведущий штурмовиков Василий Очкин передал Предкову по радио:

- Вижу тридцать "фоккеров". Михаил Иванович ответил:

- Работайте свободно, прикроем.

И он направил свой Ла-5 вверх, навстречу железной туче немецких истребителей. А тем временем двадцатка наших штурмовиков отошла вниз, чтобы приступить к "обработке" вражеского аэродрома.

"Лавочкины" с ходу бросились и навязали бой "фок-керам".

Заговорили на своем металлическом языке, кровеня небо трассирующими снарядами, пулеметы, отрывисто и гулко залаяли с земли неприятельские зенитки.

Так начался бой между шестнадцатью советскими и тридцатью фашистскими истребителями. Несмотря на численное превосходство врага, наши пилоты смело пошли в атаку, ибо от исхода схватки во многом зависел успех наступления наших войск.

Михаил Иванович подает своей группе команду:

- Драться до последнего снаряда!

Надсадно взвыли моторы машин, затараторили пулеметы, заухали пушки. Завертелось в полнеба огромное многоступенчатое железное колесо из сорока шести истребителей и двадцати штурмовиков. Оно иногда зловеще озарялось красными факелами вспыхнувших фашистских самолетов.

Михаил Иванович посмотрел влево и увидел, как, наливаясь пламенем и чадя копотью, перед его кабиной проскочил самолет с мрачным крестом на борту. Подполковник сразил его первой очередью. И вот сейчас "фоккер" кувыркнулся и с надсадным воем" камнем пошел вниз.

- За чем, гад, пришел, то и получил! - сквозь зубы процедил Предков.

Распарывая небо разгоряченными от боя винтами и раскалывая его грохотом залпов, безостановочно вертится огромное железное колесо, высевая вниз, будто из решета, тех, кто не устоял в бою.

Прошло пять минут, как началась воздушная схватка. Гитлеровцы уже не досчитывают в своем строю пять истребителей. Однако оставшиеся фашисты не отступают, а концентрируются, словно в железный кулак, для ответного удара. Обозленные неудачей, они снова и снова остервенело бросаются в бой. Вероятно, их пока не покидает надежда поправить положение. Но "лавочкины", эшелонируясь по высоте, принимают их вызов, дерзко идут в лобовую атаку. При виде этого кажется, что надвигаются друг на друга две стальные стены. Но одна из них, приблизившись к другой на определенное расстояние, ускальзывает в сторону или проваливается вниз. Это фашистские летчики. У них, как видно, не выдерживают нервы. Немецкие пилоты упорно не хотят идти на стычки, то и дело шарахаются в стороны.

Ведущий группы наших истребителей дает команду Василию Курочкину, возглавляющему самую верхнюю четверку "лавочкиных": "Атаковать на скорости! Навязывать бой верхней группе!"

Так в момент занятия исходного положения для удара ФВ-190 были сами атакованы. Их боевой порядок тут же нарушился, они, как саранча, рассыпались в разные стороны. Это, конечно, было на руку нашим летчикам. Они сразу образовали на параллелях и вертикалях подобие коридоров, откуда никак не могли вырваться вражеские самолеты. И потому гитлеровцы вынуждены стали драться в одиночку. Скованные прочной железной решеткой наших истребителей, "фоккеры" пытались прошибить стену коридора и напасть на советских штурмовиков, находящихся ниже, чтобы помешать им наносить неотразимые удары по вражескому аэродрому.

Когда "илы" начинали вторично утюжить неприятельскую территорию, Курочкин в восторге по радио воскликнул:

- Ура! Сбит восьмой "фоккер"!

Полминуты назад он видел, как стервятник по вертикали карабкался вверх. Василий бросил свою машину и всадил увесистую порцию свинца в желтое брюхо ФВ-190. Тот качнул хвостом и безжизненно рухнул на землю...

Вася Курочкин... Он самозабвенно и трепетно влюблен в небо. Без него он не представляет себя, не мыслит своей жизни. Этого любознательного, энергичного пилота отличала глубокая вера в правое дело защиты родной земли. Казалось, он с самого рождения был привязан к авиации всей душой. Когда он в кругу своих товарищей начинал говорить о воздушном бое, то наполнялся страстным, горячим темпераментом: он захлебывался от гордости за ребят, которые смело атаковали противника. Его симпатичное лицо светилось каким-то лучезарным внутренним счастьем. В его широко раскрытых глазах постоянно полыхал живой иссине-голубоватый огонь. Василий наполнялся огромной физической энергией, когда садился в кабину истребителя и взмывал в небо. Его полеты никогда не копировали друг друга, ибо они были неповторимы по замыслу и виртуозности исполнения. По мастерству ведения воздушного боя с ним никто не мог потягаться во всем полку, кроме Предкова. А по мужеству, отваге, героизму ему, пожалуй, не было равных во всей дивизии. Его устремленные вдаль глаза, казалось, никогда не видели ни печали, ни тоски. Но так только казалось для постороннего человека. Его доброе, отзывчивое сердце пламенело от горя, когда погибал полковой товарищ. В его груди клокотала ярость, если у него не ладилось в бою. Он не раз и не два, до боли сдвинув русые брови, смотрел в глаза холодной смерти. Но он всегда находил выход из любого трудного положения и возвращался домой невредимым. Если выпадала ненастная погода, Василий кружился около своего самолета, не зная, куда девать себя. В такое время ему очень хотелось, чтобы небо поскорее очистилось от туч. Тогда непременно послышится команда: "По самолетам!"

У него на груди поблескивают боевые ордена и медали. Это - боевые награды за четырнадцать сбитых фашистских самолетов...

Сейчас, находясь в верхнем ярусе крутящегося железного колеса, Василий видит всю картину боя и в нужные моменты стремглав бросается на помощь тому, кому особенно трудно. Впрочем, на душе у него спокойно: отважные соколы Предкова посылают стервятников вниз один за другим.

Как известно, "фоккеры" намного тяжелее "лавочкиных", потому значительно уступают им в маневре. Постепенно центр боя перемещается на вертикали. Но и гут фашисты не в выигрыше. Их машины слишком пассивны при разворотах и подъемах.

Предков то и дело видит, как перед ним мелькают желтобрюхие ФВ-190. Когда их атакуют наши летчики, они огрызаются длинными беспорядочными очередями и сразу отходят в сторону, ожидая лучшую ситуацию для нападения на "лавочкиных". По ведению боя Михаил Иванович угадывает, что наша группа нарвалась на хорошо выдрессированных фашистов.

"Тем приятней и значительней будет победа, - рассуждает ведущий, - таких нельзя упускать ни в коем случае".

Он подает своей группе, находящейся на нижнем этаже, команду:

- Не теряйте высоту! Идите вверх!

А сам он тем временем выслеживает другого "фоккера", который неотступно крутится около нашего "лавочкина". Наконец ведущий поймал фашиста в перекрестие прицела. Еще мгновение, и ФВ-190 навсегда канет в дымную глубину. Но как раз в это время гитлеровец бросает свою машину через правое крыло в отвесное пике.

"Ловко увернулся, вражина. Но от меня все равно не уйдешь!" - шепчет обозлено подполковник.

"Фоккер" круто несется к земле. Предков без колебания бросает свой "лавочкин" вслед за ним. Набрав предельно допустимую скорость, Ла-5 стал непроизвольно увеличивать угол пикирования. Михаил Иванович увидел в лобовое стекло, как навстречу стремительно несется земля. Еще несколько секунд, и он больше никогда не увидит небо, своих боевых друзей.

"Но почему же все еще пикирует фашист? - мелькает в его голове.- Может, он потерял сознание?"

Боясь врезаться в землю, подполковник сильно потянул ручку управления на себя. Но она ни с места.

"Неужели конец?" - больно хлестнула по сердцу мрачная мысль.

До предела напряг мышцы, еще с большей силой тянул ручку на себя. Но самолет не реагировал. От напряжения в глазах летчика замелькали желтые полосы. Уши заложило словно звуконепроницаемой ватой. Крупная холодная капля медленно прокатилась по воспаленному от перенапряжения лицу, повисла, как сосулька, на жарком шлемофоне. Подполковник бросил гневный взгляд на ФВ-190, который стал медленно выходить из пикирования, и понял, что тому могилы не миновать: не хватит высоты.

Упершись ногами в педали, Предков тянул ручку с большой силой на себя. Перегрузка достигла предела. Летчика вдавило в сиденье. В его глазах вспыхнули кровавые факелы. Через мгновение они расплылись в розовые полудужья. И в это время Михаил Иванович всем телом почувствовал, как "лавочкин" задрожал и медленно стал поднимать нос. Железные молоты все тише и тише ударяли в виски. Розовые полудужья в глазах превратились в желтые, растворились в голубизне неба.

Пилот посмотрел вниз и увидел, как совсем рядом под крылом самолета радужно побежала земля. ФВ-190, задрав хвост и разбрызгивая лужи грязи, сумасшедше несся вперед, касаясь лопастями винта земли. Потом споткнулся о бугор, сделал кривое полусальто и, шмякнувшись на спину, разлетелся в щепки.

Предков весело хмыкнул. После нервного и физического перенапряжения ему почему-то захотелось петь и смеяться.

А вверху продолжала вращаться огромная карусель. Иногда из нее, словно из худого лукошка, падали на землю горящие машины.

Подполковник поднялся на высоту, где продолжался бой, и увидел, как пара "Лавочкиных" гналась за "фоккером". Михаил Иванович дал по врагу очередь из пулемета. ФВ-190 загорелся. Предков окинул взглядом свои самолеты. Все налицо, ни один не сбит.

Тем временем наши штурмовики делали четвертый заход над вражеским аэродромом. Глубоко под ними пылали склады горючего, не успевшие взлететь самолеты, аэродромные постройки и другие объекты. Потеряв греть своих истребителей, фашисты всем гамузом метнулись прочь.

Обращаясь к истребителям и штурмовикам, Предков сказал:

- Молодцы, ребята!.. Уходим домой!

Наши самолеты собираются, занимают боевой порядок и берут курс на свой аэродром.

Перед заходом на посадку Василий Курочкин крутанул десять бочек.

- Неужели столько ухлопали? - удивился командир полка Иван Максимович Нестоянов.

- Курочкин обманывать не умеет! - ответил начальник штаба.

Вечером уставшие, но жизнерадостные пилоты собрались на ужин. После чествования героев дня Предков предложил:

- Давайте, братцы, споем! - И сочным тенором затянул свою любимую:

Мы люди большого полета, Взрастил нас геройский народ. Орлиное племя - пилоты - Хозяева синих высот.

Они и не могли не петь. Ведь рядом с ними сидел и пел их старший товарищ, перешагнувший в сегодняшнем бою черту самоотверженности.

СОКОЛЫ НЕ УМИРАЮТ

Коммунисты были уже в сборе. Секретарь партийного бюро капитан Барашев просматривал какие-то бумаги. Я подошел к столу. Заявление Василия Степанова: "В бою с врагом сердце мое не дрогнет". Василий Данченко пишет: "Я молод и полон сил. В очередной полет хочу идти коммунистом. Будьте уверены - не подведу". А вот еще одна просьба: "Считаю, что быть вне партии воздушному бойцу нельзя. Партия ведет нас в бой с фашизмом, и я прошу вас принять меня в ее ряды. Георгий Афанасьев".

- Какие будут вопросы? - спросил начальник штаба, избранный председателем собрания.

- Пусть расскажет биографию,- попросил майор Расстегаев, недостаточно хорошо знавший Георгия Афанасьева.

Казалось бы, не трудное дело - рассказать о себе. Но Афанасьев - настоящий орленок в небе - смущенно, по-ученически выдавил:

- Учился в школе, потом в летном училище. Началась война, и вот я теперь на фронте. Все.- Он пожал плечами и посмотрел на однополчан.

- Комсомолец? - спросил Дрожжин.

- Да, уже давно член ВЛКСМ.

- Отец, братья есть? - задал вопрос член партийного бюро полка старший техник-лейтенант Исаев.

- Отец был жив, но писем от него давно не получаю. Старший брат погиб на фронте. Второй воюет,- ответил Георгий.

- Расскажи, за что получил ордена Красного Знамени и Отечественной войны первой степени?

- За что? - переспросил Афанасьев и удивленно пожал плечами.- Летал вместе со всеми...

По рядам прокатился смех.

- Дайте слово! - не выдержал Иван Короткое и, не ожидая ермохинского "пожалуйста", начал говорить: - Георгий пятьдесят раз вылетал на боевое задание, десять раз ходил в разведку и добывал очень ценные данные о противнике. Сбил четыре "мессершмитта". Что вам рассказать еще об Афанасьеве?

- Ладно, другие расскажут,- предостерег его председатель собрания от запальчивости.- Кажется, командир эскадрильи хочет говорить? Пожалуйста.

Поднялся капитан Каханин, энергичный, порывистый:

- Афанасьев - великолепный воздушный снайпер. Бьет врага только наверняка, с короткой дистанции. Не было случая, чтобы фашист, увиденный им, ушел живым. А если товарищ в беде - Георгий спасет его даже ценой своей жизни. Предлагаю принять его в нашу коммунистическую семью. Зрелый человек, мужественный воин.

Одобрительно отозвался об Афанасьеве и Кириллов:

- Он и в заявлении пишет: "Буду счастлив, если стану коммунистом. Партию не подведу". Я верю этому парню и вместе с ним полечу на любое задание. Спасибо вам, комсомольцы: хорошего бойца вырастили. С такими ребятами дойдем до Берлина. А?

- Дойдем! -хором ответили собравшиеся.

Коля Смык "заморгал: как-никак, а все-таки и его доля есть в том, что ребята отлично выдержали экзамен комсомольской зрелости.

Проголосовали единогласно.

- Поздравляю вас, товарищ молодой коммунист,- поднялся командир полка Разоренов и крепко пожал руку Георгию.

На Афанасьеве, честно и прямо смотревшем командиру полка в глаза, скрестились десятки взглядов однополчан: поздравляем!

А утром Георгий Афанасьев, Василий Степанов и Василий Данченко, принятые в партию, вместе со всеми летчиками пошли в бой. Теперь полк стал сильнее: каждый из вновь принятых в ряды ВКП (б) ощущал огромный прилив энергии.

Константин Михайлович Разоренов шел во главе первой эскадрильи. Две другие вели Георгий Силяво и Владимир Каханин.

Видимость была хорошей, и Каханин вскоре доложил командиру полка, что над целью, которую нам поручено прикрыть, идет воздушный бой.

- Набрать высоту,- приказал подполковник.- "Второму" оставаться в резерве, остальным приготовиться к атаке.

"Второй" - это Каханин. Он должен был следить, не появится ли новая группа "мессершмиттов" сверху, и если появится - отразить ее нападение. Восемнадцать "яков" дружно бросились на "юнкерсов", груженых бомбами. Не допустить, чтобы фашисты сбросили фугаски на наши войска,- вот наша боевая задача.

Схватка началась. Замелькали острые крылья истребителей, затрещали пулеметные очереди, заметались туши Ю-87, ища спасительный выход из эксцентрической круговерти. Но тщетно. Летчики полоцкой закалки еще не ошибались в прицеле. Высота задымила падающими факелами. Сбрасывая бомбы куда попало, под стремительным натиском истребителей "юнкерсы" бросились к своим. Не помогла им и подоспевшая девятка "мессершмиттов", встреченная летчиками Каханина. Пока били бомбардировщиков, капитан очистил небо от вражеских истребителей.

Не потеряв ни одной машины, истребители возвратились на свой аэродром. Из штаба дивизии передали: командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал армии И. X. Баграмян благодарит летчиков 761-го истребительного авиаполка за искусно проведенный воздушный бой, за отличное прикрытие наземных войск.

Направляясь на командный пункт, я увидел большой щит, оформленный секретарем комсомольского бюро: "Молодые коммунисты в бою". Один из материалов был посвящен Степанову и Данченко, сбившим по "юнкерсу", второй - Георгию Афанасьеву. Он поджег Me-109 и подставил свой "як" под огонь гитлеровца, внезапно кинувшегося на капитана Каханина. Самолет Георгия был буквально изрешечен. Техники насчитали четырнадцать пробоин.

К середине июля 1944 года войска трех Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов разгромили 3-ю танковую, 4-ю и 9-ю армии группы "Центр" и основательно потрепали 16-ю армию из группы "Север". Неотступно преследуя врага, они освободили почти всю Белоруссию и значительную часть Литвы, продвинувшись на запад до 500 километров. Вильнюс, Гродно, Барановичи, Пинск сбросили ярмо фашистского ига и снова стали свободными. За спиной воинов Советской Армии мирно шумели воды отбитого у немцев Немана.

Решительный разгром группы "Центр" и стремительное продвижение в Белоруссии создали благоприятные условия для перехода наших войск в наступление на всем советско-германском фронте - от Финского залива до Карпат.

Поддерживая наземные войска, наша 259;-я истребительная авиадивизия летала на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, наносивших удары по крупным железнодорожным узлам - Паневежису, Шяуляю и Даугавпилсу.

В один из таких дней с боевого задания не вернулся Василий Степанов, недавно получивший карточку кандидата ВКП(б)...

Эту печальную весть принес мне секретарь комсомольского бюро Николай Смык. Перед тем он рассказал агитаторам содержание утренней сводки Совинформбюро, дал задание редакторам боевых листков и направился в третью эскадрилью, самолеты которой загуливали на стоянку. Их было семь. Восьмого, на котором летал Степанов, не дождались...

Я сидел в кабине своего "яка", готовый по первому сигналу подняться в воздух.

- Товарищ майор,- постучал рукой о плексиглас фонаря Коля,- Степанова нет...

- Как это "нет"? - не понял я.

- Сбили,- одними губами промолвил он.- Все прилетели, а Василий не вернулся. В паре со старшим лейтенантом Макаренковым летал.

"Сбили,- тревожно сжалось сердце.- Такого парня потеряли...". "В бою не дрогнет мое сердце",- писал он в заявлении о приеме в партию.- Как же это случилось, что такой опытный летчик, как Иван Макаренков, пришел на аэродром без своего ведомого? Бросил? Нет, этого Иван не мог допустить. Дрались с превосходящим по силам противником? Но ведь не впервой случалось такое, и всегда Макаренков выходил победителем и приводил своих ребят домой без потерь. Как же все-таки стряслась беда?"

Кажется, дежурство тянулось до бесконечности. Едва дождавшись смены, я вылез из кабины самолета, снял шлемофон и парашют и поспешил на командный пункт. Разоренов, пасмурный, будто ночь, посмотрел на меня ввалившимися глазами. В них застыла отцовская скорбь.

- Поцеловал его, как сына,- не называя фамилии Степанова, глухо проговорил Константин Михайлович,- и вдруг не стало орленка под крылом. Больно, Петрович, ох, как больно терять хлопцев...

Он уже провел разбор печального для полка вылета и подробно выяснил, при каких обстоятельствах был сбит Василий. С Макаренковым беседовать не хотелось: ему и без того белый свет не мил. Обстановку восстановил с помощью Кириллова и Ермохина, присутствовавших во время доклада ведущего группы истребителей. А потом были другие источники. Но о них после...

Восьмерка самолетов Як-7Б, сопровождавшая на штурмовку войск противника двенадцать "Ильюшиных", подошла к цели. Фашисты открыли сильный зенитный огонь, и старший лейтенант Макаренков, выполняя команду наземной станции наведения, произвел со своей группой противозенитный маневр. На "илы", начавшие пикировать, неожиданно из облаков свалилась группа "мессершмиттов". Стремительно развернувшись влево, Макаренков решил сорвать их атаку. И в этот момент его ведомый, лейтенант Степанов, заметил справа еще пару подкрадывающихся хищников.

Решение созрело мгновенно: командир с шестью товарищами отгонят "мессов" от штурмовиков, а он, Степанов, тем временем свяжет боем этих двоих. Василий круто развернулся вправо и под ракурсом две четверти пошел в атаку на ведущего гитлеровца. Дистанция сто пятьдесят метров. Огонь!

Фашист бросил машину влево, затем перевел ее почти в отвесное пикирование. Но не таков характер у Степанова, чтобы прекратить погоню за врагом. "Як" метеором скользнул вниз. С каждой секундой расстояние сокращалось. Вот уже до гитлеровца каких-нибудь полета метров. Снова огонь, и языки пламени охватили беспорядочно падающий "мессершмитт".

В горячке преследования врага Василий не придал значения тому, что он один, без прикрытия, и что где-то рядом находится второй гитлеровец. Выходя из пикирования, лейтенант внезапно почувствовал, как вздрогнул "як", и в ту же секунду острая боль в животе невольно заставила летчика выпустить штурвал из рук...

Горящая неуправляемая машина. Непреодолимая слабость во всем теле. Кровь, стекающая на пол кабины... Впрочем, теперь ему, Степанову, все равно... Круги, круги. Бешеные круги перед глазами. А голова безвольно свесилась на грудь. И не шевельнуть ни ногой, ни рукой. Собственно, а зачем это нужно? Еще. несколько витков, и земля. Земля, с которой он полчаса назад поднялся в небо. В лютое небо войны. И это небо безжалостно швырнуло его вниз.

"Коммуниста - вниз?". Нечеловеческим усилием Степанов дотянулся до ручки управления. Вернее, навалился на нее всем телом и вместе с нею стал медленно откидываться назад к бронеспинке. Искалеченный "як", будто понимая желание раненого хозяина, тяжело поднял нос. Неровно билось его стальное сердце, на ветру надрывно свистели пробоины, хлопала по крыльям и фюзеляжу вспоротая сталью обшивка.

"Нет, коммунисты и мертвые сажают самолеты",- прошептал Василий, в смутном сознании которого всплыла картина, когда на аэродроме Мешкидаукис приземлился Ил-2 с убитым летчиком на борту.

Линия фронта. Траншеи. Какая-то площадка. И над всем этим калейдоскопом фронтового ландшафта - объятый огнем "як".

"Вот и земля! Что - вниз? Черта с два..."

Медсанбатовцы испуганно шарахнулись прочь: машина вот-вот взорвется.

- Куда же вы? Куда?! - отчаянно вскрикнула Евгения Павловна Петрова.- Ведь там же человек. Понимаете: че-ло-век...

Пожалуй, санитары так и не решились бы кинуться в пламя, если бы она, капитан медицинской службы Петрова, хирург батальона, не побежала первой к пылающей машине. Прикладами карабинов они разбили плексиглас и вытащили из кабины летчика.

Спустя несколько секунд раздался взрыв, и боевой истребитель, дотянувший до земли только благодаря своему хозяину - Василию Степанову, погиб.

Машины тоже погибают.

Санитары положили Степанова на носилки.

- Быстро в землянку! - приказала Евгения Павловна, на которую теперь смотрели солдаты санитарного батальона не просто как на хирурга, а как на человека с очень решительным характером. Ведь это именно ее, и только ее, заслуга в том, что летчик не сгорел вместе с машиной.

Степанова положили на операционный стол, представлявший собой несколько грубо сколоченных досок на чурбаках, вкопанных в земляной пол. Не хватало света: день, сочившийся в небольшие оконца землянки, угасал, и Петрова сказала, чтобы занавески задернули и зажгли свечи - все, сколько есть. Светильники, сделанные из патронных гильз и снарядных стаканов, сплющенных сверху, замерцали, и в их бледно-желтом свечении лицо раненого выглядело совсем бескровным.

Евгения Павловна осмотрела летчика. Он был ранен в живот. Коленный сустав, голень и берцовая кость левой ноги повреждены осколками. Степанов, потерявший много крови, только изредка приходил в сознание, и тогда хирург, наклоняясь к его лицу, успокоительно говорила:

- Все будет хорошо, все будет хорошо.

В землянку доносились взрывы снарядов. Начался артобстрел, и санитары выжидающе посмотрели на свою предводительницу: неужели будет .делать операцию? А она не знала другого выхода, да его и не было - только немедленное хирургическое вмешательство могло спасти жизнь летчика.

Кипяченая вода. Инструменты. Вата. Бинты. Спирт. Петрова разрезает рваную кожу и мускульную ткань. Ассистент и сестры стоят вокруг раненого. Вот извлечен первый осколок. Послышался стон.

- Потерпи, милый, потерпи,- приговаривает хирург,- все будет хорошо.

Часы торопят Петрову: тик-тик-так, тик-тик-так. Но торопиться нельзя, одно неверное движение - и Степанов уже больше никогда не сядет в кабину самолета. Это в лучшем случае. А в худшем - не поднимется с этого широкого дощатого стола. В напряженных глазах медсестер тревожное ожидание: такую сложную операцию Евгения Павловна делает впервые в этой землянке. По всем правилам летчика надо было отправить в госпиталь, но отправлять его нельзя: потеря крови и неблизкий путь могли стоить жизни лейтенанту.

Глухо стукнул второй осколок, извлеченный хирургом, Тик-тик-так, тик-тик-так,- подгоняют часы.

- Потерпи, дорогой, потерпи...

Сестры не выдерживают напряжения, переминаются с ноги на ногу. Петрова обожгла их молчаливым взглядом, и краска залила щеки девушек.

Еще один осколок.

Тик-тик-так, тик-тик-так... ;

Степанов стонет.

- Потерпи, милый...

Когда операция закончилась, хирург опустилась на табурет и закрыла глаза. Она сделала все, что могла. Теперь остается только ждать. К счастью, организм раненого оказался крепким. Он должен победить смерть.

Под утро Василий пришел в себя. Открыв глаза, он увидел молодую женщину в белом халате и белой шапочке, какие обычно носят врачи. Он еще не знал, что она спасла .ему жизнь. Он вообще впервые осмысленно увидел ее. А потом и услышал:

- У вас богатырское сердце,- сказала Евгения Павловна.- Теперь все самое тяжелое позади.

Она наклонилась и платком вытерла испарину, проступившую на его лбу и щеках. И Степанов рассмотрел ее смуглое, осунувшееся от усталости и бессонницы лицо, ее большие лучистые глаза - такие добрые и очень усталые.

Ее ласковый, успокоительный голос, доброе и красивое лицо показались Степанову знакомыми. "Где я встречался с нею?" - думал он, глядя на Петрову. Нет он нигде не встречал ее до вчерашнего дня, когда она вытащила его из огня, перенесла в землянку и возвратила ему жизнь. Просто его сознание в какую-то секунду просветления сфотографировало ее образ, и теперь ему казалось, что он где-то встречал эту женщину, потому что знает ее давно, но никак не вспомнит подробности встречи.

- Постарайтесь уснуть,- тихо сказала Евгения Павловна и мягко положила руку на его плечо.

И ему показалось, что это говорит мать. И рука материнская - ласковая, убаюкивающая.

А к вечеру лейтенанту стало хуже. Петрова сказала, что больному нужно сделать переливание крови. Но крови его группы в медсанбате не оказалось, и Евгения Павловна отдала ему свою кровь для переливания. Жизнь летчика была спасена.

Когда с боевого задания не вернулся лейтенант Степанов, в партийное бюро пришли Шибанов, Топчиев, Музыченко, Воробьев, Кучеренко и другие комсомольцы.

- В чем дело, товарищи? - спросил Тихон Герасимович Барышев.

- Через час назначен вылет,- сказал старший лейтенант Шибанов.- Хотим идти в бой коммунистами. Вот наши заявления.

Ребята положили на стол документы. Капитан прочитал последние строки заявления Василия Шибанова: "...Буду драться, как и в предыдущих боевых вылетах, и громить фашистов, пока бьется сердце. Член ВЛКСМ В. Шибанов".

- Значит, бюро собирать? - Тихон Герасимович обвел глазами летчиков и техников.

- Придется собирать, товарищ капитан,- ответил за всех Шибанов.- Мы хотим, чтобы вместо погибших коммунистов партийная организация поставила наши имена.

...Прошло три месяца. И когда перед ужином командир полка Разоренов поздравлял молодых коммунистов с этим знаменательным событием, в неожиданно открывшейся двери столовой показался исхудавший, но бодрый, с сияющими глазами Василий Степанов. Все обернулись и гаркнули во всю мочь:

- Ура-а!

Стекла окон столовой зазвенели немой радостью.

- Товарищ подполковник, лейтенант Степанов прибыл для прохождения дальнейшей службы,- доложил Василий.

Летчики, сграбастав Степанова, начали подбрасывать его до потолка.

- Еще раз! - хором повторяли ребята.- С возвращением!

ПОБРАТИМЫ

Они облегченно вздохнули и улыбнулись - Иван Короткое и Валентин Фролов, два неразлучных друга. Глядя на них, не подумаешь, что два часа назад они пережили смертельную опасность. Впрочем, в таких переделках они бывали не раз.

- Вот так, Ваня. .:

- Так, Валя.

...Старший лейтенант Фролов повел шесть "Яковлевых" на сопровождение "ильюшиных", получивших задание нанести штурмовой удар на подступах к городу Либава. Низкая облачность прижимала самолеты к земле. Трудно сказать, выиграли от этого летчики или нет. Облачность не давала возможности гитлеровцам обнаружить наши крылатые машины, и она же сковывала их противозенитный маневр.

Впереди, почти у самого моря, показалось большое поместье. Слева от него тянется лесная полоса. Там-то и укрепились фашисты, по которым предстоит нанести удар с воздуха.

- Цель слева,- предупредил Фролов ведущего группы "илов".

Тот подал команду своим ведомым, и они начали подворачивать влево и растягивать пеленг, чтобы быстрее замкнуть круг над целью. Истребители с удвоенной бдительностью следили за воздухом, чтобы в случае нападения "мессершмиттов" защитить штурмовиков.

- Атакуем! - приказал лидер "ильюшиных".

"Крылатые танки" приступили к боевой работе. Грозный рев моторов, взрыв бомб и непрерывный треск бортового оружия - все слилось в единый оглушающий гул. Внизу горели танки, автомашины, панически разбегались в стороны серо-зеленые фигурки вражеских солдат. А штурмовики еще и еще раз заходили на цель, уверенные в том, что шестерка Фролова надежно прикрывает их от нападения с воздуха.

Валентин, судя по обстановке, понял, что "мессершмитты" вряд ли появятся в ближайшие пять-десять минут и, заметив неприятельские грузовики, набитые пехотой, передал по радио всем ведомым:

- Не дадим уйти фашистам. Огонь!

Один за другим "яки" устремились к дороге, по которой двигались автомашины. Фролов ударил по головной, Иван Короткое - по замыкающей, остальные ребята - по середине колонны. Вспыхнули пять костров, создалась пробка на дороге.

Вражеские зенитчики перенесли огонь со штурмовиков на истребителей. Снаряды рвались слева и справа. Один из них попал в машину Фролова. Мотор зачихал, и летчику стоило больших усилий, чтобы удерживать "як".

"Слева площадка,- подсказал Иван Короткое.- Садись, я приземлюсь вслед за тобой".

Великое дело - ободряющий голос друга, его поддержка в критический момент. Валентин направил самолет на поляну. Заметив подбитый планирующий самолет, гитлеровцы стали окружать площадку. Появились пехотинцы и два танка.

- Друзья, выручим Фролова,- обратился лейтенант Короткое, шедший вслед за Валентином, к летчикам-штурмовикам.

"Илы" немедленно повернули к поляне и ударили по фашистам. Когда до земли оставалось несколько метров, мотор на самолете Фролова снова заработал, и летчик начал увеличивать скорость. Вот уже опасная зона позади. Теперь своя территория, можно садиться на ближайший аэродром. Израненная машина кое-как дотянула до подходящей площадки. Фролов и Короткое произвели посадку.

Валентин вылез из кабины, подошел к товарищу и обнял его:

- Ты больше, чем друг,- сказал он.- Разреши считать тебя братом?

- Сочтемся,- смущенно проговорил Иван.- Мы ведь с тобой и в самом деле боевые братья.

Позже, когда корреспондент фронтовой газеты спросил Короткова, как он решился на такой поступок садиться чуть ли не на штыки гитлеровцев, лейтенант пожал плечами и ответил:

- На лесную поляну-то? А куда же садиться, если друга подбили! Если бы штурмовики не помогли, я бы один бил гитлеровцев до последнего снаряда.

- О чем вы думали, когда до земли оставалось несколько метров? - задал корреспондент второй вопрос.

- О точном расчете на посадку. Надо было приземлиться рядом с Фроловым, чтобы фашисты не успели что-нибудь с ним сделать - убить или пленить. Лучше спросите Валентина, о чем он думал до того, как на его машине заработал мотор перед самой посадкой.

Корреспондент улыбнулся.

- Интересные вы люди - летчики. Подвиг совершают, а рассказывают о нем, как о самом обыкновенном деле.

- Какой же это подвиг? - искренне недоумевал Коротков.

- Я уверен, что и Фролов бы так поступил, случись со мной беда.

Когда газетчик заполнил свой блокнот и уехал, Фролов хлопнул по плечу Короткова:

- Вот так, Ваня.

- Так, Валя,- и засмеялся.

С тех пор они еще больше подружились. Фролов написал об этом случае своей матери, и та стала называть Короткова сыном. Даже на конвертах выводила крупными буквами: "Фролову, Короткову".

Однажды ребята показали мне ее весточку: "Дорогие мои дети! - приветствовала она летчиков.- Хорошо, что вы дружно бьете проклятых фашистов, что они отступают на запад. Значит, можно надеяться, что конец войны не за горами. Добивайте эту погань и возвращайтесь домой. Соскучилась я, старая, по вас..."

У Короткова погибли отец и мать. Где сестренка, он не знал, поэтому был очень признателен матери Валентина, охотно отвечал ей и обещал приехать после войны вместе с ее сыном.

Иван Короткое был танкистом. О смелом, энергичном командире броневой машины хорошо отзывались в батальоне. В день Красной Армии накануне войны портрет Ивана Короткова - передового воина, поместили на Доску почета. Парня наградили знаком "Отличник РККА" Но сердце его было в небе.

Однажды командир роты решил проверить, что читают его танкисты. В читательском билете Ивана Короткова были записаны десятки книг по авиации. Здесь и труды Жуковского, и роман "Валерий Чкалов", и учебники по теории полета, и конструкции полета.

- А где же книги о танках? - спросил командир.

- Он их не берет, здесь читает,- ответила библиотекарь.

Дня через два ротный вызвал старшину Короткова в канцелярию. "В чем дело? - думал Иван.- По знанию двигателя занял первое место, по стрельбе получил хорошую оценку. Зачем командир вызвал?"

- Садитесь, старшина,- пригласил его ротный командир.

Иван сел. Нет, разговор начался не с книг по авиации. Капитан начал издалека - о жизни Короткова до армии и его учебе, о службе, о боевых машинах, о событиях на северо-западе страны, где недавно шли бои за безопасность нашей границы и города Ленинграда. Дневальный уже подал команду: "Приготовиться к отбою", когда наконец капитан, как бы между прочим, сказал, что он был в библиотеке, потом осматривал тумбочки танкистов и что он знает об увлечении Ивана Короткова книгами, особенно по авиации.

- Книги - хорошее дело, но почему не по специальности? - мягко спросил командир роты.

И тут Короткое понял цель беседы. Он встал, поправил гимнастерку, сбившуюся под ремнем, и откровенно сказал, что стать летчиком - его давнишняя мечта, что в танковые войска он попал случайно.

- Разве у нас плохо, товарищ Коротков? - спросил капитан.- Танки - это броня, огонь и скорость. Танкистами гордится народ, о них поются песни, демонстрируются кинофильмы. Вот вы еще служите срочную службу, а вам уже присвоили звание "старшина". Дела у вас идут хорошо: отличник учебы, передовой командир экипажа...

- Все это так, товарищ капитан,- сказал Коротков, но я хочу летать. Прошу поддержать мое ходатайство перед старшими начальниками о направлении меня в истребительное авиационное училище.

Капитан оказался понимающим, покладистым человеком и помог Короткову осуществить заветную мечту.

Так Иван стал летчиком.

А Валентин Фролов сразу попал в авиацию. Окончил школу механиков, стал обслуживать самолеты. Работал усердно, но все же эта профессия была ему не по душе. Он писал рапорт за рапортом: "Прошу направить меня в школу летчиков-истребителей", однако просьбы его не увенчались успехом.

Помог случай. Именно тот случай, когда говорят, что это бывает один раз в жизни...

Над аэродромом висели непроглядные тучи, летчиков отвезли на отдых в деревню. Вскоре пошел сильный дождь. Вода хлынула на стоянку самолетов. Отчаявшийся инженер эскадрильи метался от одной машины к другой и на чем свет стоит ругал непогоду.

- Подплывут наши самолеты, черт возьми. Что делать? Может, попробовать руками откатить на сухое место?

Попробовали. Усилия механиков и техников ни к чему не привели. Ребята выбились из сил, но так и не смогли выкатить из воды ни одной машины.

- Разрешите попробовать отрулить свой самолет? - обратился Валентин к инженеру.

- Сумеешь? - недоверчиво спросил тот.

- Командир экипажа учил. Может, получится,- ответил Фролов.

- Запускай мотор. Семь бед - один ответ,- решил инженер.

К удивлению всех механиков и техников, Валентин стронул с места машину.

- А ну помогай, ребята! - крикнул он.

Кто под плоскости уперся плечами, кто под стабилизатор - и самолет удалось отрулить на другое место. Так сержант Фролов переправил все десять машин.

- Ваше задание выполнено! - доложил Фролов инженеру.

- Спасибо, голубчик,- поблагодарил его начальник.- Я вижу, из тебя в самом деле получится летчик. Давай твой очередной рапорт, подпишу.

Валентин от радости пошел на руках по лужам. А вскоре на аэродром прибыл командир, обеспокоенный тем, что самолеты может залить вода. Увидев, что машины стоят на сухом месте, он широко улыбнулся и сказал:

- Отлично!

...Воздушные бои были напряженными, и дело не обошлось без потерь: в полк не вернулся с задания летчик Александр Павленко.

Было уже далеко за полночь, а ребята все еще не спали, вспоминая события минувшего дня. На стене тикали ходики, будто подтверждали случившееся: так-так, так-так. Под тяжестью гири ползла по шестеренке длинная цепочка: др-р. И это "др-р" чем-то напоминало очередь из "мессершмиттовской" пушки, оборвавшей жизнь нашего летчика.

Павленко был отважным воздушным бойцом и очень душевным человеком. Он любил жизнь и все живое на земле. Выходит, бывало, из столовой и бросает крошки хлеба диким голубям. Многие пытались "завязать" дружбу с Сашиными птицами, но они всякий раз испуганно поднимались в небо, а от него не улетали. "Гули, гули, гули",- мягко говорил он, и голуби клевали хлеб возле самых его ног.

Где-то неподалеку Саша нашел беспризорного щенка и назвал его первым подвернувшимся словом - Бобиком. Иногда носил его под бортом куртки и баловал остатками с летного стола. А когда уходил на боевые задания, оставлял щенка под присмотром механика своего самолета.

Бобик подрос, привязался к лейтенанту и всюду следовал за ним. Когда Павленко садился в машину, чтобы ехать на аэродром, собака прыгала через борт и занимала место рядом со своим опекуном. А улетит хозяин - Бобик ложится возле инструментального ящика и ожидает. Услышав звук возвращавшихся самолетов, собака поднимала голову и беспокойно всматривалась в небо: прилетел ли ее друг? Как только машина заруливала на стоянку и Павленко выключал мотор, Бобик, опережая механика, прыгал на левую плоскость и ожидал, когда откроется фонарь кабины. Но вот кабина открыта, и Бобик становится на задние лапы, обнимая передними летчика. Преданные собачьи глаза улыбались, теплый нос ласково тыкался в Сашино лицо.

- Все в порядке, дружок,- гладил Павленко симпатичную собачью мордашку.

Бывало, ребята разбросают в разные стороны шлемофон, перчатки, планшет лейтенанта, Бобик непременно все соберет к самолету и заглянет в Сашины глаза: правильно сделал?

- Молодец, дружок,- хвалил его Павленко, и собака радостно повизгивала от его похвалы.

И вот Саша не вернулся... Осиротевший Бобик выл, и в голосе его была такая щемящая сердце тоска, что я не выдержал и подошел к тому месту, где еще утром стоял самолет Павленко.

Вокруг собаки собрались летчики, техники и механики. А она выла, выла надрывно и по носу ее бежали крупные слезы. Я никогда не видел плачущих собак. Мне стало жалко Бобика и я сочувственно погладил его. Он посмотрел на меня невидящими глазами и снова завыл, подняв голову к небу. ,-

Дня за два до этого я проводил с летчиками беседу о героических подвигах советских летчиков - Талалихина, Гастелло, Сафонова и других соколов, обессмертивших свои имена. Говорил и об однополчанах, отличившихся в боях, - о Силяво, Афанасьеве, Овсянникове, Пушкове.

- А знаете, друзья,- сказал Саша Павленко, мне думается, что не каждый решится на самопожертвование, как это сделали, например, Гастелло и Овсянников. Надо обладать огромной силой воли, чтобы направить горящий самолет на скопище танков или фашистских солдат.

С ним согласились: да, такой подвиг может совершить только очень мужественный человек, беззаветно любящий Родину.

Именно таким человеком и был Александр Павленко. К лету 1944 года он совершил немало боевых вылетов, и добрая слава о нем облетела все полки нашей дивизии. Саша летал ведомым, и не было случая, чтобы он оторвался от ведущего, не прикрыл его во время атаки неприятеля. Он уверенно пилотировал, мастерски стрелял и отлично ориентировался в любой обстановке...

Тикают ходики, поскрипывают деревянные нары, на которых лежат летчики и думают о лейтенанте Павленко, с которым ходили на боевое задание, а вернулись без него... Как это было?

Первая эскадрилья в составе двенадцати Як-7Б в десять часов утра вылетела на сопровождение двадцати четырех "илов". На встречном маршруте Герой Советского Союза майор Кухарев, уже возвращавшийся на свой аэродром с группой штурмовиков, передал летчикам по радио:

- Смотрите в оба. Активность немецкой авиации нарастает.

Подлетая к линии фронта, наши экипажи получили последнее указание со станции наведения. Штурмовиков перенацелили и приказали нанести удар по танковой колонне, обнаруженной в тринадцати километрах к западу от передовой, в прифронтовом тылу противника. Летчиков предупредили, что танки прикрываются зенитной артиллерией и истребителями.

Спустя несколько минут "илы" и "яки" подошли к цели. Над лесным массивом, где укрылась танковая колонна, патрулировали "мессершмитты". Они сразу же бросились на штурмовиков, а снизу засверкали вспышки от выстрелов зенитных орудий. Начался ожесточенный воздушный бой. Самолеты то взмывали на высоту три тысячи метров, то снижались до полукилометра, отгоняя "мессов" от "илов".

Встав в боевой круг, "ильюшины" начали уничтожать фашистские танки. В какую-то долю секунды я уловил треск двух пушечных орудий, огненные трассы прошли справа от кабины моего самолета. Очевидно, гитлеровец стрелял с короткой дистанции, но промахнулся. Руки и ноги сработали автоматически, и я вывел машину из-под огня.

Внизу запылали танки. Штурмовики, пренебрегая опасностью, пошли на второй заход. От разрывов зенитной артиллерии в воздухе образовались клочкастые облака. Горящие факелы падали вниз почти каждую минуту. Уже сбиты три "худых" и загорелись два наших "ила". Мы сначала дрались с восьмеркой "мессершмиттов", потом число вражеских самолетов увеличилось, и я перестал считать их.

После нескольких удачных маневров Юре Жданову удалось поджечь Me-109, а спустя некоторое время кто-то сбил еще одного стервятника. Нижней группе летчиков, возглавляемой капитаном Силяво, тоже приходилось нелегко. Вот он сбил "мессершмитта", нацелившегося на "ильюшина", и тут же отразил атаку фашиста, угрожавшего старшему лейтенанту Фролову.

Ведомый капитана Саша Павленко заметил, что "месс" бросился на командира эскадрильи, увлекшегося боем, и в упор расстрелял фашиста. Издали мне даже показалось, что Павленко таранил его, до того малой была дистанция.

Обозленные неудачей, гитлеровцы еще плотнее окружили самолет Силяво, примериваясь сбить лидера группы непосредственного прикрытия штурмовиков. Один из "мессов" подкрался к нему снизу. Павленко шел с ним параллельным курсом и заметил его слишком поздно, чтобы развернуться и атаковать.

- Георгий, слева!- предупредил я капитана.

Еще секунда, и фашист откроет огонь по машине Силяво. Услышав по радио тревожный сигнал, Павленко мгновенно бросил свой "як" наперехват мессершмитту", чтобы защитить командира. Огненные струи вражеских пушек пронзили Сашин самолет.

- Прощай, друг и брат мой,- горестно произнес Георгий. Затем он резко развернулся и дал по гитлеровцу длинную очередь. "Месс" полетел на землю.

- Это тебе за побратима, за Сашу Павленко,- произнес Силяво.

Не знаю, жив ли был Саша, падая в лесной массив, где полыхали вражеские танки, но в эти мгновения я вспомнил его слова во время беседы о подвигах летчиков-героев: "Надо обладать огромной силой воли, чтобы направить горящий самолет на скопище танков и фашистских солдат".